Айбала подумала: хорошо бы, чтоб у Алимы был просто выкидыш. Такое случалось, особенно с первыми беременностями: подняла тяжелое, или застудилась, или муж побил, да мало ли причин? Женщины переживали такую потерю по-разному: кто горевал, кто смиренно принимал волю Аллаха, но рано или поздно они снова беременели и благополучно рожали. Бывало и такое, что выкидыш становился привычным, тогда мать или старшая сестра мужа сопровождали невестку в амбулаторию, где давали направление в райцентр на обследование.
Айбала знала, что при выкидыше не может быть настолько больно, чтобы терять сознание. Правда, Алима могла тяжело переносить даже незначительную боль. Хотя она и родилась в ауле, внешность имела нездешнюю: тонкокостная, узкобедрая, с такой прозрачной кожей, что просвечивали вены. Афият Сулейманова отговаривала сына от женитьбы на Алиме, мол, не той она комплекции, чтобы рожать, разве можно с такими бедрами родить? И молока у ней не будет, груди нет совсем, видела я ее в одной рубашке, накануне свадьбы сказала сыну Афият. Вот посмотришь, сказала она, не видать тебе с ней счастья.
Неужели злыми этими словами беду на молодую семью накликала?..
Когда Шуше и Айбала вошли в пристройку Сулеймановых, их встретила тишина. Тимур вышел им навстречу, нервно потирая руки, и сказал:
– Опять нет сознания. Это ведь лучше, да? Она до этого так кричала, а теперь ей не больно, это хорошо же, да?
– К родителям иди, – сказала Шуше, снимая накидку.
– Нет. – Тимур насупился. – Здесь останусь.
– Иди! Тебя нам только не хватало.
– Не уйду.
Шуше махнула рукой – оставайся, мол, раз такой дурной – и прошла в тесную комнатку с кое-как законопаченными дощатыми стенами, в которой было немногим теплее, чем на улице.
– Хоть бы дом протопил, – рассердилась Шуше. – Слышишь, Тимур? Печку затопи. Если жена болеет, так некому топить, что ли?
Она подошла к лежанке и сдернула с Алимы покрывало.
Алима была белая как мел. Искусанные губы в запекшейся крови, колени прижаты к животу, кожа липкая от пота. Шуше распрямила ей руки и ноги, приложила ухо к груди, послушала. Взяла запястье, нащупала пульс, посчитала и повернулась к Айбале:
– Дай нашатырь.
Айбала достала из сумки пузырек, сняла плотно пригнанную пробку и протянула матери. Шуше поводила пузырьком под носом Алимы. Та зашевелилась, закашлялась, застонала и попыталась снова подтянуть ноги к животу, но Шуше не позволила:
– Лежи ровно, осмотрю тебя.
Она стала осторожно нажимать на живот Алимы. Та почти сразу забилась, закричала, ударила Шуше по рукам, попыталась увернуться. Айбала схватила ее за плечи, прижала к матрацу, чтобы мать могла закончить осмотр.
– Здесь больнее всего? – Шуше надавила на низ живота слева.
– Ууууу, – отозвалась Алима, запрокинув голову и закатив безумные от боли глаза.
– Дай ей капель. Только немного, весу в ней видишь сколько? Не кормят они ее, что ли?
Айбала нашла в сумке склянку темного стекла с вытяжкой из болеутоляющих трав, накапала десять капель на кусочек сахара и положила его Алиме в рот.
– Кровь была? – спросила Шуше. – Сгустки выходили?
Алима помотала головой.
– Давно началось?
Алима молчала, быстро дыша, словно перед этим долго бежала.
– Отвечай, да? – рассердилась Шуше. – Или сейчас нож возьму и резать тебя стану, вот такой разрез в животе сделаю, чтобы тебя посмотреть внутри. Ну? Когда заболело?
– Вечером, – выдохнула Алима, поперхнувшись сахаром. – Сначала не сильно было… Ночью сильнее… а перед первым намазом очень больно стало. – Она всхлипнула. – Ребенка не будет, да?
Шуше сурово посмотрела на нее и встала.
– Капли сейчас подействуют, полегче станет. Лежи пока.
Она кивнула Айбале, и они вышли в проходную комнату, где в печке уже трещал огонь. Тимур, сидевший перед топкой на корточках и подкладывавший в огонь кизяки, поднялся и с надеждой спросил:
– Все хорошо будет, да?
– Машина нужна, в амбулаторию ее везти.
– Машина? – растерянно повторил Тимур. – Зачем в амбулаторию?
– Вопросы станешь задавать или машину пойдешь искать? – рявкнула Шуше. – Хочешь, чтобы твоя жена умерла? Этого хочешь, спрашиваю?
Тимур схватил тулуп и, не надевая его, распахнул дверь.
– К Рахману Мяршоеву беги. Скажи, я велела.
Тимур убежал. Айбала посмотрела на мать и спросила:
– Она умрет, да?
– Может и нет, если успеют до села довезти. Ну чего так смотришь? Я что могу сделать? Зародыш не в матке прикрепился, а вот здесь. – Шуше прикоснулась к левому боку. – Там уже опухло все. Если прорвется, изнутри кровью истечет. Может, два часа у нее есть. Может, больше. Я ведь не разрежу ее, в живот не загляну. Это я так только ей сказала, в сердцах.
– Айбала! – позвала Алима. – Айбала, ты тут?
Айбала вернулась в спальню, присела на лежанку, заглянула в испуганные глаза Алимы, почувствовала, как сердце сжимается от жалости и страха за нее.
– Положи на меня ладони, – застенчиво попросила Алима. – Ты ведь умеешь снимать боль.
Айбала подняла на ней рубашку, обнажив молочно-белую, в голубых прожилках кожу. Немного подержала ладони подмышками, согревая их, потом положила на низ живота Алимы. Закрыла глаза и стала мысленно читать дуа, прося Аллаха сохранить Алиме жизнь.
– Уже не так больно, – вскоре пробормотала та.
– Это от капель.
– Нет. От твоих ладоней тепло идет, и боль в этом тепле как будто растворяется.
Хлопнула входная дверь. Послышался недовольный голос Афият Сулеймановой:
– Куда это мой Тимур побежал как сумасшедший?
Алима вздрогнула и попыталась подняться. Айбала ее удержала, заставила снова лечь.
– Мне надо встать! Афият Халиловна ругаться станет…
– Не станет. Лежи спокойно.
Шуше за занавеской что-то тихо сказала. Афият перебила возмущенно:
– Какая амбулатория? Что такое говоришь, Шуше? Где машину взять? У Рахмана? Рахман на этой развалюхе не ездит, боится – колеса отвалятся. И почему ты говоришь, что она кричит? Не слышу я, чтобы она кричала. Пусть встает, обед готовит, полы моет, смотри сколько грязи.
Афият вошла в спальню, уперла руки в заплывшие жиром бока и возмущенно затрясла тройным подбородком:
– Вай, не стыдно тебе валяться, когда в доме такая грязь? Зачем людей от дел отрываешь? Ко мне не могла прийти? Или я тебе никто, а? Ты мне заместо дочери стала, и такое отношение!
– Простите, Афият Халиловна, – пролепетала Алима и сделала новую попытку встать, но тут же со стоном повалилась обратно.
– Ты, Афият, совсем слов не понимаешь? – в свою очередь возмутилась Шуше. – Говорю, нельзя ей вставать. Или ты так хочешь сына от этой жены избавить, чтобы он новую мог взять?
Афият сердито фыркнула, прежде чем уйти:
– Пусть только поправится – верну ее обратно как бракованую!
Проводив Афият взглядом, Айбала погладила Алиму по мокрой от слез щеке:
– Не бойся, никуда она тебя не вернет. Тимур не отдаст.
Время застыло в ожидании. В проходной комнате Шуше сидела на табурете, сложив на коленях руки и прикрыв глаза – может, дремала, а может, возносила безмолвную молитву Всевышнему. Ее усталое, изборожденное морщинами лицо не выражало ни страха, ни надежды, ни удивления житейской несправедливостью, с которой она сталкивалась почти каждый день. Шуше думала о том, что Афият, в общем, неплохая женщина, только сильно избалованная мужем за то, что родила ему, бездетному в прежнем браке, троих сыновей и двух дочерей. К Алиме она относится так потому, что не хочет, чтобы Тимур, ее младший и любимый сын, повторил судьбу отца и остался в браке бездетным. Тогда придется искать ему новую невесту, платить новый выкуп и играть новую свадьбу, а это лишние расходы. Коркмас хоть и директор магазина, а много ли с того магазина возьмешь? Алима ведь и в самом деле непригодна для родов: тонкая, прозрачная, узкобедрая. Даже если бы беременность развилась в ней нормально, не смогла бы она сама родить, застрял бы в ней ребенок, а Шуше стала бы виноватая. Алима – как красивая кукла: только и годится, чтобы любоваться ею издали. Даже в этой несчастной пристройке не может порядок навести: окна и полы грязные, в кастрюлях пусто. Вот и выходит, что права Афият, совестя невестку, только время для этого выбрала неподходящее. Смилуйся над ней Аллах! Над Алимой, конечно, мысленно уточнила Шуше, Афият в ее молитвах не нуждается.
Пока Шуше думала так, Айбала не отнимала ладоней от живота задремавшей Алимы. Сидеть на краю лежанки было неудобно, спина у Айбалы затекла и рук она почти не чувствовала, зато Алима могла немного поспать. Капли ли подействовали, или прикосновения Айбалы правда имели целительную силу, но Алима в этот раз не потеряла сознание, а действительно уснула.
Айбала невольно любовалась фарфоровым лицом Алимы, ее высокими скулами, темными дугами бровей и родинкой над верхней губой. Ее родители были смуглые, горбоносые, ширококостные; в кого Алима получилась такая, осталось для них непостижимой загадкой. Если бы отец Алимы не был уверен, что жена понесла от него в первую же ночь, он бы, наверное, выгнал ее из дому сразу после родов, заподозрив в измене с каким-нибудь русским, – много их в этих краях ошивалось лет двадцать назад, совхоз приезжали поднимать, опытом делились, на местных женщин глаза пялили, нечестивцы. Наверное, в генах Алимы, как и в генах новорожденной Сарыкиз, причудливым образом сплелись метки разных народностей, издавна населявших окрестные горы. Или Аллах задумал Алиму такой, чтобы у Тимура была красивая жена, совсем не похожая на его мать – толстую, крикливую, с заплывшими глазами и усиками над верхней губой.
Пока Айбала думала так, к дому Сулеймановых подъехала машина – разбитая ржавая «копейка» некогда белого, а теперь грязно-ржавого цвета. За рулем сидел Рахман Мяршоев с лицом удивленным (машина все-таки завелась и поехала) и озабоченным (а ну как мотор заглохнет в пути?). Рядом с ним сидел Тимур, с лицом не менее удивленным (ему удалось уговорить Рахмана, хотя поначалу тот категорически отказывался) и озабоченным (что стало с Алимой, пока его не было?).