Котельников в ответ снисходительно хмыкнул. Приосанился, повел плечами.
— Не трусь, Авдотьюшка! Я в драгунах и не такое видал, — он завел ее за спину и решительно шагнул в толпу. — А ну, православные, посторонись! В сторону, сказал! Али не видишь, что полицейский перед тобой! Ну⁈
Вида он был столь грозного, решительного, что люди тут же с готовностью расступались и пропускали их дальше. Были, конечно, и тех, кто мешкал или просто упирался. Но после внушительного кулака, что незамедлительно появлялся у носа наглеца, тут же сдавались.
— Говорю же, Авдотьюшка, что нечего бояться, — он вновь приобнял девушка. — Смотри вон туда! Вон, где деревянный помост! Видишь?
Та привстала на цыпочки, пытаясь что-то разглядеть за спинами впередистоящих. Вроде что-то и увидела.
— Это особливая комиссия… Сейчас будут определять, кто выиграл тысячу целковых…
На помост, что возвышался над брусчаткой рынка, тем временем что-то вещал худой, как слега, священник. Голос у него, несмотря на худобу и невзрачность, был внушительным, зычным. Сразу видно, что привык псалмы петь.
— … Сие мероприятие есть благопристойное действие, важное и ползительное для обчества, — священник важно поднял указательный палец к небу, подчеркивая серьезность своих слов. — Его высокоблагородие Пушкин Лев Сергеевич, чьим усердием мы и собрались здесь, лично пожертвовал две тысячи рублей на нужды нашей обители и насельников. Також пообещал, что и впредь, с каждой лотереи нашей православной церкви будет жертвоваться своя толика, чтобы, значит-ца, храмы росли, вера крепла. А таперича приступим…
На помосте появились еще трое важных господ — двое в партикулярных шинелях, а один в военному мундире. Комиссия по определению победителя, получается.
— Итак… — раздался зычный голос иерея, запустившего руку в мешочек с самыми обычными игральными костями.
И рынок замер. Тысячи и тысячи людей, что пришли сюда, затаили дыхание. Ведь, прямо на их глазах совершалось самое настоящее священнодействие. Вот-вот кто-то из них получит столько денег, сколько никогда за свою жизнь не видел.
— Нумер один!
По рынку тут же прошла волна, тысячи людей вздохнули с облегчением, другие тысячи — с печалью и злостью. Зашелестели газетные листки, словно тьма болотных гадов поползли по земле.
— Нумер чатыре!
Каждый игральную костью священник поднимал высоко над головой, и даже несколько рас встряхивал, словно в подтверждении своих действий. Остальные члены комиссии важно кивали головами, показывая, что за всем следят. Рядом стоявший секретарь быстро что-то записывал в огромную амбарную книгу.
— Нумер один! Исчо, братья и сестры, три нумера осталось!
Вновь на толпу опустилась мертвая тишина. Люди так смотрели, что страшно становилось.
— Нумер…кхе-кхе… — иерей вдруг раскашлялся, так и не сказав, как именно выпала игральная кость. — Кхе-кхе… Нумер… Нумер… кхе-кхе-кхе.
В толпе кто-то не выдержал напряжение и громко рявкнул:
— Ну⁈ Мочи уж нет терпеть…
Наконец, священник откашлялся и смог продолжить.
— Нумер семь! Нумер три!
В мешке осталась самая последняя игральная кость. Тишина стала, и вовсе, невыносимой. Казалось, можно было услышать, как сердце бьется.
— Нумер… э-э-э, — иерей вытащил кость, подслеповато на нее щурясь. — Пять!
Еще какое-то время раздавался газетный шелест. Даже члены комиссии и те разглядывали свои газетные листки. Что уж тут про простой люд говорить…
Прошло еще немного времени, но так ничего и не происходило. Никто не кричал о выигрыше, никто не прыгал от радости. Люди в толпе вертели головами, оглядывались, снова и снова заглядывали в свою газетку.
— Православные, есть ли тот, у кого все циферки сошлись⁈ — иерей махнул рукой, привлекая всеобщее внимание. — Может кто не слышал⁈ Нумера один, чатыре, один, семь, три и пять! И кого Господь сподобил?
В стороне от помоста, где стояли Котельников с Авдотьей, тоже никто ничего понять не мог. Никто вперед не выходил, не кричал.
— Авдотья? А ты чего цифры-то не посмотрела? — до полицейского, наконец, дошло, что девушка так газету и не достала. Просто стояла и жадно по сторонам смотрела. — Доставай скорее!
Девушка заторможенно кивнула. Похоже, даже и не думала, что может выиграть.
— Давай, давай!
Вытащила, развернула и стала разглядывать, ища цифры.
— Вот, здеся, — полицейский ткнул пальцем в верхний правый уголь, где в черной рамке располагалось шесть цифр. — Так… Один, четыре, один, семь… Матерь Божья!
Котельников ахнув, начал креститься. Рядом стояла старенькая бабулька, которую, вообще, непонятно как на рынок занесло, тоже стала шустро осенять себя крестом.
— Авдотьюшка, я тебя же все циферки совпали! — с глупой улыбкой говорил полицейский, не отрывая глаз от газеты. — Видишь⁈ Вот, вот же! Ты тысячу рублей выиграла! Понимаешь, Авдотьюшка⁈ Теперь сможешь себе домик купить и даже со скотиной!
А девушка с широко раскрытыми глазами вдруг икнула и разом брякнулась в обморок.
Глава 16Долгая дорога
Около ста верст от Пскова
Какой уже час за заиндевевшим окошком тянулась одна и та же уже порядком опостылевшая картина. Пушкин клевал носом, скользя взглядом по бесконечным заснеженным полям. Изредка серо-голубая хмарь прерывалась видом небольшой рощи или леса. Через какое-то время все вновь скрывалось в снежной пелене поднявшейся метели.
— Архипка, скоро уже⁈ — устав от монотонного пути, Александр с силой стукнул кулаком в стенку возка. Слуга сидел наверху рядом с кучером и следил за дорогой. — Архипка, заснули там что ли⁈ Заблудились, поди⁈
Про «заблудились» сказал не для красного словца. Здесь такие просторы на сотни и сотни верст во все стороны тянутся, в метель с легкостью потеряешься. На почтовой станции рассказали, что только на прошлой неделе тут целый обоз в сильную метель пропал. Вчера нашли, а там уже кто замерз, кого волки обглодали.
— Архипка⁈
Словно в ответ на окрик, возок начал притормаживать, пока, и вовсе, не остановился.
— Дошло, наконец, — пробурчал Пушкин, запахивая медвежью шкуру. К вечеру стало ощутимо холодать. — Не дай Бог, заблудились. Окочуримся ведь…
Наружи тем временем что-то явно происходило. Хрустел снег под ногами. Слышались приглушенные голоса и… кажется, удары.
— Архип?
Нахмурившись, Александр привстал с места, потянулся к двери. На улице, похоже, что-то происходило.
— А ну, назад! — вместе с хриплым голосом из-за двери показался сначала здоровенный ствол древнего мушкетона, а затем бородатая харя.
Незнакомец в своих обносках — рваной солдатской шинели, женском пуховом платке на плечах, латанных-перелатанных портах — напоминал одного из солдат Наполеона, бегущего из сожженной Москвы. Правда, рожа все же выдавала в нем своего, русского, из Рязанской или Тверской губернии.
По-хозяйски расположился внутри. Свой самопал, в ствол которого с легкостью влезали два, а то и три пальца, не выпускал из рук.
— Пожрать есть че? — пробурчал и тут же принялся шарить вокруг руками. Медвежья шкура полетела под ноги, туда же отправились подушки, на которых сидели.- Пожрать, грю, где? А, вот…
Добравшись до дорожного короба под сиденьем, жадно рыкнул. Крышку короба в момент смял, отбрасывая в сторону. Мушкетом, внушительный короткоствол для стрельбы картечью, вмиг был забыт, брошенный к стенке.
— Господи, мяско! Хлеб!
Обмороженными пальцами с шелушащейся багровой кожей он разорвал вареную курицу и с жадностью вцепился в нее зубами. Похоже, два — три дня толком ничего не ел.
Умирающего от голода, ведь, сразу видно. Выдает и блеск в глазах, и ненасытность, и спешка. Незнакомец именно так себя и вел. Чавканье, хруст разгрызаемых костей заполнили весь возок. В стороны летели жир, слюни. Пока вгрызался в куриную ножку, рукой уже рвал крылышко. Хватался за ковригу хлеба, кусал ее, бросал и тянулся за кулебякой.
Насыщаясь, начал рыгать. То и дело закатывал глаза от наслаждения сытостью. В рот не закидывал все подряд, а выбирал лакомые куски. Верный признак, что уже через силу ест.
— Что глядишь, как на вошь? — осоловело икнув, грабитель, наконец, оторвался от еды и поднял глаза на Пушкина. — Клянешь, адских мук желаешь?
Александр, покачал головой, продолжая смотреть на него с нескрываемым интересом. Честно говоря, поэт давно уже мог бы выхватить из угла мушкетон и выстрелить в него. Грабитель, занятый едой, ничего бы и сделать не успел. Вопрос был лишь одном — зачем? Этот оборванец совсем не был похож на жестокого грабителя-убийцу, а, значит, ничем и не угрожал.
— Любезный, может вина? — Пушкин вытащил с встроенной нищи небольшой кувшин с запечатанной крышкой. — После такого перекуса, наверное, мучает жажда. Здесь же очень неплохое рейнское из Франции. В меру сладкое, духовитое.
Пушкину было неимоверно скучно. Те, кто много проводит в дороге, прекрасно поймут его состояние. Ум поэма, привыкший к напряженной деятельности, просто изнывал и требовал занятия — размышлений, разгадки какой-нибудь загадки. А что может быть лучше, чем беседа с незнакомым попутчиком, встреча с которым произошла вдобавок таким странным способом⁈ По этой причине Александр решил ничего особо не предпринимать, а просто подождать. Сытная пища и хорошее вино должны были разговорить преступника.
Собственно, так и случилось…
— Думаешь, я родился таким? Грабителем, разбойником? — после нескольких хороших глотков оборванца ожидаемо потянуло к откровенности. Он по-хозяйски откинулся на спинку сидения, чуть приобнял кувшин. — Не-ет, господин хороший. Если хочешь знать, то разговариваешь сейчас с поручиком Дороховым Михаилом Викторовичем, награжденного за отчаянную храбрость золотым оружием.
На что Пушкин не удержался и удивленно присвистнул. Не раз слышал о таком отличии для тех, кто проявил особенную храбрость и самоотверженность. Наградное золотое оружие невероятно ценилось в военных кругах и давалось за исключительные заслуги, в чем не помогали ни богатство, ни родовитость. Император лично утверждал списки награждаемых офицеров, попасть в число которых случайных человек просто физически не мог. Тем удивительнее и невероятнее поверить, что этого оборванца наградили золотым оружием.