Во дворе Шикароевых Айбала едва не налетела на Бекбулата Гухоева, который шел к калитке. Она отскочила в сторону и машинально натянула на лицо край платка, хотя Бекбулат даже не взглянул на нее. Айбала озадаченно посмотрела ему вслед. Она не понимала, почему с некоторых пор Бекбулат с ней не здоровается, а завидев издали, переходит на другую сторону дороги. Она не решалась спросить его об этом, хотя раньше они иногда перекидывались словечком-другим, благо это не возбранялось.
После школы Бекбулат выучился в райцентре на портного и теперь обшивал всех мужчин аула. Брал за работу недорого, но шил добротно, его вещи можно было носить несколько лет. Внешность имел он неказистую: невысокий, коренастый, большеголовый и горбоносый. Он дружил с одним из братьев Медины, поэтому часто бывал у Шикароевых (разумеется, только на мужской половине).
Пройдя через двор, Айбала обогнула дом и вошла на женскую половину. Ее оглушила какофония детских голосов. За стеной надрывался младенец, в проходной комнате ревели два мальчика-погодка, а худенькая большеглазая девочка пыталась их успокоить.
– Где Медина? – спросила Айбала.
Девочка махнула в сторону кухни:
– Обед с мамой готовит.
Медина и Гульмира, жена Байсала, стояли у стола и в четыре руки лепили хинкал. Айбала невольно залюбовалась их слаженными движениями и аккуратными рядами хинкала, разложенного на припорошенной мукой столешнице. В большой кастрюле закипал бульон; вкусно пахло разваренным мясом, луком и специями.
Медина увидела ее, улыбнулась и сказала:
– Подожди, скоро закончу.
Гульмира почтительно поздоровалась с Айбалой, хотя была старше на десять лет. Шуше принимала всех ее детей, а Айбала приходила снять боль, когда она рожала младшего сына. Гульмира была снова беременна (это пока не было заметно под просторным платьем) и знала, что на следующие роды непременно позовет не только повитуху, но и ее дочь. Пусть это встанет дороже, но она так и сказала Байсалу: без Айбалы рожать не стану.
– Иди, Медина, – сказала Гульнара. – Я сама закончу.
Медина неуверенно взглянула на невестку, и та легонько подтолкнула ее к двери:
– Иди, говорю, да? Айна вам чай принесет. А когда хинкал приготовится, вместе пообедаем.
В гостевой комнате было чисто, прохладно и тихо: детей к этой комнате близко не подпускали. Сев на диван, Медина стянула платок и распустила волосы, упавшие ей на спину тяжелыми прядями. На ее щеках, обычно бледных, играл слабый румянец.
– Говорят, ты вчера у Джамили роды приняла?
– Джамиля сама справилась, который раз уже рожает.
– Все равно, ты теперь вторая повитуха после матери. Знаешь, как Гульнара и Дагират тебя уважают? Они и со мной добрые, потому что мы с тобой подруги.
– Отец отпустит тебя на свадьбу Меседу?
– Теперь не только у отца надо разрешения спрашивать, – загадочно ответила Медина и еще больше порозовела.
Айбала ахнула:
– Так тебя…
– Да, – кивнула Медина, сияя глазами и белозубой улыбкой. – Вчера случилось. Не успела до тебя дойти, чтобы рассказать.
– За кого?
– За Карима Исмаилова, моего троюродного брата. В Махачкале учился на врача, недавно домой в село вернулся. Устроился врачом в амбулаторию. Тера… – Медина запнулась. – Терапевтом. Вчера тетка моя двоюродная приходила, мать Карима. Сказала, я ему давно приглянулась, еще когда в школе училась и к ним после уроков заходила. Он мне тогда тоже нравился, но потом я Фархада полюбила, а Карим как раз учиться уехал. Так что я теперь засватанная!
Айбала обняла Медину. Услышала, как стучит ее сердце, и едва не расплакалась от счастья за подругу и от осознания, что они скоро расстанутся.
– Когда свадьба?
– Летом. Кариму надо в Махачкалу вернуться, повысить квали… квалификацию, – старательно выговорила Медина незнакомое слово. – Не понимаю, как отец согласие дал. Наверно, устал от женщин в доме, скоро младшие братья женятся, еще больше женщин станет! – Медина рассмеялась. – И мама все просила мужа мне найти, чуть не каждый день приставала. А тут и искать не пришлось, мать Карима сама к нам пришла.
– Она хорошая? Добрая будет с тобой?
– Ай, хорошая! И добрая, да. Я поэтому к ней и ходила часто после школы, помнишь? Тебя с собой звала, но ты домой всегда торопилась, говорила: опоздаю, так отец больше в школу не пустит.
– Значит, мы теперь редко будем видеться…
– Вот глупость сказала! – Медина фыркнула. – В гости будешь приходить, хоть каждую неделю. И роды станешь у меня принимать.
– В селе амбулатория есть и специальный доктор для таких дел.
– Стану я чужим людям доверять!
Вошла дочь Гульмиры Айна, которая утешала плачущих мальчиков. Она держала в руках поднос с чашками и сладостями. Степенно пересекла комнату, осторожно поставила поднос на стол и молча удалилась, не поднимая глаз.
– Помощница растет, – заметила Айбала. – И скромная какая.
– Байсал ее в строгости держит. Через четыре года замуж отдаст. Уже засватали.
– Ей двенадцать уже?
– Да одиннадцать только. – Медина передала Айбале чашку с мятным чаем. – Но уж лучше раньше, чем как меня, когда я и надеяться перестала.
– Я тоже перестала. – Айбала отпила горячего чаю и надкусила липкую конфету. – Кроме Анвара-башмачника и не нашлось никого, кто бы посватался.
– Как это? А Бекбулат?
– Какой Бекбулат? – удивилась Айбала.
– Как будто в нашем ауле другой есть!
Айбала покачала головой:
– Ты что-то путаешь.
– Ничего я не путаю. Ты же сама ему отказала.
– Что такое говоришь?
– То и говорю! Бекбулат потом к Абдулле приходил расстроенный, на тебя ругался. В ноябре, кажется, было. Я у тебя не стала спрашивать, решила – сама скажешь, если захочешь. А ты ничего не сказала. Бекбулат, конечно, не красавец, но деньги зарабатывает, к нему даже из села приезжают со своей тканью, говорят, кроить умеет правильно и экономно.
Айбала пыталась понять, шутит Медина или всерьез думает такое про Бекбулата. Вел он себя в последнее время странно, это правда, но если бы в ноябре решил к Айбале посвататься, она бы об этом знала. Неужто отец не сказал бы ей?..
Бекбулат и в самом деле не красавец, но, несомненно, лучше Анвара-башмачника. Айбала не отказала бы ему, хотя он и не особо ей нравился. Вернее сказать, она никогда не рассматривала Бекбулата в качестве возможного мужа (как не рассматривала никого из мужчин аула), но если бы он прислал сватов, тогда случилась бы хитба[24] и Айбала стала бы замужняя.
– Я ничего не знала, – наконец сказала она.
– Шуше Наврузовна не сказала тебе? – опять удивилась Медина.
– Значит, Бекбулат приходил к маме?
– Он не сам ходил, а мать отправил. Конечно, правильнее было бы твоего отца к ним домой позвать[25], но Зульхижат Шамильевна сама к вам пошла. Шуше Наврузовна ей сказала, что ты на веранде белье вешаешь, что она сходит и у тебя спросит. Она ушла, потом вернулась и сказала, что ты не хочешь за Бекбулата замуж, мол, он тебе совсем не нравится. Шуше Наврузовна еще сказала, что ты повитухой хочешь быть, а не женой, поэтому она не станет тебя к браку принуждать.
Айбала с сомнением покачала головой.
– Аллахом клянусь! – воскликнула Медина. – Абдулла мне сам сказал, а он никогда не врет.
Но Айбала все равно не поверила. Мать не могла так с ней поступить.
– Ты правда не знала? – изменившимся голосом спросила Медина.
Айбала снова покачала головой. Она почувствовала странную боль в области сердца. Грудь сдавило, стало трудно дышать. Она испугалась, что сейчас заплачет.
– Ай, Шуше Наврузовна какая! – Медина возмущенно цокнула языком. – Ты вот что: как повстречаешь мать Бекбулата, скажи ей, что согласна. Мол, недоразумение случилось. Бекбулат пока невесту себе не нашел. Может, все у вас еще сладится.
– Нет. – Айбала поднялась. – Ничего не стану говорить. И ты никому не говори.
– Куда ты? А хинкал?
– Дома поем.
Айбала шла по круто уходящей вверх улице, ступая медленнее обычного, впервые жалея, что кроме как домой, ей больше некуда пойти. В ее голове бился вопрос: почему? Почему?..
Чем не угодил матери Бекбулат? Он из хорошей семьи, его отец был водителем автобуса в райцентре, пока однажды зимой не погиб в аварии. Старший брат преподает в сельской школе, а мать, добрая и отзывчивая женщина, родила четверых мальчиков, но только двое – Бекбулат и его брат – пережили детский возраст. Если бы Айбала вышла за Бекбулата, она родила бы Зульхижат внуков, которые заменили бы той умерших сыновей.
Вернувшись домой, Айбала ничего не сказала матери, которая по-прежнему температурила, хотя кашляла уже не так сильно. Она почти решилась спросить у отца, знает ли он, что Зульхижат в ноябре приходила ее сватать, но Джавад был сильно не в духе. И незаданный вопрос – почему? – сперва сморщился до размеров грецкого ореха, а потом и вовсе растворился в потоке других мыслей.
Неделю спустя Меседу стала женой Садуллы-хазрата. Вопреки традиции, свадьбу играли не три дня, а только один. Мулла не терпел излишнего веселья и чревоугодия, к тому же брал себе уже которую по счету жену; этот брак, по советским законам, не мог считаться официальным.
Айбала очень боялась, что в утро никаха ей придется танцевать перед женихом[26], но Садулла-хазрат не поехал сам за невестой – отправил родственниц. Шуше сильно плакала, провожая Меседу в дом мужа. Меседу тоже полагалось плакать, но вместо этого она улыбалась.
– Зря она, – покачала головой Гезель. – Жизнь не будет счастливой.
Айбала подумала, что жизнь Меседу в любом случае не будет счастливой, станет она плакать или нет, но вслух ничего не сказала.
Сидя за столом, отведенным для близких родственниц невесты, Айбала смотрела на двух жен Садуллы-хазрата и по их лицам понимала, что они согласились на новый брак мужа только чтобы было на кого переложить домашние обязанности. Старшей жене муллы было уже за пятьдесят, она считалась очень старой и очень авторитетной, а средняя носила то ли десятого, то ли двенадцатого ребенка (даже Шуше не помнила точно, сколько раз принимала у нее роды) и выглядела усталой и ко всему безучастной. Мужчины праздновали на другой половине просторного двора, под навесом. Оттуда слышались голоса, музыка, смех – конечно, более сдержанные, чем на обычной свадьбе. За женскими столами никто не смеялся. Гостьи вели себя скромно, помня о том, что находятся во дворе дома муллы. Некоторые смотрели на Меседу с жалостью, а она, казалось, не замечала этих взглядов, гордо восседая на помосте и почти не притрагиваясь к угощениям. Меседу была в белом атласном платье и меховой накидке, подаренной женихом; голову поверх кружевного хиджаба покрывал плотный платок. Расписанные хной руки спокойно лежали на коленях, и было не похоже, чтобы Меседу волновалась или боялась.