— … Эх… День Победы… как он был от нас далек, — тихо запел он. —
Как в костре потухшем таял уголек.
Были версты, обгорелые, в пыли,
Этот день мы приближали как могли
Купец замолчал, внимательно вслушиваясь в слова незнакомой песни. По лицу было видно, что понравилось. Он даже пытался подпевать, запоздало повторяя слова за поэтом.
— Этот День Победы порохом пропах, — голос у Пушкина уже гремел. —
Это праздник с сединой на висках,
Это радость со слезами на глазах,
День Победы! День Победы! День Победы!
Расчувствовавшись, купец топнул ногой, и задел пустую бутылку, которая тут же с грохотом покатилась по палубе. Казалось, в песню вступил оркестр с литаврами, трубами и барабанами.
— Дни и ночи у мартеновских печей
Не смыкала наша Родина очей,
Дни и ночи битву трудную вели,
Этот день мы приближали, как могли.
Александр, позабыв обо всем на свете, пел во весь голос песню, не замечая, как по его щекам текли слезы. Пел, ощущая «стоявшего» рядом деда-танкиста с Первого Белорусского фронта, душистый аромат махорки из его неизменной трубки, его добродушный хриплый голос.
— Здравствуй, мама, возвратились мы не все,
Босиком бы пробежаться по росе.
Пол-Европы прошагали, пол-Земли,
Этот день мы приближали, как могли…
Когда же замолчал, то услышал всхлип расчувствовавшегося купца, стоявшего рядом и с шумом сморкавшегося в платок.
— Какая песня, какая песня… Прямо вот сюда, — купец здоровенной ручищей стукнул себя в грудь с такой силой, что раздался гулкий звук. — Прямо в душу, как в церкве… Надо срочно еще чарочку принять, а то сейчас разрыдаюсь. Ты стой здесь, а я сейчас сбегаю!
Пушкин кивнул, а тот уже в конце палубы был. Сдернув горящий фонарь, он исчез за дверью.
— Нормальный мужик, но шебутной какой-то.
Облокотившись о борт, поэт застыл. Внутри разлилось спокойствие. Взгляд скользил по морским волнам.
— Хорошо…
И в этот момент, словно напоминая о превратностях судьбы, раздался сильный грохот. Пушкин недоуменно повернулся в сторону двери, за которой не так давно исчез купец.
— Что там еще могло случится? Он с лестницы что ли свалился?
К сожалению, все оказалось гораздо хуже. Дверь, ведущая к пассажирским каютам, вдруг с силой распахнулась, едва с петель не слетев. И оттуда начали выбегать взбудораженные люди.
— Пожар!
— Горим, православные!
— Фонарь, фонарь разбили… Спасайтесь!
— Пожар! Горим!
Уже через несколько минут верхняя палуба была забита испуганными пассажирами, с паническими криками мечущимися от борта к борту. Матерились мужчины, визжали женщины и дети. Кто-то махал кулаками, кто-то пытался вытащить здоровенный баул с вещами.
Из дверей уже потянуло дымом. Точно пожар.
— Б…ь, неужели это он фонарь разбил⁈ — у Пушкина похолодело в груди. Ведь, фактически и он виноват в случившемся. Не позови он купца и не предложи ему выпить, ничего бы такого скорее всего не случилось. — Черт побери…
Наконец, на юте «выросла» знакомая долговязая фигура капитана, махавшего руками.
— Успокойтесь! Успокойтесь, я сказал! Хватит кричать и бегать по палубе, потопчите друг друга! На корабле хватает шлюпок, все спасутся!
Матросы возились у бортов, готовя шлюпки. И не думая успокаиваться, пассажиры ринулись к шлюпкам. Отталкивая друг друга, матросов, люди пытались залезть в лодки. Стоял треск одежды, раздавались звуки ударов.
— Всем приготовится! — кричал капитан, не переставая размахивать руками. — Сейчас корабль сядет на мель и будет удар! Все сядьте на палубу! Сядь…
И тут откуда снизу заскрежетало — медная обшивка судна столкнулась с рифами. Пароход прошел с десяток метров и резко встал, чуть накреняясь на правый борт. От удара пассажиры повалились с ног, сгрудившись в огромную кучу.
Воспользовавшись моментом, матросы начали спускать шлюпки на воду.
— Прежде женщины и дети! — кричал капитан, не отходя от штурвала. — Сначала сажайте в шлюпки женщин и детей!
Но толпа слушалась плохо. Людьми овладела паника. Раздавались крики о скорой смерти. Палуба быстро заполнялась дымом от разгоравшегося в трюме огня.
— Помогите! — рядом с Пушкиным вдруг раздался оглушающий вопль. Из толпы выбежал тот самый недавний «студентик», что корил его за распитие вина на палубе. — Мне еще рано умирать! Я не могу умереть, слышите! Я еще ничего не успел сделать!
От его недавнего гордого лощеного вида не осталось и следа. Щегольскую трость, видимо, где-то уже потерял. Лицо бледное, очки перекосились, того и гляди упадут. Сорочка расстегнута чуть ли не до груди.
— Пустите! Меня пропустите, я не могу умереть! — орал он, пытаясь пробиться через толпу к шлюпке. — Я единственный сын богатой вдовы! Вы получите много, очень много денег, если спасете меня! Слышите! Я богат! Я дам десять тысяч за место в шлюпке!
«Студентик» вцепился в рукав худенькой женщины, которую как раз пропускали к шлюпке, и тянул ее обратно, не переставая при этом голосить, как умалишенный:
— Пошла прочь, дура! Я не могу умереть! Пропустите!
Выдохнув, Пушкин быстро подошел к толпе, схватил юнца за рукав и дернул на себя. Когда же он оказался прямо перед ним, с такой силой врезал ему под дых, что тот сложился пополам.
— Веди себя, как мужчина, а не то за борт выброшу, — с угрозой проговорил ему Пушкин, схватив парня за грудки. — Сначала женщины и дети сядут в шлюпки, а потом…
Тут Александр замолчал. Вглядываясь в лицо «студентика», он вдруг понял, что где-то его уже видел. Причем не просто мимолетно видел, а встречался с ним очень много раз.
— Не пойму никак… Где же я тебя видел? — он ухватил парня за подбородок, и повернул его то в профиль, то в анфас. — Я тебя точно где-то видел. Б…ь,, ты же…
До Пушкина неожиданно дошло, почему ему было так знакомо это лицо. Ведь, он его видел сотни и сотни раз на литографии, висевшей над доской в его классе, рядом с литографиями других великих русских поэтов и писателей
— Мать твою, Тургенев!
Действительно, этот наглый «студентик», оказавшийся обычным истериком, был молодым Тургенев, пока еще не известным в качестве поэта и писателя.
— Подожди-ка… Подожди-ка, я же читал про это происшествие[1]! Черт побери! Это же был реальный случай! Боже, я вмазал самому Тургеневу!
[1] Реальный случай, произошедший с Тургеневым в его молодые годы. Во время пожара на пароходе в 1838 г, следовавшем из Петербурга в Любек, он попытался пробиться к шлюпкам. При этом кричал, что он единственный сын богатой вдовы и за место на лодке заплатит десять тысяч рублей. Когда же один матрос посадил его в шлюпку, то позже получил всего лишь талер… Великий поэт.
Глава 18Этого просто не может быть!
г. Любек, трактир «Имперское место»
Глубокая ночь. Хозяин трактира, герр Гаспар, почесывая брюхо, пристроился к забору. Смачно харкнул, развязал пояс, а то так брюхо прихватило, что терпеть не было сил. Начал было спускать портки, как ворота вдруг затряслись от громкого стука.
— Кого еще там черти принесли? — вздрогнув, крикнул он. Сам же стал осторожно подходить к воротам. — У меня тут волкодав, слышите? Будете в ворота ломиться, сразу же пса спущу! А еще, еще, у меня ружье есть…
В этот момент через забор что-то бросили. В свете свечи, что он держал, сверкнуло желтым. Гаспар не растерялся и поймал кусочек металла.
— Господи, Фридрихдор! — с ладони на него смотрела небольшая золотая монета. — Золото, настоящее золото… Герры, уважаемые герры, подождите немного, самую минутку! Я сейчас, сейчас открою!
Трактирщик начал шустро греметь массивным засовом– здоровенной балкой, оббитой металлом, потом толстой цепью. Наконец, ворота пошли внутрь, и Гаспар выглянул наружу.
— Ой! — прямо из темноты выступали силуэты крепких мужчин, с одежды которых стекала вода. — Сколько вас тут…
— Нам нужна еда, горячее питье, очаг с огнем, чтобы просушить одежду и место, где можно переночевать. За это получишь еще пять точно таких же монет.
Вышедший вперед невысокий мужчина с черными курчавыми волосами, похожий на цыгана, протянул ему ладонь с пятью золотыми монетами. Явно не местный, о чем говорил и его странный акцент.
— Есть, все есть, уважаемые герры! — Гаспар тут же уважительно поклонился, причем сделал это несколько раз для большей надежности. Такие щедрые клиенты ему не часто попадаются, поэтому лишний раз и поклониться не грех. — Прошу, проходите. Я вам такого шнапса налью, что любую хворь из вас выбьет! А комнаты у меня такие, что нигде больше не найдете. Вон важные господа из Нанта второй день живут, ни на что не жалуются — ни на клопов, ни на тараканов. Прошу, проходите…
г. Любек, трактир «Имперское место»
Пушкин тяжело вздохнул, наелся так, что дышать тяжело.
— Уф, хорошо… Жизнь, конечно, полна сюрпризов: вчера ты промокший до нитки бедолага с затонувшего корабля, а сегодня накормлен, напоен, прекрасно выспался на чистых простынях. Хорошо…
Обвел снова взглядом стол, заставленный разного вида плошками и тарелками, и опять вздохнул. Все выглядело очень вкусно, но ни куска больше не лезло.
— Смотрю, немчура любит вкусно поесть… Этот окорок в сливках был просто божественным.
Все же не удержался, и откусил еще один кусок, томленный в печи свинины, предварительно макнув его соус из сливок, чеснока и зелени.
— Все хватит…
Решительно отодвинул от себя это миску, вот сейчас ему точно больше ни одного куска не осилить.
— Теперь немного переварим все это, и к местному нотариусу, чтобы он посмотрел бумаги.
Замок Аренсбург, который был его первой целью, располагался примерно в тридцати верстах, поэтому прежде не лишним было разведать обстановку. Кто знает, как там могут принять новых хозяев? Лучше подстраховаться.
— Да, осторожность никогда не бывает лишней, — кивнул сам себе Александр. — Особенно в нашем деле…