Айбала так и не узнала, кто пустил по отделению слух, что она умеет облегчать боль: Фарида Ахмедовна проговорилась, или Альбина Магомедовна, дежурившая в приемном покое в тот день, когда привезли Алиму, или кто-то из медсестер, но только пациентки все чаще звали Айбалу со своих коек и на разные голоса просили облегчить их страдания.
Вначале Айбала снимала боль в промежутках между мытьем полов и уток, но толку от таких сеансов было мало, поэтому она предоставила штатной санитарке делать свою работу, а сама занялась тем, что получалось у нее не хуже, чем уборка.
Когда Айбала получила дубликат паспорта, о ее способности знали уже во всей больнице. Когда в родильный корпус доставили племянницу Зульфии Рашидовны с болезненными схватками и косым предлежанием, разве могла Айбала отказать старшей медсестре в ее настойчивой, больше похожей на приказ просьбе помочь племяннице? Пока дежурная акушерка, бледная от напряжения и двойной ответственности, пыталась перевернуть ребенка в утробе и замедлить стремительные роды, грозившие осложнениями, Айбала успокаивала перепуганную молоденькую Джамилю и крепко прижимала ладони к ее животу. Все прошло хорошо, Джамиля родила мальчика и, счастливая, уехала на каталке в палату, на все лады расхваливая смущенную Айбалу. В тот же день Зульфия Рашидовна лично сопроводила Айбалу в отдел кадров и не уходила, пока не убедилась, что ее оформили должным образом и на полторы ставки, чтобы Айбале было на что жить, а жить ей предстояло при больнице.
Об этом позаботилась Людмила Савельевна. Впоследствии злые языки утверждали, что она сделала это по совету доброжелательниц, дабы сократить пребывание незамужней девушки в своем доме. Но Айбала верила в доброту докторши и не сомневалась в бескорыстии ее заботы. От Людмилы Савельевны она узнала, что при больнице работает общежитие для женщин, приехавших из других регионов по распределению и еще не получивших собственное жилье.
Общежитие, располагавшееся в примыкающем к больнице одноэтажном корпусе, состояло из четырех комнат (в каждой стояло по три кровати), тесной кухоньки, душевой и туалета на заднем дворе. Поселиться там было практически невозможно: места распределялись на много месяцев вперед, поскольку списки необходимого больнице персонала составлялись в мединститутах задолго до выпускных экзаменов. Людмила Савельевна смогла договориться с комендантшей общежития, что в одну из комнат, которая была чуть больше остальных, поставят дополнительную кровать для Айбалы. Для тумбочки места не хватило, но акушерка родильного отделения согласилась уступить одну полку в своей тумбочке, а больше Айбале и не требовалось. Из вещей у нее была только смена одежды, всем остальным она планировала разжиться с первой зарплаты.
Сразу после оформления Айбала перебралась в общежитие. Людмила Савельевна заверяла, что она может оставаться у нее сколь угодно долго, но Айбала не хотела злоупотреблять ее добротой. К тому же от общежития до больницы было всего две минуты ходу вместо сорока пяти, поэтому Айбала могла начинать работу почти на час раньше. Ей и в голову не пришло, что эту разницу во времени она может использовать, например, на то, чтобы немного дольше поспать. Просыпалась Айбала всегда с рассветом, а никаких дел, кроме больничных, у нее не было. Выходной, положенный ей через двое суток дежурства, она посвящала прогулкам по райцентру, бывая в тех местах, о которых раньше не знала, поскольку ее прежние редкие поездки в Цуриб ограничивались прилегающими к автостанции улицами.
Вскоре после переезда Айбала навестила Фариду Ахмедовну, купив по дороге пирог с орехами и курагой (плита в кухоньке общежития была такая древняя, что печь в ней было совершенно невозможно, а попроситься к Людмиле Савельевне, чтобы воспользоваться ее кухней, Айбала постеснялась).
Фарида Ахмедовна жила в центре Цуриба в двухэтажном кирпичном доме, обнесенном высоченным забором. Это был настоящий дворец с пристройками и башенками, в котором, кроме вдовой Фариды Ахмедовны, проживали двое ее сыновей со своими семьями. Вазир, начальник милиции Цуриба, жил отдельно в соседнем доме. Младший сын Фариды Ахмедовны учился на последнем курсе юридического института в Махачкале, а двое старших давно обосновались в России: один в Ленинграде, другой – в Новосибирске.
– Мерзнет он там, мой Рамзан, – доедая третий кусок пирога, вздохнула Фарида Ахмедовна. – И жена его, тоже Фаридой звать, как меня, сильно мерзнет. Я ведь не позволила Рамзану на русской жениться, свою двоюродную племянницу за него выдала.
– А почему они мерзнут?
– Так в этом Новосибирске морозы круглый год!
– Неужели даже летом?
– И летом, – убежденно кивнула Фарида Ахмедовна. – Вот же занесло Рамзана в такую даль после наших теплых краев. Как уехал по распределению, так и не возвратился. И то сказать – карьеру хорошую сделал, сейчас начальник цеха на заводе. Вообще все мои сыновья неплохо устроились. У них достойные работы, хорошие жены, здоровые сыновья. Только младший, Абдулла, пока учится, но как диплом получит, сразу женится. Вазир ему с работой поможет, в милицию устроит или помощником прокурора в районный суд.
Фарида Ахмедовна помолчала, что-то обдумывая, а потом неожиданно сказала:
– Может, тебя за Абдуллу выдать?
От неожиданности Айбала едва не поперхнулась чаем. Она удивленно взглянула на Фариду Ахмедовну, а та продолжала:
– Ну а что? Девушка ты скромная, работящая. Для мужчины красота не главное. Абдулла всего на год тебя младше, хорошо жить станете.
Чтобы не обижать хозяйку дома, Айбала не ответила ни да ни нет. Фарида Ахмедовна, почувствовав ее смущение, перевела разговор на другую тему. Она расспросила Айбалу про общежитие, про соседок по комнате, о работе в больнице.
Когда темы для беседы иссякли, Айбала собралась уходить. Фарида Ахмедовна ее не удерживала, но заручилась обещанием непременно приходить еще.
– Абдулла в конце мая вернется с дипломом, – сказала она. – Я вас познакомлю.
Айбала снова промолчала, но удивилась тому, что Фарида Ахмедовна, похоже, всерьез вознамерилась сделать ее своей невесткой. Перспектива стать женой незнакомого Абдуллы была такой туманной, что Айбала отмахнулась от нее и больше об этом не вспоминала.
Пятнадцатое апреля – день рождения Айбалы – прошел в круговерти нескончаемых дел. Теперь, когда Айбала была официально трудоустроена, Зульфия Рашидовна не стеснялась нагружать ее работой в отличие от той недели, когда она помогала добровольно. Помимо основных обязанностей, Айбала находила время для помощи пациенткам. Менялись лица и голоса, болячки оставались те же: кровотечения после выкидышей, воспаленные придатки, опухоли и кисты. Айбалу чуть ли не ежедневно звали в родильный корпус, но она ходила только на самые сложные случаи, чтобы не злоупотреблять терпением старшей медсестры, хотя благодаря Зульфие Рашидовне, чью племянницу к тому времени благополучно выписали домой, о способности Айбалы узнали в родильном отделении.
Айбала никому не сказала о своем дне рождения, который прибавил ей лишний год и еще больше отдалил от замужества. Об этом Айбала не жалела, видя страдания женщин, до свадьбы не подозревавших о таких напастях; однако нет-нет да всплывало в ее памяти лицо Бекбулата и его угрюмые взгляды, заставлявшие ее чувствовать вину за то, чего она не совершала.
Незадолго до ужина Айбалу вызвали на пост дежурной медсестры. Чапар передала ей трубку:
– Тебя.
Айбала подумала, что это опять звонят с родильного отделения. Вытерев влажные руки о халат, она взяла трубку и сказала:
– Айбала Галаева слушает.
– Это приемный покой. Тут одна женщина тебя спрашивает.
– Какая женщина?
– Сейчас… – В трубке зашелестели бумажкой. – Шуше Галаева. Родственница, да?
– Да, – выдавила Айбала, ощутив прилив животного страха.
– Что ей сказать?
– Сейчас спущусь, – ответила она и вернула Чапар трубку.
– Не задерживайся, иначе без ужина останешься. Сегодня бараньи ребрышки с чечевицей, я в пищеблоке узнавала.
Айбала кивнула, хотя вряд ли поняла слова Чапар. Сердце колотилось как сумасшедшее, в груди не хватало воздуху.
Мать приехала, чтобы вернуть ее домой.
Как глупо было думать, что родители смирились с ее выбором! Они просто выжидали, а она-то понадеялась, что ей позволят жить своей жизнью.
Может, не ходить? Попросить Чапар не впускать посторонних на отделение, спрятаться в ординаторской…
Справившись с минутной слабостью, Айбала вышла за дверь и стала спускаться по лестнице, крепко держась за перила: ноги предательски дрожали.
Шуше, одетая в темное платье, хиджаб и накидку, стояла посреди коридора, держа в руках объемный холщовый узел. Люди, сновавшие туда-сюда по коридору, натыкались на Шуше и раздраженно просили посторониться, но она не обращала внимания, неподвижная и суровая, словно старая, но крепкая лиственница, накрепко вросшая корнями в землю.
– Здравствуй, мама, – тихо сказала Айбала.
Шуше не ответила. Она мрачно разглядывала Айбалу, поочередно задерживая взгляд на ее лице, халате, шершавых от хлорки руках, несуразных шлепанцах на резиновой подошве. Потом кивнула, словно вполне удовлетворилась увиденным, и спросила:
– Где поговорить можем?
Айбала наугад заглянула в один из смотровых кабинетов. Там никого не было. Шуше вошла следом и закрыла дверь.
– Отец сказал, ты не вернешься домой, – произнесла она, не сводя с Айбалы взгляда, каким никогда прежде на нее не смотрела.
Айбала кивнула и опустила глаза: ей было стыдно перед матерью, возлагавшей на нее напрасные надежды, потратившей столько времени и терпения, чтобы передать ей свои знания, обучить ремеслу, которое она променяла на работу санитарки. Если бы Айбала отказалась выходить замуж за нелюбимого и сбежала из дома, чтобы уклониться от ненавистного брака, ее поступок еще можно было бы понять. Но Шуше и Джавад хорошо с ней обращались, позволили доучиться до седьмого класса, не выдали за Анвара-башмачника, а она отплатила им неблагодарностью.