Чапар ожидаемо набросилась на нее с упреками – где ее носило столько времени, но, как и те женщины возле туалета, осеклась на полуслове и сочувственно охнула:
– Кто это тебя так?
– Не важно, – ответила Айбала. – Извини, что меня долго не было.
– Пойдем, окажу тебе первую помощь.
Чапар вынула из шкафчика склянку с прозрачной жидкостью и ватный тампон, протерла щеку Айбалы чем-то жгучим и остро пахнущим, а потом сказала:
– Тебя Людмила Савельевна разыскивает. Зайди в ординаторскую.
Докторша сидела за столом и что-то писала. Увидев Айбалу, она отложила ручку, встала и удивленно спросила:
– Что случилось? Кто тебя ударил?
Айбала не хотела рассказывать о своих неприятностях. Посвящать незнакомого человека в подробности личной жизни фактически приравнивалось к хараму[30]. Но когда Людмила Савельевна усадила ее на кушетку и заговорила с ней ласково, Айбала не выдержала и расплакалась. Сквозь слезы она рассказала о встрече с отцом и о том, что паспорта у нее не будет. Ей придется уйти из больницы, но домой она вернуться уже не может. У нее нет ни денег, ни одежды – только та, в которой она приехала.
Когда Айбала замолчала, устало всхлипывая и стыдливо отводя глаза, Людмила Савельевна протянула ей чистый носовой платок и спросила:
– У тебя здесь, в райцентре, есть родственники?
Айбала покачала головой и осторожно промокнула платком заплаканное лицо.
– Значит, жить тебе было бы негде, даже если бы ты осталась тут работать?
– Негде, – обреченно подтвердила Айбала.
Она уже знала, что будет дальше. Людмила Савельевна попросит ее вернуться к родителям. Такой совет всегда давали старшие женщины младшим, которые приходили за утешением: иди домой, проси прощения у мужа или отца, молись Аллаху, прими свою участь, будь покорной.
Айбала начала подниматься с кушетки, но Людмила Савельевна ее удержала:
– Постой. Ты не передумала? Хочешь остаться в больнице?
Айбала удивленно взглянула на нее и тихо ответила:
– Да, хочу.
– Тогда я что-нибудь придумаю. Пока можешь переодеться в свое платье, на дежурство уже заступила твоя сменщица… то есть штатная санитарка отделения.
– Та, которая вчера не пришла?
– Нет, другая. Вчерашней Айбале, как оказалось, ее муж не позволил работать. Она устроилась на работу, не спросив у него разрешения. Успела документы оформить, а потом он за ней пришел и домой отвел, даже не дал времени заявление забрать, а сегодня в отдел кадров пришла ее свекровь и попросила заявление аннулировать. Это мне Зульфия Рашидовна недавно рассказала.
– Значит, она уже знает, что я никакая не санитарка…
– Вообще вышла очень занятная история. Зульфии Рашидовне позвонили из отдела кадров, рассказали про случившееся и пообещали подыскать замену вчерашней Айбале, а Зульфия Рашидовна удивилась: как это, ведь Айбала со вчерашнего дня на отделении работает и никто ее домой не уводил. Так вышло, что я в тот момент была в ее кабинете и все ей объяснила.
– Она, наверно, сильно рассердилась?
– Наоборот огорчилась, что тебе придется уйти. Ты ей понравилась. Я обещала что-нибудь придумать, чтобы ты осталась.
– Что тут можно придумать? Паспорта у меня нет, жить мне негде…
– Сегодня переночуешь у меня.
– У вас? – удивилась Айбала.
– Побудешь моей гостьей, лишняя комната в доме найдется.
– А ваш муж не будет против?
– Не будет. Согласна?
Айбала неуверенно кивнула, сомневаясь, что такое и впрямь возможно. Она чужая этой докторше, хуже того – она самозванка без документов и не заслуживает доверия. Но Людмила Савельевна развеяла ее сомнения, сказав:
– Значит, договорились. Скоро сдам смену и пойдем.
Фарида Ахмедовна, которую перевели из послеоперационной в обычную палату, лежала на кровати у окна, откуда открывался вид на окутанные облаками далекие горы, и чувствовала себя явно лучше, чем ночью. Ее спина покоилась на двух пухлых подушках, на тумбочке лежали шоколадные конфеты с халвой: редкое лакомство, которое можно было купить только в городе.
– Угощайся, – сказала Фарида Ахмедовна. – Нелегко тебе ночью пришлось.
Айбала от конфеты отказалась и сказала, что зашла попрощаться.
– Смену свою сдала?
– Нет. Я насовсем из больницы ухожу.
– Неужто за плохую работу выгнали? Ты же вроде все хорошо делала.
Айбала помотала головой, чувствуя, как в глазах вновь закипают слезы. Да что ж это такое, рассердилась она, сколько лет не плакала, а стоило начать – и уже не остановиться.
– Сядь, – Фарида Ахмедовна похлопала по кровати рядом с собой. – Расскажи, что стряслось.
Айбала села на краешек койки и второй раз за утро рассказала свою историю. Она не сетовала на судьбу, не жаловалась на отца, не задавалась вопросом, что делать дальше, просто описала свое положение как есть, не приукрашивая и не преуменьшая.
– Значит, не хочешь возвращаться домой? – нахмурилась пожилая женщина.
– Я хочу работать в больнице.
– Девушке не подобает идти против воли родителей. Ты должна выйти замуж и родить детей. Твой отец правильно на тебя рассердился. Я бы тоже на свою дочь рассердилась.
– Я не выйду замуж, – привычно повторила Айбала давно заученную ею истину. – Помните, как я вам ночью боль сняла? Я ведь могу и другим женщинам так же помогать. Пока стану работать санитаркой, а когда-нибудь потом выучусь на медсестру.
Фарида Ахмедовна молчала и смотрела на Айбалу очень пристально, словно пыталась заглянуть в ее душу. Айбала отвела глаза, устыдившись своих желаний, которым не суждено сбыться. «И чем скорее ты поймешь, сколь глупы эти желания, и вернешься к прежней жизни, тем лучше» – так, казалось, говорил взгляд Фариды Ахмедовны.
– С паспортом я тебе помогу, – неожиданно произнесла та. – Сына попрошу, чтобы новый тебе оформил. Ты в Цурибе паспорт получала?
Айбала кивнула, от удивления позабыв все слова.
– Тогда сведения в паспортном отделе сохранились. Возьми там в тумбочке бумажку и карандаш, напиши, как отца зовут, когда и где родилась. Сегодня невестка зайдет, с ней Вазиру записку передам.
– А разве можно вот так просто паспорт оформить?
– Забыла, кто мой сын? Он только скажет – тебе не то что паспорт, а какие хочешь документы сделают. В общем, сходишь в паспортный отдел, напишешь заявление, что паспорт потеряла. Через несколько дней новый тебе выдадут.
Айбала не могла поверить, что такое сложное дело может так просто решиться. Она принялась горячо благодарить Фариду Ахмедовну, но та ее перебила:
– Хорошая ты девушка, поэтому и помогаю. Правда, своевольная очень. Отца ослушалась, мать одну оставила. Меняешь судьбу, которая тебе от рождения написана. Пожалеешь потом, да поздно будет.
– Лучше пожалею, чем ничего не сделаю, – сказала Айбала и поднялась. – Я пойду. Людмила Савельевна ждет. Я завтра еще зайду, проведаю вас.
– Лучше через два дня приходи. Вазир к тому времени ответ с женой передаст. А то, глядишь, и я уже начну ходить, позвоню ему сама по телефону.
– Больным звонить с поста не разрешается.
Фарида Ахмедовна рассмеялась, держась за больной бок и постанывая:
– Ай, дочка, тут многое не разрешается! Да только не всех эти запреты касаются.
Дом Людмилы Савельевны стоял на окраине Цуриба в конце длинной извилистой улицы. Сразу за домом начинался пустырь, а дальше виднелись холмы, переходящие в горную гряду.
Дом был кирпичный, двухэтажный, обнесенный саманной оградой, с покатой крышей и застекленной верандой. Айбала вслед за Людмилой Савельевной вошла в калитку и поискала глазами вход на женскую половину, обычно расположенный в боковой части дома, но докторша направилась к крыльцу главного входа и стала подниматься по ступенькам.
– Ты почему не идешь? – спросила она, обернувшись от двери.
– Можно мне сразу на женскую половину пройти?
– У нас ее нет.
– А если ваш муж дома? Или сыновья…
– Мальчики в школе. А муж на работе, только вечером придет.
Айбала вошла в прихожую, сняла накидку и ботинки и огляделась. Справа и слева были двери, одна вела на кухню, другая – в гостевую комнату. Лестница, ведущая наверх, была не узкая и крутая, как в доме Айбалы, а широкая, добротно сделанная, с площадкой посредине и искусно вырезанными деревянными перилами.
– Твоя комната наверху, – сказала Людмила Савельевна, – рядом со спальней мальчиков.
Айбала смущенно вспыхнула и помотала головой. Докторша рассердилась:
– Они еще подростки! Абиду пятнадцати не исполнилось, а Акраму тринадцать.
По меркам аула это были уже почти мужчины, особенно Абид, но Айбала ничего не сказала и молча, чтобы не сердить свою благодетельницу еще больше, поднялась на второй этаж.
В угловой комнатке со скошенным потолком стояли кровать, маленький столик, заменяющий тумбочку, и узкий платяной шкаф. Людмила Савельевна дала Айбале новые шаровары, хлопковое платье (комплекция у них была примерно одинаковая, только рост отличался), сменный головной платок и полотенце, проводила ее в ванную и сказала, что Айбала может вымыться под душем или наполнить чугунную ванну. На раковине лежало душистое розовое мыло и стоял флакон с надписью «Шампунь». Людмила Савельевна объяснила, что этим моют волосы. Она предупредила, что поспит пару часов после смены, а потом сварит суп к возвращению мальчиков из школы, и они все вместе пообедают. Она ушла, и Айбала осталась одна – растерянная, ругающая себя за то, что приняла приглашение докторши и пришла в дом, не разделенный, как до́лжно, на две половины. Ей предстояло спать через стену от подростков, которые только по русским представлениям считались детьми, а по мусульманским уже могли жениться.
Однако пути назад не было, как не было другого места для ночлега. Несмотря на невеселые мысли, Айбала была благодарна Людмиле Савельевне за кров; если бы не доброта докторши, ей пришлось бы ночевать во дворе больницы или на автостанции. Оставалось надеяться, что хозяина дома не разозлит появление неожиданной гостьи.