– Я не могу, Меседу.
Меседу гневно взглянула на нее и молча вышла из комнаты.
Айбала присела на топчан и потерла виски: от расстройства у нее разболелась голова. Она жалела, что обидела сестру. Прежде они никогда не ссорились. Но она не хотела обманывать Меседу, не хотела выражать радость, которой не чувствовала.
Меседу не сможет стать счастливой с Садуллой-хазратом, и не только из-за полувековой разницы в возрасте. Он был мрачным, холодным, замкнутым человеком. Жены Садуллы-хазрата страдали из-за его тяжелого характера и чрезмерной, даже по меркам консервативной жизни аула, плодовитости: каждая из четырех жен родила ему не меньше десятка детей. Старшие уже давно имели своих детей, а младшие только учились ходить.
Дом муллы, стоявший рядом с мечетью, напоминал крепость за высокой каменной оградой. Женщины не имели права выходить за ворота без сопровождения мужа, а поскольку бо́льшую часть дня мулла проводил в мечети, его жены оставались вынужденными затворницами, хотя все их односельчанки были свободны в своих перемещениях. И Меседу добровольно соглашалась на такую жизнь. Ее не пугали затворничество, беспрекословное послушание, тяжелая домашняя работа и частые роды. Она видела в этом замужестве свое истинное предназначение.
Услышав голос отца, Айбала встала и пошла на кухню.
Он сидел за столом в ожидании обеда, а мать перекладывала из кастрюли в миску горячий хинкал. Она вела себя так, будто ничего не случилось.
Айбала почувствовала, как внутри нее поднимается незнакомая, пугающая волна гнева, словно за старика засватали ее, а не Меседу. Она справилась с собой и спросила своим обычным тихим голосом:
– Отец, ты уже знаешь?
Джавад посмотрел на Айбалу удивленно, а Шуше – сердито. Она хотела сама сообщить новость мужу, выбрав для этого более подходящее время. Обычно после обеда Джавад пребывал в благодушном настроении, а хинкал он любил больше остальных блюд, поэтому Шуше специально расстаралась, даже сделала чесночный соус, чтобы Джаваду было во что обмакивать хинкал.
– Что случилось, Айбала? – спросил Джавад, почувствовав напряжение между женой и дочерью. – Что произошло, пока я помогал Максуду?
– Я не успела тебе рассказать, вот прямо сейчас хотела, – вмешалась Шуше. – Приходила Зури сватать Меседу.
– Сватать Меседу? – Джавад отложил кусок лепешки, который собирался обмакнуть в соус. – За кого?
– За Садуллу-хазрата, да продлит Аллах его годы.
– Надеюсь, ты ей отказала?
Шуше отвернулась, чтобы закрыть кастрюлю крышкой, а сама обдумывала, что ответить мужу. Ох и устроит же она Айбале за ее самовольное вмешательство!..
– Ай, как я могла отказать? – Шуше пристроила крышку на место и всплеснула руками. – Садулла-хазрат святой человек, выйти за него – большая честь. Что до возраста, так у него до сих пор рождаются дети. Мулла хорошо заботится о женах, у него большой дом и достаток, по Шариату он имеет право взять себе еще одну жену. Меседу сама захотела, она так просила…
– Ты шутишь, женщина? – Джавад нахмурился, что не предвещало ничего хорошего.
– Мама говорит правду, – вмешалась Айбала. – Ты ведь не отдашь за него Меседу?
– Меседу сама захотела! – повторила Шуше, бросив на дочь очередной сердитый взгляд. – Разве я могла ей отказать после того, как наши старшие дочери сами решили, за кого им выходить?
– Где она? – спросил Джавад, отодвинув тарелку с дымящимся хинкалом, которую угодливо поставила перед ним жена.
Это был по-настоящему тревожный знак: Джавад никогда не отказывался от обеда, тем более проработав несколько часов на холоде.
– Снимает белье на веранде, – неохотно ответила Шуше.
– Позови ее. Сейчас позови, слышишь, да?
– Я за ней схожу, – сказала Айбала.
Внутренняя лестница – темная, крутая, со скрипучими деревянными ступеньками – вела на вытянутую вдоль всего дома, застекленную и утепленную веранду, выходившую окнами на ущелье. Из окон открывался панорамный вид на окрестные горы. Через люк в потолке можно было попасть на плоскую крышу, откуда вид был еще более захватывающим.
На веранде в холодное время года собирали за длинными столами гостей по семейным праздникам. Здесь всегда было много естественного света, поэтому Айбала и ее сестры, когда учились в школе, делали домашние задания за одним из столов у окна.
На веревках, растянутых под потолком, сушили белье, которое приносили в плетеных корзинах из прачечной, примыкавшей к кухне. Айбала и Меседу стирали по очереди. Стирка постельного белья считалась самой тяжелой домашней работой. Сначала надо было натаскать воды из родника, вскипятить полный бак, замочить белье в большом корыте, отстирать один раз, снова замочить, отстирать второй раз, прополоскать в холодной воде, отжать и развесить сушиться, а потом снять с веревок и выгладить чугунным утюгом, нагретым на плите.
Меседу сердито посмотрела на Айбалу через плечо и отвернулась. Сняла последнюю простыню, аккуратно свернула ее и положила в бельевую корзину.
– Если ты пришла помочь, я уже управилась, – сухо сказала она.
– Отец тебя зовет.
Спина Меседу напряглась.
– Мама ему сказала?
– Нет. Я.
– Ты? – Меседу развернулась и удивленно взглянула на Айбалу. – Зачем?
– Отец в любом случае бы узнал. Какая разница, кто скажет?
– Большая! Мама нашла бы правильные слова и смогла бы его убедить. Зачем ты вмешалась?
– Затем, что я твоя старшая сестра. И если ты не слушаешь меня, то отца обязана послушать.
Когда Айбала вслед за Меседу спустилась в кухню, родителей там уже не было. Их голоса раздавались из гостевой комнаты. На столе стояла миска с остывшим хинкалом, к которому отец так и не притронулся. Меседу прошла мимо Айбалы словно чужая. Помедлила, вошла в гостевую комнату и плотно закрыла за собой дверь.
Айбала не пошла за ней. Она привыкла поддерживать сестру, но сейчас не могла. Их разделило непонимание – впервые с того дня, как пятилетняя Айбала, встав на цыпочки, заглянула в люльку, где лежала новорожденная Меседу. И сейчас Айбала задала себе вопрос, не было ли ее сегодняшнее поведение, которое Меседу наверняка сочла предательством, проявлением невольной зависти: младшую сестру вопреки традиции выдают вперед старшей, а к ней, Айбале, так никто и не посватался. Не важно, что жених Меседу Айбале совсем не нравился – ее мог возмутить сам факт подобной несправедливости. Она всегда была честна с собой, даже если порой это давалось нелегко, и сейчас так же честно ответила: нет, она не завидует сестре. Она хочет уберечь ее от опрометчивого шага.
Айбала надеялась, что вместо нее это сделает отец. Он всегда принимал правильные решения. Мама никогда ему не перечила, зная, что это бесполезно; она могла лишь попробовать его переубедить, но умела вовремя отступить, зная крутой нрав мужа. Хотя за все годы брака Джавад ни разу не поднял на Шуше руку, она предпочитала не испытывать судьбу и сразу шла на попятный, едва брови Джавада сходились на переносице.
Меседу не выходила из гостевой комнаты очень долго. Айбала успела перемыть посуду, замочить нут для бозбаша[21], вытряхнуть половики и подмести полы. Попыталась поесть остывшего хинкала, но кусок не шел ей в горло; она напряженно вслушивалась, но кроме тихих голосов, ничего не могла разобрать.
Наконец, когда за окнами уже начало темнеть, дверь открылась и Меседу, не глядя на Айбалу, быстро прошла на женскую половину.
Айбала испытала одновременно жалость к сестре и облегчение, что беду удалось предотвратить. Следом вышел отец. Его лицо было уставшим и странно задумчивым. Шуше не показывалась.
Айбала решила, что мама слишком огорчена расстроившейся помолвкой; ей предстояло сообщить сестре Садуллы-хазрата, что их договоренность отменяется.
Отмена помолвки была крайне неприятным делом. Мало того, что семья незадачливого жениха затаивала обиду на семью невесты – девушку могли больше никогда не засватать, зная, что ее родственники могут ни с того ни с сего передумать.
Лучше уж так, подумала Айбала, чем ломать Меседу судьбу.
– Я согласился на брак Меседу с Садуллой-хазратом, – сказал Джавад.
Айбала закрыла глаза. Надежда оборвалась и камнем упала вниз, как обрывалась и падала уже множество раз. Она не понимала, как отец мог поддаться на женские уговоры, как мог им уступить? Даже если матери удалось найти убедительные слова, здравый смысл и твердый характер Джавада были сильнее любых слов. Он должен был настоять на своем, почему же не настоял?..
Айбала знала, что не задаст отцу ни одного из этих вопросов. Она молча надела накидку и чувяки, собираясь вынести помои. Физическая работа лучше всего помогала справляться с тягостными мыслями.
– Постой.
Айбала повернулась к отцу. Он смотрел на нее растерянно, словно не меньше ее удивлялся своему решению.
Айбала сняла накидку и вернулась к столу. Села на скамью, сложив руки на коленях и опустив глаза, чтобы отец не мог видеть, насколько она расстроена. Но Джавад умел читать не только по лицу Айбалы, но и по позе, которую она принимала, когда хотела скрыть свои чувства, поэтому сказал:
– Я поговорил с Меседу и убедился в серьезности ее намерения. Я спрашивал ее снова и снова, и каждый раз она отвечала, что хочет этого брака. Как после такого я мог препятствовать?
– Так же, как отец Медины помешал ее свадьбе с Фархадом, – тихо ответила Айбала. – Ее засватали, пока отец был в отъезде, но когда он вернулся…
– Фархад – нечестивец! – сердито воскликнул Джавад. – Он жил с женщиной, не вступив с ней в брак, когда учился в Цурибе. Хуршид правильно сделал, что не отдал за него Медину. Как ты можешь сравнивать? Садулла-хазрат – праведный человек. Я не выдал бы за него дочь против ее воли, но не понимаю, почему должен отказаться от высокой чести, которую Садулла-хазрат оказывает нашей семье, если Меседу так хочет.
– Он не только праведный человек, но и самый влиятельный в ауле. Ты поэтому…