Беседовавшие в этот момент в кабинете — император и какой-то чиновник — с удивлением повернулись к дверям.
— Государь, дело не требует отлагательств, — еще раз повторил митрополит, проходя внутрь комнаты. — Прошу принять.
Отпущенный кивком головы, чиновник быстро бочком прошел к двери, стараясь не напоминать о своем существовании. Опытный, сразу почувствовал, что митрополит весьма не в духе и наметившийся разговор никак не требует свидетелей.
— Вы слышали о масонском ордене Розы и Креста? — спрашивая, митрополит Серафим «обшаривал глазами» пальцы императора в поисках того самого перстня. Но, к счастью, ничего не нашел.
— Орден Розы и Креста? — ничего не понимая, переспросил Николай Павлович. Судя по его задумчивому лицу, никакие особые подробности известны ему не были. — Слышал, конечно же. Если мне не извиняет память, это один из европейских орденов… Хм, довольно старый, ведет свою историю то ли от бенедиктинцев, то ли от самих тамплиеров. Вот, кажется, и все. Владыка, а к чему вы завели весь этот разговор? Как известно, в империи масонство под запретом. Конечно, есть юноши, что по молодости увлекаются этим учением. Но разве это все серьезно? Время выбьет всю эту дурь из их голов, а нет, этим займутся другие люди…
Митрополит вновь опустил взгляд на руки императора, заставив того непонимающе дернуть головой. Мол, что это такое? Почему такое внимание его рукам?
— А известно ли вам, государь, как велик сейчас орден Розы и Креста? Как много отпрысков из благородных семейств состоит в нем? Много ли начальствующих персон из присутственных мест является посвященными в рыцари ордена Розы и Креста? — Николай Павлович, все еще ничего не понимая, отрицательно качал головой. Ответы на все эти вопросы, ему, и правда, были не известны. — А как дела обстоят в армии, тоже не известно? В гвардии?
При упоминании гвардии, император нахмурился. Вопросы, а особенно тон, которым они задавались, ему все больше и больше не нравился. Это все уже никак не напоминало шутку или дружескую беседу, как ему показалось вначале.
— Мне, зато известно, государь, — митрополит Серафим откуда-то выудил сложенный в несколько раз лист бумаги. — Мне пришлось взять на себя грех нарушения тайны исповеди, чтобы узнать это. Вот!
Развернул лист и начал зачитывать записанное в нем.
— В ордене Розы и Креста состоят все полковники гвардии, что квартируются в Петербурге. Половина всех министров тайно посещает масонские собрания, а остальная знает об этом и молчит. Столичный градоначальник — масон, главный полицмейстер — масон, среди сенаторов — не меньше трети масонов. Среди вашей Свиты, государь, едва ли не каждый второй имеет рыцарское посвящение…
Император хмурился по мере того, как звучали все новые и новые известные фамилии. Похоже, о таком он даже близко не представлял.
— Как такое возможно? Есть же указ о запрете масонства, — Николай Павлович искренне недоумевал. Легист, истово верящий в силу закона и наказания за его неисполнение, он с трудов верил, что нарушение указа могли быть столь массовыми. — Я должен во всем разобраться, владыка.
Он повернулся в сторону двери и громко позвал своего секретарь:
— Александр Сергеевич!
Обычно статс-секретарь входил в кабинет почти сразу же после окрика императора, но сейчас почему-то запаздывал.
— Александр Сергеевич⁈ Граф Танеев⁈
Недовольный император резко распахнул дверь и выглянул наружу.
— Граф Танеев, где вас черти носят? — уже раздраженно воскликнул он, обводя глазами пустую приемную. — Странно, Александра Сергеевича нет на месте…
— Государь, он тоже из этих, — к нему тихо подошел священнослужитель. — Я же говорил, что орден пробрался очень высоко.
Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных
Три кареты стояли во дворе дома Пушкиных. Явно чем-то груженные, рессоры прогнулись чуть ли не до самой земли. Возницы нервно поглядывали по сторонам, словно опасались кого-то или чего-то. Их нетерпение передавалось и лошадям, недовольно храпящим, бившим копытами по брусчатке.
— Александр Сергеевич, пора, — донесся приглушенный голос с крайней кареты. — Сейчас самое время. если еще немного промедлим, то аккурат навстречу патрулю выйдем. А так разминемся…
Пушкин кивнул. Действительно, пора отправляться в путь. Как ему стало известно, в особняке французского посла проходило очередное собрание ордена, а, значит, другого такого шанса для удара по врагу могло просто не представиться.
— Пора…
Но он все равно медлил. Не спокойно было внутри, тяжело, в горле аж ком стоял, не давая спокойно вздохнуть. И это был отнюдь не страх перед предстоящим, а вина за все случившееся. Ведь, он и только он виноват, что все произошло именно так, и никак иначе. Если бы только все можно было отмотать назади вернуться на немного в прошлое…
— Все, пора отправляться, — наконец, приказал сам себе Пушкин, вставая на подножку кареты и собираясь залезть внутрь, как вдруг что-то его остановило. — Миша, подожди еще немного.
Поэт заметил темную фигурку на крыльце, закутанную в плащ.
— Таша, — прошептал он дрогнувшим голосом. — Я так виноват перед вами… Нет мне никакого проще…
Она быстро подбежала и закрыла его губы своим пальчиком, призывая молчать.
— Ты идешь за ними?
— Да, иду. Таша, я привезу их домой. Слышишь, они обязательно вернуться.
— Саша…
Наталья откинула глубокий капюшон, полностью скрывавший ее лицо, и пристально посмотрела в его глаза.
— Поклянись мне, что те люди за все заплатят. Поклянись именем своей матушки.
— Клянусь, — еле слышно проговорил Пушкин, чувствуя, как пересохло в горле и тяжело ему дается каждый звук, каждое слово. — Клянусь, Таша, эти твари все умрут. Я клянусь тебе.
Пушкин схватил ее холодные руки и начал осыпать их поцелуями, крепко прижимая к своей груди.
— Ташенька, они за все заплатят. Клянусь…
Он смотрел на нее и не узнавал. Взгляд женщины был жутким, пронизывающим. Посеревшее лицо осунулось, заострились скулы, посинели искусанные в кровь губы. Чистая не упокоенная нежить, поднявшаяся из могилы.
— Вот, возьми, — в руку Александра ткнулась рукоять небольшого дамского пистолета, инкрустированная серебром и слоновой костью. — Он тебе пригодится
— Я верну их домой, обязательно верну… — повторял Пушкин, поднимаясь в карету. — Вперед, Миша, вперед.
Карета дернулась и покатилась, медленно набирая скорость. Нагруженные бочками с порохом, она нещадно гремела, стучала колесами по брусчатке.
— Все готово?
— Готово. Я всю ночь следил за дворцом. Дети точно во там, скорее всего в северном флигеле, — Дорохов наклонился к Пушкину. — Если взорвать порох в каретах в южной части дворца, то они не пострадают.
В ответ тяжелый взгляд поэта, Михаил добавил:
— Уверен, Александр Сергеевич. На Кавказе я был первый по взрывному делу. Столько пороху извел, что счет уже не на килограммы идет, а на возы.
— Не подведи, Миша, не подведи…
К самому дворцу подъезжать не стали. Все три кареты остановились на ближней улице. Дорохов выскользнул из кареты и скрылся в темноте, но почти сразу же вернулся обратно. Выглядел при этом возбужденным и донельзя довольным, напоминая собой объевшегося кота у опустошенной миски.
— Александр Сергеевич, нам повезло… Там, видно, какое-то собрание. У крыльца с десяток карет, из которых выходят люди в масках и плащах с капюшонами. Мы же теперь, как свои, через ворота проедем. И нам слова никто не скажет.
У Пушкина тоже сверкнули глаза.
— Если сегодня общий сбор, то туда обязательно придет и сам магистр. Хорошо бы и эту сволочь к праотцам отправить.
Выждав немного времени, они тронулись с места. Огромные кованные ворота, и правда, были распахнуты настежь, открывая вид на ухоженный сад и широкую мраморную лестницу с колоннадой.
— Александр Сергеевич, вы закройте лицо шейным платком на манер маски грабителя. На первое время сойдет, а потом уже будет не важно.
Оба слуги, вышедшие встречать гостей, даже сообразить ничего не успели. Дорохов выскочил из кареты, как пробка из бутылке, и обрушил на них град ударов. Те сразу и сомлели, свалившись, как подрубленные, на ступеньки лестницы.
— А теперь шевелиться нужно… Вон туда карету загнать нужно, к окнам поближе, — Дорохов, уже заранее изучивший расположение залов и комнат дворца французского посла, уверенно показывал в сторону ухоженной лужайки. Именно сюда и выходили окна из бального зала, самого подходящего места для большого собрания. — Бьюсь об заклад, они здесь соберутся. Видите, как тени на шторах играют? Александр Сергеевич?
Пушкин стоял на его пути с совершенно потерянным видом.
— Миша, а если там дети?
— Клянусь вам, нет там никаких детей. Я тут все на брюхе проползал, все проверил. Они совершенно точно в северном флигеле.
— Миша…
— Мы теряем время. Еще несколько минут и слуг хватятся, и пойдут искать. Нам тогда точно не поздоровится. Я сказал, что все будет хорошо, значит, все обязательно будет хорошо.
После недолгих препирательств поэт все же отступил. Кареты они осторожно закатили под самые окна, поставив в один ряд у каменной стены.
— А сейчас пошлите к флигелю. Когда рванет, то у нас будет не так много времени. Александр Сергеевич, слышите?
Пушкин в этот момент доставал из мешка оружие. Два североамериканских револьвера засунул в карманы плаща, в руки взял устрашающего вида старинный мушкетон, почти крупнокалиберное ружье, в котором вместо пули был мелко порубленный в сечку свинец. На расстоянии десяти — пятнадцати метров эта «коса дьявола» могла целую дюжину солдат снести со своего пути.
— Вы рот-то откройте, а уши закройте, — посоветовал Пушкину более опытный товарищ, когда они спрятались за стволом огромного дуба в саду. — Сейчас так бахнет, что живот можно с непривычки опорожнить.