Так и не сомкнув глаз, под утро Айбала приняла решение.
Как-то сразу успокоившись, она провалилась в сон, из которого ее вскоре выдернула одна из соседок, растолкавшая Айбалу и напомнившая ей, что пора на работу.
Часть вторая. Избербаш
Машина выехала из Цуриба еще до рассвета.
Прижав лицо к стеклу, Айбала вглядывалась в темноту за окном, пытаясь разглядеть очертания домов и названия улиц, чтобы запечатлеть их в памяти. Хотя накануне она отправилась на прощальную прогулку по селу и побывала во всех любимых уголках, ей казалось, что этого мало, что она не сохранит эти бесценные воспоминания. Айбале хотелось плакать, но шофер был угрюмый и злой, она боялась рассердить его еще больше и поэтому сидела тихо, напряженно сжавшись и беззвучно охая, когда машина подскакивала на ухабах.
Через час въехали в Гуниб. Остановились у больницы и долго ждали попутчиц Айбалы. Наконец они появились, закутанные в накидки, навьюченные баулами. Шофер вышел из салона, открыл багажник, покидал баулы и вернулся за руль. Одна из женщин попыталась сесть на переднее сиденье, очевидно толком не проснувшись, но шофер грубо ее осадил, махнул рукой назад и пробормотал что-то вроде «Совсем умом тронулась!» – он был не аварец, и Айбала с трудом разбирала его гортанный говор.
Айбала придвинулась вплотную к дверце, чтобы освободить побольше места: одна из женщин, пожилая, была очень тучная, хотя накидка частично скрадывала ее полноту. Когда она, кряхтя от усилий, плюхнулась рядом с Айбалой, больно придавив ее бедром, машина резко просела. Айбала испугалась, что днище сейчас провалится или колеса лопнут, но ничего не случилось, только шофер выругался сквозь зубы и нетерпеливо прикрикнул на другую женщину, чтобы садилась скорее. Та, вторая, наоборот была очень худая и почти такая же высокая, как Айбала. На ней был никаб, который она, по всей видимости, не собиралась снимать до конца поездки.
Обе женщины не сказали Айбале ни слова, даже не поздоровались с ней и между собой тоже не разговаривали. Едва худая захлопнула дверцу, машина рванула с места. Ехать предстояло больше трех часов, и Айбала приготовилась к неприятному путешествию в тесноте и духоте: шофер категорически запретил опускать стекла, чтобы в салон не набивалась пыль.
От Людмилы Савельевны Айбала узнала все про своих спутниц, хотя, конечно, никак это не показала и не попыталась вступить с ними в разговор.
Пожилую женщину звали Зухра Саидовна, она давно должна была выйти на пенсию, но продолжала работать онкологом в Гунибской больнице. Ее женатый сын жил в Избербаше, поэтому вдовая Зухра Саидовна, у которой в Гунибе не осталось родственников, попросила включить ее в список, когда узнала о наборе персонала в санаторий. Несмотря на почтенный возраст Зухры Саидовны, ей не отказали: опытный онколог санаторию был необходим.
Худую в никабе звали Шерифой. Она была лаборанткой и ехала к мужу, специалисту по заболеваниям крови, который отбыл в Избербаш неделей раньше.
Айбалу не отпускала мысль, что она, санитарка без году неделя, претендует на такую ответственную работу наравне с образованными, опытными женщинами. Хотя Людмила Савельевна утверждала, что Айбале, с ее трудолюбием и исполнительностью, не о чем волноваться, она боялась, что не справится.
Расстояние пугало ее. Прежде она не уезжала так далеко от дома. Они проехали уже сотню километров, и почти столько же еще предстояло проехать. После того как Айбала отказалась возвращаться домой, ей больше нечего было терять; она утратила не только свое доброе имя, но и поддержку семьи и отныне могла рассчитывать только на себя. Что бы ни случилось с ней в дороге, ей не от кого было ждать поддержки.
Впрочем, что плохого могло случиться? Какими бы замкнутыми ни были спутницы Айбалы, она как самая младшая находилась под их защитой: одна была замужняя, а вторая и вовсе годилась ей в бабушки. Айбала радовалась, что едет в сопровождении этих женщин, хотя столь тесное соседство причиняло ей определенные неудобства.
Зухра Саидовна так придавила Айбалу к сиденью, что она не могла пошевелиться, чтобы изменить положение затекшего тела. Айбале хотелось в туалет, но она не смела попросить шофера остановиться. В конце концов, сморенная тряской и духотой, а еще больше – бессонной ночью, она задремала, положив голову на пухлое плечо соседки.
Проснулась Айбала от резкого толчка. Вздрогнув, она открыла глаза и растерянно огляделась, не понимая, где находится. Дверца с ее стороны распахнулась, шофер просунул голову в салон, сверкнул злыми глазами:
– Выходи живее, да? Вещи забирай.
Спутниц Айбалы в машине не было.
Айбала выбралась наружу, вытащила из багажника свой мешок и снова осмотрелась – теперь уже осознанно, окончательно проснувшись и поняв, что они прибыли в санаторий.
Перед ней высилось трехэтажное здание со множеством окон, похожее формой и цветом на кусок сахара. Истертые каменные ступени вели к открытой террасе с массивными колоннами, подпирающими портик второго этажа. За колоннами виднелись распахнутые двери, в которые входили и выходили люди.
Айбала поднялась по ступенькам и вошла в прохладный вестибюль с мозаичным полом. Здесь пахло уже не цветами, а хлоркой. Завидев вдалеке широкую спину Зухры Саидовны, Айбала нагнала ее и облегченно вздохнула: пусть Зухра Саидовна не перемолвилась с ней в пути ни словом, при ней Айбале было спокойнее.
Они пересекли вестибюль и свернули в коридор. У двери с табличкой «Отдел кадров» Зухра Саидовна остановилась, поставила на пол баул, постучала и вошла. От переживания Айбалу мутило. Что она скажет, когда войдет в отдел кадров? Документы – паспорт и характеристика от главврача Чародинской больницы – лежали в кармане ее платья. А вдруг этого недостаточно? Или свободных мест не осталось? Что, если ее имени нет в списках? Ведь случаются ошибки…
За Айбалой заняла очередь молодая женщина в зеленом хиджабе, потом появилась еще одна – с непокрытой головой, белокурая, в цветастом платье на мелких пуговках спереди. Девушка скользнула насмешливым взглядом по Айбале и женщине в хиджабе, передернула плечами и отвела глаза, словно это вынужденное соседство было ей неприятно.
За столом сидела женщина в белом халате, накинутом поверх красивого голубого платья. На картонной бирке, прикрепленной к халату, было написано: «Ираида Альбертовна Писаренко». Перед женщиной лежал журнал, раскрытый посередине.
– Фамилия? – спросила она, едва взглянув на Айбалу.
– Галаева… Айбала.
Женщина поставила напротив одной из строк галочку и протянула руку:
– Документы.
Айбала извлекла из кармана паспорт и характеристику и подала Ираиде Альбертовне.
– А где аттестат об образовании?
– Дома остался. Я не знала… мне не сказали…
– Далеко живешь?
– Очень далеко, да! От Цуриба еще час ехать.
– Ты санитаркой? Ладно, оформлю без аттестата. Если медсестрой, тогда нельзя.
– Спасибо! – обрадовалась Айбала.
– Не замужняя?
– Нет.
– Будешь жить в крыле для младшего персонала с тремя другими санитарками. И чтобы никаких глупостей.
– Каких глупостей?
– Тех самых! – отрезала женщина.
Айбала вспыхнула, сообразив, на что намекает Ираида Альбертовна, и хотела возмутиться, но кадровичка не дала ей такой возможности и продолжила свою речь, для убедительности постукивая карандашом по столешнице:
– Вот вы приезжаете из аулов, все из себя добродетельные, и куда только ваша добродетельность девается? Как увидите симпатичного парня, как прогуляетесь с ним ночью по берегу моря, сразу забываете и про родителей, и про Аллаха, и про бабушкины обычаи. Знаю, насмотрелась! Двенадцатый год здесь работаю. Имей в виду: забеременеешь – сразу на выход. Предупреждаю всех женщин детородного возраста, чтобы потом никаких претензий, это ясно?
От стыда и унижения Айбале хотелось провалиться сквозь землю, точнее – сквозь пол. В тех краях, где она родилась и выросла, подобные разговоры приравнивались к хараму. Чтобы взрослая женщина разговаривала с незамужней о таких вещах? Да она скорее позволила бы своему языку отсохнуть. Разве надо говорить девушке то, что та и так впитала с молоком матери? Это все равно что сказать: «Не забывай дышать, иначе умрешь от недостатка воздуха». Может, какие-то девушки и приезжали в санаторий, чтобы весело провести время и найти женихов, но Айбала не собиралась с ними знаться и уж тем более – следовать их примеру. Она с ужасом подумала о том, что одна из ее соседок по комнате может оказаться распущенной, позорящей своих сестер по религии. Неужели таких допускают к работе? Айбала не могла в это поверить. Она решила, что Ираида Альбертовна специально ее запугивает, что она говорит такие слова всем новеньким, дабы пресечь малейшую возможность недостойного поведения.
Пока Айбала пыталась обуздать возмущение, кадровичка заполнила бумаги и показала, где нужно поставить подпись. В графе «оклад» значилась цифра настолько отличная от цурибской, что Айбала решила, будто это какая-то ошибка, но не решилась уточнить. Она взяла ключ от комнаты и пошла устраиваться на новом месте жительства.
Общее собрание младшего медперсонала должно было состояться после обеда, до него оставалось три часа. Айбала решила, что вполне успеет заселиться в общежитие и посмотреть на море, до которого, как ей сказали, всего десять минут ходьбы.
Санаторий состоял из трех корпусов: основного, выходящего фасадом на подъездную аллею, посыпанную мелким ракушечником и обсаженную пирамидальными тополями, и двух вспомогательных, соединенных с основным корпусом застекленными галереями и образующих вместе перевернутую букву «П».
В главном корпусе располагались административные отделы, процедурные кабинеты, зал лечебной гимнастики с бассейном и огромная с панорамными окнами столовая, в которой одновременно могли принимать пищу до двухсот человек.
Оба боковых корпуса до ремонта санатория предназначались для отдыхающих. Теперь номера, в спешном порядке переоборудованные под палаты, готовили к завтрашнему прибытию эвакуированных из чернобыльской зоны. Весь третий этаж «левого» корпуса выделили под общежитие для врачей, в том числе семейных, а «правого» корпуса – для медсестер, санитарок и работниц хозблока и пищеблока.