Первые роды (если не считать того случая, когда у роженицы отошли воды сразу по приезде) случились на третье дежурство Айбалы.
К этому времени она вполне освоилась на новом месте работы, несмотря на его специфику и несхожесть с обычной больницей. Ежедневно начальник административно-хозяйственного отдела проходил по коридорам и палатам с дозиметром – специальным прибором, замеряющим уровень радиации; показания не превышали нормы, и вскоре санитарки и медсестры сменили первоначальное настороженное отношение к пациенткам на сочувственное. От беременных больше не шарахались как от прокаженных, их просьбы незамедлительно выполнялись, а детям, которых приводили каждый день после тихого часа, норовили сунуть то конфетку, то горсть сухофруктов, то печенье, пока у одной девочки не случился приступ аллергии на орехи. После этого детей запретили кормить чем-либо, кроме того что они получали в столовой.
Как Айбала и опасалась, Инна рассказала о ее способности снимать боль своим соседкам по палате, а те – остальным женщинам, и Айбалу стали звать не для того, чтобы принести судно или вытереть пролитую воду, а чтобы успокоить слишком бойких младенцев или унять тянущие боли внизу живота. Узнав, что Айбала пытается вмешиваться в лечебный процесс, Диляра Эльдаровна сделала ей строгое внушение. Пусть пациентки зовут медсестру, если плохо себя чувствуют. Капельница с магнезией при тонусе матки гораздо эффективнее древних обычаев, и хотя саму Диляру Эльдаровну больше полувека назад принимала неграмотная сельская повитуха, все ее дети родились в больнице: слава Аллаху, советская власть обеспечивает каждую дагестанскую женщину квалифицированной медпомощью, а то, что делает Айбала, недопустимая халатность, ей ясно?
Айбале было ясно. Она не хотела потерять работу и не собиралась нарушать запрет старшей медсестры. Но она хотела помогать беременным – не как санитарка, а совсем в ином качестве. В ней крепла уверенность, что она способна на большее, что ей просто не хватает необходимых знаний, о чем она знала еще тогда, когда мать брала ее с собой на роды. Те несколько раз, когда она сама принимала младенцев, она действовала вслепую, и лишь счастливая случайность уберегла родильниц от трагичного исхода. Предназначение, которому Айбала внутренне противилась, живя в ауле, в санатории предстало перед ней в ином свете.
Вскоре после того, как Айбала заступила на третье дежурство, на этаже поднялась суматоха.
– Стремительные роды у Игнатьевой! – крикнула акушерка, пробегая мимо приоткрытой двери бельевой, где Айбала разбирала грязные полотенца.
Первым порывом Айбалы было бросить свое занятие и кинуться за акушеркой, но она сдержалась и продолжила сортировать полотенца.
Через пять минут по коридору на каталке провезли стонущую женщину, и все стихло. Руки Айбалы машинально занимались делом, а мозг лихорадочно работал.
Игнатьева была на восьмом месяце. Стремительные роды на таком сроке – знак того, что что-то не так с ребенком. У Игнатьевой к тому же было плохо с кровью – какие-то показатели сильно завышены, поэтому она постоянно лежала под капельницей.
Внезапно тишину прорезал жуткий крик. Айбала выбежала из бельевой и понеслась к родзалу. Она не думала, она повиновалась инстинкту. Женщине в родах требовалась помощь, и Айбала не могла спокойно слышать крики несчастной. Периферическим зрением она видела, как медсестры поспешно закрывают двери палат, чтобы оградить пациенток от леденящих кровь звуков, напоминавших предсмертные стоны раненого животного.
Айбала влетела в предбанник, где врачи облачались в стерильные костюмы и обрабатывали руки перед финальной стадией родов или перед операцией (он был общим для родзала и операционной), и остановилась перед застекленными дверями, ведущими в родзал, словно неведомая сила не позволяла ей сделать следующий шаг.
Залитый ярким светом ламп, родзал был весь как на ладони, и Айбала, прильнув к стеклу, напряженно наблюдала за происходящим, испытывая ужас и завидуя врачам, допущенным до священнодействия, заслужившим право оказывать помощь, отличавшимся от нее, Айбалы, наличием образования и опыта. Она слегка приоткрыла дверь, чтобы слышать все, что происходит, и пыталась запомнить непонятые слова, которыми обменивались акушеры; одним из них, судя по росту и фигуре, был завотделением.
Роженица полулежала на специальном кресле с подставками для ног, выгибаясь уже не в схватке, а в потуге. Пол под креслом был залит кровью. «Рано! – подумала Айбала. – Ай как рано!»
– Вижу головку, – спокойно сказал дежурный акушер-гинеколог, и только едва заметная дрожь в голосе выдавала его волнение.
– Тужься, милая, – послышался голос акушерки, которую Айбала не видела за спинами врачей, обступивших кресло. – Вот молодец, еще немножко…
Игнатьева застонала.
– Обвитие пуповиной! – быстро произнес акушер.
– Режьте, – велел завотделением.
– Но эпизиотомия[38] в таком…
– Режьте!
Хирургическая медсестра подала акушеру ножницы, тускло блеснувшие в свете лампы. Айбала закрыла глаза, почувствовав внезапную дурноту, а когда снова открыла, ребенка – синюшного, скрюченного, с туго обмотанной вокруг шеи пуповиной, – уже вынули из родовых путей. Он не издавал не звука, и акушерка, на руки которой передали младенца, метнулась в дальнюю часть родзала, где находилось все необходимое для экстренной реанимации новорожденных.
– Где неонатолог? – рявкнул Алексей Сергеевич.
– Уже вызвали. Сейчас спустится.
– Хирурга тоже вызвали?
– Неонатолог уже не поможет, – сказала акушерка, вновь появляясь в зоне видимости Айбалы. – Мальчик мертвый родился. Асфиксия.
– Что с моим ребенком?! – истерично выкрикнула Игнатьева. – Почему он не плачет?
– Срочно в операционную! – велел завотделением.
Он сорвал с себя маску и в бессильном бешенстве ринулся к выходу. Айбала едва успела отскочить от дверей; завотделением в залитом кровью халате пронесся мимо нее в операционную, чтобы ассистировать хирургу в экстренной гистерэктомии[39].
Выйдя в коридор, Айбала прислонилась к стене, закрыла глаза и постояла немного, борясь с дурнотой. Она знала, что всех санитарок позовут убирать родзал, как только унесут мертворожденного, и пыталась справиться с непонятной слабостью, заставшей ее врасплох.
Она много раз видела роды, кровь была для нее делом привычным, вот только дети на ее глазах прежде не умирали, Аллах был к ним милостив. Чем ребенок Игнатьевой провинился перед Всевышним? Авария на АЭС – в этом все дело. Айбала вспомнила слова Гельнары и похолодела от ужаса. А если это правда? Вдруг младенцы в утробах женщин настолько пострадали, что станут рождаться мертвыми и уносить жизни матерей? Ребенок, родившийся самым первым, был жив, но очень слаб; у него диагностировали серьезные патологии, а мать до сих пор не перевели из реанимации.
Позже в тот же день завотделением собрал в своем кабинете всех, кто в момент экстренных родов Игнатьевой находился в родзале и операционной. О чем шла речь за закрытой дверью, оставалось лишь догадываться, но, когда совещание закончилось, лица всех, кто выходил из кабинета, были красноречивей любых слов: смущенные, раздосадованные, растерянные. Хирургическая медсестра плакала, прижимая к глазам вместо платка кусочек стерильной марли.
– Он прав, – сердито сказал акушер-гинеколог, догнав размашисто шагающего по коридору неонатолога, – мы не были к такому готовы. Но нас это нисколько не оправдывает!
Айбала поняла, что акушер злится не на заведующего отделением, который наверняка не стеснялся в выражениях, а на себя самого.
Игнатьева умерла ближе к вечеру – от потери крови, сказала Диляра Эльдаровна, но Айбала знала, что причина в другом: женщина не захотела жить без своего малыша и ушла следом, чтобы не оставлять его в одиночестве даже в раю. Совершая вечерний намаз, Айбала молилась за душу Игнатьевой. Не имело значения, что та не была мусульманкой; ее мученическая смерть ничем не отличалась от смерти Алимы.
Назавтра на отделении царило подавленное настроение. Каким-то образом пациентки узнали о случившемся, хотя персонал пытался это скрыть. За завтраком в столовой беременные не шутили и не болтали друг с другом, как обычно. Детей, приведенных со второго этажа, обнимали и целовали жарче прежнего; некоторые женщины плакали, словно предчувствуя неизбежную разлуку.
– Так не может продолжаться, – сказала акушерка Наиля Рустамовна. – Им нужен психолог. Иначе они доведут себя до преждевременных родов без всякой причины.
Пригласили психолога. Беременных собрали в актовом зале, прочитали им лекцию о позитивном настрое, заверили, что и с ними, и с младенцами все будет в порядке, только вряд ли кто-то в это поверил. Женщины знали то, что знали, и слышали то, что слышали.
Персоналу оставалось ждать новых родов – на этот раз с благополучным исходом.
После пятого дежурства Айбала взяла первый выходной. Она была рада ненадолго сменить обстановку и отдохнуть от бесконечной вереницы дел. Ей хотелось прогуляться по парку, теперь уже не спеша, и снова сходить к морю. Погода стояла замечательная: прохладные утра, теплые дни, тихие вечера, пронизанные золотистым светом закатного солнца. Запах кипарисов смешивался с запахом роз, в густых кронах пели невидимые птицы, по аллеям прогуливались пациентки терапевтического отделения, которым повезло попасть в санаторий не будучи беременными, поэтому они могли наслаждаться живописными видами и близостью моря – конечно, если не считать того, что эти женщины вынужденно оставили свои дома и семьи и не знали, когда смогут вернуться к прежней жизни.
До окончания Рамадана оставалось десять дней, поэтому после утреннего намаза Айбала отправилась не на завтрак, как ее соседки по комнате, а на прогулку. Как всегда, она была одета очень скромно: в темное закрытое платье с рукавами, достающими до кончиков пальцев, и поношенные башмаки, на голове – хлопковый платок, полностью скрывающий волосы.