– Даже если этот ребенок, появившись на свет, будет мучиться все отведенные ему годы, наполненные страданиями и болью?
– Значит, такова воля Всевышнего.
Алексей Сергеевич пристально посмотрел на Айбалу, но она, против обыкновения, не отвела взгляд. Она твердо знала, что права, и была готова отстаивать догматы своей религии, пусть даже ее оппонентом был человек другой веры – точнее, совсем неверующий.
Ее темные глаза сверкали гневом и болью. И случилось немыслимое: взрослый, уверенный в себе мужчина отвел взгляд, смущенный и взволнованный этим безмолвным противостоянием.
– Я согласен с вами, Айбала. Но не потому, что такова воля вашего бога. То, что нас принуждают совершить, есть не что иное, как евгеника, – псевдонаука, которой в свое время руководствовались фашисты. Суть ее в том, что человек, наделенный властью над остальными, решает, кому жить, а кому умереть. Им движет якобы благая цель: не допустить вырождения человечества из-за неизлечимых болезней, уродств и слабоумия, но, по сути, этот человек использует свою власть против тех, кто неспособен ему противостоять. Больные дети, родившиеся здесь, поспособствуют вырождению человечества, если можно так выразиться.
– Их можно попытаться вылечить. Или хотя бы улучшить их состояние настолько, чтобы они могли радоваться тому, что имеют, и радовать своих родителей…
– В том-то и беда, Айбала, что вряд ли они смогут радовать своих родителей, – покачал головой заведующий. – Если вы зайдете в инкубатор с кувезами и почитаете диагнозы в карточках, то поймете, что статистика, к сожалению, против нас.
– Но нельзя же просто взять и смириться с тем, что…
– Нельзя удерживать вас столько времени, когда вам давно пора спать, – решительно перебил Алексей Сергеевич. – Уже почти полночь, вы должны отдохнуть перед новым дежурством. До завтра.
Айбала безропотно встала и направилась к двери. В какой-то мере она даже обрадовалась, что этот тяжелый разговор наконец закончился. Но вместе с тем ей не хотелось уходить. Она понимала, что подобный вечер больше не повторится. Уже завтра заведующий, скорее всего, пожалеет о своей откровенности. Но она была благодарна ему за то, что сегодня он говорил с ней как с равной.
Повинуясь импульсу, Айбала обернулась от двери и с чувством сказала:
– Спасибо, Алексей Сергеевич!
Он хотел что-то ответить, но она поспешно вышла.
Когда Айбала проскользнула в свою комнату, Таибат и Гельнара уже спали. Она разделась и легла в постель, но сон не шел. Вновь и вновь прокручивала она в памяти разговор с заведующим и задавалась вопросом: неужели ничего нельзя сделать? Неужели она станет соучастницей ужасного испытания, уготованного несчастным пациенткам родильного отделения? И что будет ждать ее в день Божьего суда, когда каждый получит воздаяние не только за дела свои, но и за бездействие?..
Промучившись полночи, Айбала уснула перед самым рассветом. Во сне она шла по цветущему лугу, а со всех сторон к ней бежали дети. Они тянули ручонки, на которых не было пальцев, и глаза их были незрячими, а широко раскрытые рты – безголосыми.
Вскрикнув, Айбала проснулась. Сердце колотилось так, словно она от кого-то убегала. Кровати Таибат и Гельнары были заправлены, девушек в комнате не было.
Часы показывали четверть девятого. Ее дежурство началось пятнадцать минут назад.
– Галаева, зайдите ко мне, – сказала Диляра Эльдаровна, проходя по коридору мимо Айбалы, которая, стоя на коленях, отмывала плинтус. – Прямо сейчас, – добавила она и пошла дальше, величественная и суровая, внушающая одинаковый трепет санитаркам, медсестрам и пациенткам.
Айбала вымыла руки и отправилась в кабинет старшей медсестры, гадая, зачем она ей понадобилась. Поручения санитаркам обычно раздавала сестра-хозяйка.
– Садитесь. – Старшая медсестра указала на стул.
Айбала села. Увидев признаки недовольства на лице пожилой аварки, она забеспокоилась и спешно порылась в памяти на предмет возможных проступков, но после родов Прохоренко она не нарушала правил, держась строго в рамках должностной инструкции.
Айбала подумала, что, возможно, Диляра Эльдаровна хочет обсудить с ней Ураза-байрам[43], по случаю которого через три дня ожидался приезд имама (говорили, он совершит для верующих праздничный намаз, но в санатории не было мечети, поэтому вопрос оставался открытым).
– Вы знаете, зачем я вас пригласила? – спросила старшая медсестра.
Айбала покачала головой, благоразумно оставив свои догадки при себе. Диляра Эльдаровна поджала губы и еще больше посуровела лицом. Беспокойство Айбалы усилилось. Наверняка на отделении что-то случилось, и ее снова хотят сделать виноватой. Но она продолжала хранить спокойствие, пусть это и давалось нелегко.
– Мне неприятно это говорить, но своим поведением вы позорите доброе имя мусульманки.
Айбала вскинула на начальницу изумленный взгляд.
– Поскольку ваша мать находится далеко, – продолжала старшая медсестра, – я вынуждена взять на себя ее функцию и предостеречь вас от опрометчивого шага, который нанесет непоправимый урон вашей репутации.
– Что я сделала? – удивленно спросила Айбала.
– Вас предупреждали, когда вы подписывали договор найма, что внеслужебные отношения недопустимы и приводят к увольнению?
– Да, но я не…
Диляра Эльдаровна взмахнула рукой, пресекая попытку ее перебить.
– Вероятно, вы забыли об этом предупреждении или решили его проигнорировать. Не соверши вы других серьезных проступков, некоторое отступление от правил могло бы сойти вам с рук, но вкупе с предыдущими вашими нарушениями игнорировать факты – значит потворствовать распущенности, скрывающейся за фальшивым фасадом скромности.
Айбала ничего не понимала. У нее мелькнула мысль, что Диляра Эльдаровна больна и бредит. О какой распущенности она говорит? Что такое фальшивый фасад?.. Айбала хотела со всей возможной деликатностью уточнить у пожилой женщины, как она себя чувствует, но та внезапно повысила голос и сурово спросила:
– Разве ваш отец, да продлит Аллах его годы, не говорил вам, что мусульманка не должна даже смотреть в сторону иноверца? Что незамужней девушке недопустимо находиться наедине с мужчиной, который не является ее родственником? Что ей не пристало принимать с ним пищу за одним столом и вести себя так, будто они – муж и жена за вечерней трапезой в собственном доме?
Догадка, острая как нож, пронзила мозг Айбалы и заставила ее вспыхнуть от жгучего стыда. Она не испугалась и не растерялась – она разозлилась от непристойности подобного намека, к тому же исходящего от женщины, которую она почитала из-за ее возраста и вероисповедания.
Когда при приеме на работу на то же самое намекала начальница отдела кадров, Айбала осталась внешне спокойной, хотя и пережила несколько неприятных минут. Но теперь праведный гнев застлал ее разум. Гнев этот требовал выхода, и Айбала, не думая о последствиях, вскочила и воскликнула:
– По-вашему, я распутная? Вы так про меня думаете?
– Сядь и молчи! – резко сказала Диляра Эльдаровна. – Ты как смеешь повышать на меня голос? Если бы моя дочь или внучка села за один стол с кяфиром[44], уж я бы ей показала. Скажешь, неправда? Скажешь, не было такого?
– Я пропустила ифтар, и Алексей Сергеевич поделился со мной ужином. Он пожалел меня, потому что перед этим попросил подежурить на час дольше. Мне не в чем оправдываться, я не совершила ничего дурного, и…
– Сам факт того, что тебя застали в кабинете заведующего, говорит о грубом нарушении субординации. Ситуация на отделении день ото дня все хуже, и только жесткая дисциплина позволит не допустить вседозволенности и хаоса. Я понятно выражаюсь?
Айбала кивнула. Она боролась со слезами и боялась, что если заговорит, то расплачется.
– Если ты влюбилась, подойди к зеркалу и посмотри на себя хорошенько. Алексей Сергеевич никогда не взглянет на тебя как на женщину, и это хорошо. Если бы ты запятнала себя браком с кяфиром, твоя мать бросилась бы от позора в ущелье, а отец до конца своих дней не смог бы смотреть в глаза соседям. Одумайся, пока не поздно! Молись Аллаху, чтобы Он послал тебе мужа по твоей мерке. Ты хорошая работница, и я пока не стану информировать отдел кадров. Сейчас иди и работай. И не забудь про таубу[45], чтобы вступить в Ураза-байрам очищенной от греховных помыслов.
Айбала встала и молча вышла. Она шла по коридору, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Ее щеки пылали, глаза жгли невыплаканные слезы.
Она вошла в туалет, заперлась в кабинке, прислонилась к перегородке и прикрыла глаза. Здесь она могла недолго побыть в одиночестве и подумать о том, что случилось. Но мыслей не было. Голова стала странно пустой, словно из нее выкачали все содержимое и взамен закачали разреженный воздух.
Постепенно, словно из тумана, в мозгу Айбалы начал вырисовываться образ, который становился все более узнаваемым, раздражающим, неприятно-тревожным.
Снежана.
Только Снежана знала о том, что она ужинала с заведующим. Когда Айбала незадолго до полуночи вышла из кабинета Алексея Сергеевича, в коридоре никого не было, даже постовой медсестры. Никого не встретила она и на лестнице, когда поднималась в общежитие.
Это Снежана рассказала старшей медсестре о вечернем чаепитии, участницей которого, к ее досаде, стала не она, и наверняка добавила кое-что и от себя, чтобы выставить Айбалу в еще более невыгодном свете.
Айбала задыхалась от бессильной ярости. В ней проснулась темная кровь предков – горцев, бесстрашных и свирепых, готовых уничтожить врага даже ценой собственной жизни. Однако она понимала, что ничего не сможет сделать. Призвать Снежану к ответу – значит усугубить свое положение. К тому же, по сути, Снежана не солгала: Айбала действительно ужинала с заведующим. То же самое увидела бы и любая другая сотрудница отделения, есл