— Нет, государь, ныне я с хорошей вестью. Вот, принес тебе показать, что меня так взволновало.
Серая пергаментная бумага, служившая оберткой, была отложена в сторону, и на столе остались лишь две довольно крупные книги в скромных коричневых обложках, но с весьма говорящими названиями — Библия для детей и Азбука. Заинтересованно хмыкнув, император сразу же потянулся к ним:
— Хм, занятно, Библия для детей, — в голосе поначалу слышалось сомнение, но едва он открыл книгу, как у него вырвался изумленный возглас. — Вот это да!
В книге очень живо и невероятно понятно излагалось содержание Ветхого завета, к тому же сопровождавшееся огромными яркими картинками. Последние при этом сразу же притягивали взгляд, никак не давая его отвести. Каждая из картинок представляла собой совершенно цельный сюжет, который говорил едва ли не больше, чем текст на листке рядом.
На том месте, где он открыл книгу, изображалась сцена с египетскими казнями, а именно с саранчой и гибелью всех первенцев мужского рода. И так все было ярко и натурально нарисовано, что у Николая Павловича крупные мурашки по спине поползли. Каждая из людских фигурок была прорисована тщательно, со знанием дела, сразу верилось, что все было именно так, а никак иначе. Глядя на того же фараона с умершим сыном на руках, вообще, становилось не по себе.
— Ух ты…
Открыл книгу на другой странице и снова залип взглядом к крупному изображению Иисуса Христа на кресте. При виде злобного легионера, протыкавшего копьем живот Христа, сразу же захотелось броситься на него с кулаками.
— А это, значит, Азбука⁈
Император с видимым сожалением отложил Библию в сторону и раскрыл вторую книгу.
— Тоже хорошая книга. Детишками, наверное, нравится по такой азбуке учить буквы?
Митрополит кивнул, поглаживая густую бородку.
— Это что за умелец такой сообразил? Надо обязательно показать супруге, дети тоже порадуются…
— Вот за этого умельца, государь, я их пришел ходатайствовать, — вздохнул митрополит Серафим. — Ты же этого вольнодумца своим собственным указом от себя, от славного Санкт-Петербурга отлучил.
— Я? — совершенно искренне удивился император. — Батюшка, ты хоть его имя назови, а то не знаю, что и думать.
— Это дворянин Пушкин Александр Сергеевич.
— Пушкин? — император даже на шаг отступил назад. — Ты же сам, батюшка, его помнится еще пару месяцев назад последними словами за вольнодумство костерил. Называл его стихи никчемучными бесполезными стишками, хулящими веру. Призывал даже кое-что запретить. Я же прекрасно все это помню. К тому же называл его масоном, чуть ли не продавшим душу. Как же так?
Архиерей не сразу ответил. Ненадолго задумался, молча поглаживая золотой крест на груди и вглядываясь куда-то в сторону окна кабинета. Наконец, поднял взгляд на императора и начал говорить:
— Твоя правда, государь. Все верно до самого последнего слова. По его тогдашним деяниям Пушкина следовало не только в ссылку отправить, но и хорошенько выпороть прежде. Многого за ним такого нехорошего водилось, но, чувствую государь, изменился он… Человек, что за ним присматривает по моей просьбе, рассказывал, что Пушкин отказался от всего богопротивного, стал примерным семьянином, и всей душой радеет за благополучие своей семьи и государства. Неоднократно вносил весьма значительные суммы денег на нужды храмов, помогал насельникам в селах. Озаботился состоянием своих крестьян, их нуждами и заботами.
Митрополит взял в руки Азбуку с Библией и тряхнул ими:
— А вот эти дела во сто крат или даже тысячу крат славнее и полезнее для государства и людей, чем все его остальные деяния… В письме он описал, как Божьим словом достучаться до самых черствых и дремучих сердец. Выразил готовность помогать Церкви в распространении грамоты среди крестьян…
Император выглядел еще более удивленным, чем в начале. Ему казалось, что митрополит рассказывал о каком-то другом Пушкине. Его удивление было столь велико, что он не смог сдержаться:
— Вы точно говорите о том самом Пушкине, который с завидной регулярностью давал повод говорить о себе, как о весьма ветренном задиристом и склочном человеке, которые нередко выказывал опасные мысли?
В тот день они еще долго обсуждали перемены, которые произошли с человеком, который долгое время доставлял и Церкви и государству в их лицах весьма серьезные неприятности.
Глава 4Вот тебе и скелет в шкафу
Псковская губерния, с. Зайцево, поместье Вишневских
В небольшой комнатенке царил полумрак, едва разгоняемый светом от двух подсвечников со свечами. На вещах вокруг когда-то роскошных, богато украшенных сейчас лежал отпечаток затхлости и ветхости. Гобелен на стене выглядел серым, сцены охоты едва различимы. Кресло с фигурными ножками в виде львиных лап было откровенно потрепанным, парчовая сидушка потертой с многочисленными прорехами. Письменный стол в углу обезображен сколами, во многих местах прожжен.
На топчане лежал Вишневский, со стоном кутаясь в одеяло. От большой потери крови его вновь бил озноб, заставляя дрожать и стучать зубами.
— … Что за наивность? Никакая это не случайность… — бледный как смерть, Вишневский со страдальческим видом смотрел на Пушкина, сидевшего рядом.
Поэту, честно говоря, эта встреча с Вишневским, который хотел его убить на дуэли, казалась дико странной. Жутко неловко, да только некуда деваться. Лишь так он мог узнать все подробности этого «темного», как оказалось дела.
Облегчая душу перед смертью [ранение в живот — приговор, долгие мучения перед смертью], Вишневский начал такое рассказывать, что Пушкин тут же «сделал стойку», не хуже породистой гончей.
— … Только… Только сначала поклянись… поклянись на распятье, — умирающий поляк уже тянул руку со старинным крестом, на котором была резная фигурка Иисуса Христа. — Ты должен оплатить мои долги… Выкупи закладные на поместье… — говорил тяжело, едва выталкивая из себя слова. Чувствовалось, что ему не долго осталось: счет шел даже не на дни, а на часы. — Я не могу оставить дочь ни с чем…Агнешка не будет бесприданницей. Слышишь, поклянись на распятье, что оплатишь эти проклятые долги.
Пушкин со вздохом взял католическое распятье, поцеловал его и негромко проговорил:
— Клянусь Господом нашим Иисусом Христом, что оплачу долги господина Вишневского, и пусть Господь меня покарает, если я лгу.
Повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием умирающего.
Поляк с воспаленными глазами и бледной коже лица сейчас выглядел настоящим вампиром. Похоже, и чувствовал себя также.
— … Хорошо, слушай, — Вишневский все чаще делал продолжительные паузы, чтобы набраться сил перед каждой новой фразой. — Я игрок… Почти неделю назад снова играл, пытаясь отыграться… Проклятые долги уже горели. Я должен был все оплатить банку до конца этого месяца… После одной из партий ко мне подошел человек, которого раньше я никогда не видел. Он откуда-то все знал про меня, промои долги… Мы выпили, хорошо выпили, и тогда он предложил оплатить все мои долги за одну услугу… Я должен был спровоцировать дуэль и убить… тебя.
Пушкин затаил дыхание, наклоняясь вперед. Сейчас он, похоже, узнает имя того человека, который хочет его убить.
— … Он сказал, что возможно мне больше повезет…
От этих слов у Александра снова перехватило дыхание. Ведь, до него только-только сейчас дошло, что та дуэль с Дантесом, а потом и новое с ним происшествие, была специально подстроена. Это была первая попытка его убийства, которая в другой альтернативной истории полностью удалась.
— … Жаль, но мне не повезло… Черт, тогда бы все пошло совсем иначе…
Слушая его «в пол уха», Пушкин продолжал мучительно думать. Получается, кто-то очень и очень сильно желает его смерти, а для этого, как известно, нужны весьма веские причины. Из-за какой-нибудь глупости никто не станет три дуэли организовывать. Тут что-то очень серьезное, нехорошее, в которое и соваться не особо хочется. Кому же он так сильно перешел дорогу?
— Похоже, имя ждешь. Кхе-кхе-кхе, — согнулся в приступе кашля Вишневский. Повязка на его животе тут же намокла от крови. — Он же никак не назвался, все старался в тени держаться… А я ведь за ним проследил. Дурная мысль тогда в голову пришла, что после дела смогу его шантажировать и втройне всю сумму получить… Это Проспер… де Барант.
Последнее слово уже шептал. Силы его окончательно обставляли. Не нужно было быть врачом, чтобы видеть близкий конец Вишневского.
— Все… Теперь уходи… — его глаза жутко сверкнули, он выбросил в сторону Пушкина руку. — Помни, ты поклялся на распятье. Помни об этом, иначе Христос придет за тобой и покарает… А-а-а, демоны, проклятые демоны, пошли прочь.
Поляк откинулся на подушку, судорожно отмахиваясь от сумеречных порождений умирающего мозга. Пушкин же встал и, бросив последний взгляд на Вишневского, вышел из комнаты.
Псковская губерния, с. Михайловское
Вчера пришло известие о даровании Пушкину монаршей милости и разрешении вернуться в столицу, а сегодня он уже собирался в дорогу.
Провожали его всем селом. Мужики, бабы с детками собрались у барского дома и кланялись в сторону доброго барина и милостивца, как уже успели прозвать поэта. Шамкали что-то беззубые старики со старухами, гревшие старые кости на апрельском солнышке. Кто из дворни, то ли горничная, то ли кухарка, даже всплакнула. Следом покраснели глаза и других женщин.
— Александр Сергеевич, вы совершаете огромную ошибку отправляясь в Петербург сейчас и в одиночестве, — рядом с немногочисленной поклажей и уже взнузданным жеребцом, стоял Дорохов с очень недовольным лицом. Он с самого утра безуспешно пытался отговорить Пушкина от столь скоропалительной поездки, но безуспешно. — Смотрите, дорога еще как следует не просохла. Местами, по-прежнему, самое настоящее болото, в котором можно с конем увязнуть. Подождите немного, хоть с пол месяца, а потом вместе в путь отправимся.