Слегка, что называется, «зависнув».) Блин. Возможно. Хорошо, давайте возьмём передвижение. Вспомните лошадей. Извозчиков. Четверики, пятерики, шестерики. По городу ехали часами. Теперь сел в машину – и мчись себе с ветерком куда угодно.
– Простите, я так полагаю, что вы шутите. Где в белокаменной вы поедете с ветерком? У вас такие пробки – по-пластунски быстрее. Вы предпочитаете киснуть в железных повозках, нежели пересесть на метро, безлошадную «конку». Тратите кучу времени на ерунду. А вот на извозчике по Москве передвигались куда быстрее. И главное, везде можно было припарковать сани и не платить за это состояние, а саму лошадь не угоняли. С какого счастья мне радоваться подобной дребедени и называть её вершиной технического прогресса? Вы тут с ума посходили, а я отчего-то должен восторгаться вашим безумием.
– (Теряя терпение.) О’кей. Но в двадцать первом веке с таким ранением в живот, как у вас, люди выживают. Вы умерли. А благодаря современной медицине – жили бы!
– (С усмешкой.) Простите, и именно вот ЭТО всё вы называете жизнью? Торчать на работе по двенадцать часов, а потом разогревать замороженную еду и три часа перед сном пялиться в телевизор? Сударыня. Я не исключаю, что умер и нахожусь в преисподней. Нормальные люди не считают подобное существование даром богов. А здесь им прямо-таки гордятся. Чем больше трудишься, чем сильнее изнурён, тем горячее к тебе уважение. Помилуйте. В наше время пахотой подобного уровня занимались крестьяне.
– (С радостью.) Вот! Вы – дворяне. Белоручки. Разъезжали в каретах по балам, Парижам, покупали себе фраки и цилиндры. А крепостные тем временем пахали на полях, словно бессловесный скот, жили в жутких условиях. Вы продавали их и покупали. Ваше сибаритство и нежелание знать, как живут простые люди, довели страну до революции.
– (Философски.) Простите, что-то у меня во рту пересохло от умных разговоров.
– (Бульканье.) Пожалуйста, Александр Сергеевич.
– (Выпив.) Покорнейшей благодарю. Пожалуй, мне следует согласиться. Дворяне не видели, как живёт простой народ, да и, честно говоря, было не особо интересно: в деревне не обсудишь на французском вкус тушённого в вине фазана. Мы казались небожителями с нашими дворцами, имениями и сюртуками ценой в годовое жалованье кузнеца. Однако будьте любезны сказать мне, сударыня, чем ваша ситуация отличается? Я наблюдаю личностей, за копейки взявших в собственность нефтяные товарищества, пролезших на высокие места в политике, укравших из казны миллионы. Они по виду своему такие же графы и князья, как и раньше, – гуляют в ресторанах с шампанским, нанимают на эти… кор-по-ра-тивы цыганские хоры, берут на содержание безголосых певичек. И откровенно презирают людей, дающих им безбедную жизнь, – рабочих собственных предприятий или граждан, избравших их на должность в парламент. Скажете, нет?
– (Неуверенно.) Вы… как-то… ну, в общем…
– Вот в том-то и дело, ма шери мадмуазель. Тут, как говорят французы, какая-то хуйня получается. На какой круг истории ни пойдёшь – везде аристократы и крепостные. Одни кормят домашних собачек икрой, а другие пашут от зари до зари за кусок хлеба. Технические новшества удивить не могут – в своё время паровоз считался прорывом инженерной мысли. Теперь он летает по воздуху, но в чём смысл, если повседневная жизнь не меняется? И у нас, и в Северо-Американских Соединённых Штатах, и в Европе, и где-нибудь в дебрях Африки человеков продают и покупают, как тысячи лет назад. Изменились лишь только названия. Нынче рабов зовут «клерк», «менеджер» и «секретарь», а современную кабальную купчую или крепостное право – «кредит».
– (Горько.) Я тоже последние пять лет выплачиваю автокредит.
– И разве он не рабство?
– Блядь, да самое настоящее.
– О чём же мы тогда спорим? Мир постоянно меняется, но это не его достижение. В своё время я воспевал едва показавшуюся из пены кружев женскую ножку, а в данный момент в центре Красной площади можно среди бела дня страстно возлюбить козла, и никто этому не удивится… даже не остановится посмотреть. Вам не хочется убить себя?
– Господи, ну почему вы все такие мрачные? Упиваетесь суицидом.
– Сударыня, меня застрелили, мне по статусу положено.
– Но вы поэт, а не философ, Александр Сергеевич.
– Я живу в Великороссии – и до смерти, и после. В наших родимых снегах каждый поэт не только философ. Он раздолбай, повар, бабник, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Моя главная проблема – я не нахожу себе здесь места, сударыня. Помимо романов сомнительного качества, подработки ради я пишу стихи для коротких рекламных роликов и поздравительных открыток. И там не нужно изощряться с рифмой, стиль современности – проще, как можно проще: ну вроде как первое и второе кушать из одной тарелки. Иначе вы не поймёте. «С днём рожденья поздравляю и бабла тебе желаю». Реклама так и вовсе бесподобна: «Скидки круче всех у нас, залезай в наш тарантас», «Коль боишься ты зверей, закажи скорей дверей». Сначала ты близок к апоплексии, но после привыкаешь, клепаешь одну нетленку за другой. Сто поздравительных надписей – скидка.
– Это же лажа.
– Другое здесь не катит. Кому у вас нужно «Я помню чудное мгновенье»?
– Девушкам.
– Ой, да ладно. Включите телевизор, послушайте рэп. Включите радио, послушайте шансон. Сядьте в железную повозку извозчика, насладитесь попсой. Оружие массового уничтожения. Если бы я знал, что такое существует, то в начале дуэли включил бы Дантесу группу «Лесоповал», его бы ещё до выстрела на части разорвало. Я просто не подхожу к двадцать первому веку, не вписываюсь в него. Будь ты сто раз талантлив, это людям не нужно. Подумать только, сто семьдесят лет назад я ездил к государю во дворец и считал монархию тиранией. Нынешний государь меня и в подзорную трубу не увидит.
– (Раздражённо.) Вам хоть что-то нравится? Не ожидала – поэт, и такой брюзга.
– Свободная любовь. Сексуальная вседозволенность меня восхищает. Но, мадмуазель, знаете, что печально? Ни одна девушка не дослушала стихи, кои я пытался зачесть. Они просто засыпают. Ваш век – бешеная скорость, всё должно быть очень быстро – секс, еда, зрительные эффекты. Стихи усваиваются, только если в них не более четверостишия – «пирожки». Верите ли, я научился их сочинять. «Аркадий помнит то мгновенье – ему явилась Зульфия. Но, в сущности, её явленье ему не нужно ни хуя». Простите, я хочу выйти на улицу, подышать воздухом. Мне грустно.
(Лязг замка… дёрганье железной ручки.)
– (Неожиданно холодным тоном.) Извините, Александр Сергеевич. Дверь не откроется.
– (Очень спокойно.) Я не удивлён. Предчувствия-с. И что сейчас произойдёт?
– Вы последний. Моя миссия закончена. Я расскажу, почему вы оказались здесь.
– А дальше?
– У вас здесь нет будущего, и вы это знаете.
– Я начинаю понимать, сударыня. Я был прав. Всё же, вы – Смерть?
– Как романтично. Вот прям так сразу и Смерть. Нет. Я гораздо прозаичнее.
(В помещении бара внезапно гаснет свет.)
Глава 6«Королева»
(улица Большая Дмитровка, на углу у газетного киоска)
…Молодой человек в синем костюме с голубой рубашкой и бледно-жёлтым галстуком уже целый час стоял на одном месте, переминаясь с ноги на ногу. Асфальт у его ботинок из крокодиловой кожи был щедро усыпан окурками с золотым ободком – он прикончил целую пачку «Ротманс» и не собирался останавливаться. Вытащив из кармана портсигар, парень выхватил сигарету и стиснул фильтр зубами. Вспыхнул огонёк зажигалки. Выглядел незнакомец года на двадцать два. Кудрявый, сексуально небритый, – проходящие мимо девушки нет-нет, да оборачивались. Внешность портили лишь неестественная, серо-дымчатая бледность да отчётливые тёмные круги под глазами.
Было приказано ждать, и он терпеливо ждал.
Юноша не боялся, что примелькается и впоследствии будет опознан прохожими. Через неделю внешность будет иной. Они быстро входят в зрелость, а стареют долго. Он полюбил красиво одеваться, образ взрослого нравился ему больше, чем имидж дошкольника. В детстве ничего хорошего, кроме бесплатных конфет. Первое дело (расправа с подпольным ювелиром) являлось во снах, будоражило, и он просыпался с эрекцией… Часто представлял, что было бы сейчас, окажись он снова в той комнате. Уже не отпустил бы охранника, натешился с ним вволю! Но тогда хотелось быть великодушным. Наивно. Человечество не заслуживает милости. Порой юноша задавался вопросом – зачем они всё это творят с Землёй? Есть ли смысл длить конвульсии? Для больных есть эвтаназия, раненых пристреливают на поле боя. Но, увы… Тут ей виднее.
Соратники не внушали ему уважения.
Двое держались вместе – девушка таджикской внешности и парень с китайским разрезом глаз. Оба мастерски собирали бомбы любой мощности. Остальные работали сами по себе – в том числе тощая, как весло, девица с оживающей татуировкой в виде челюстей акулы на спине. Ещё два существа женского пола – скучная вечная школьница с жидкими волосами, собранными в «свинячьи хвостики», и роковая красотка с мини «дальше некуда», штукатуркой косметики на лице и дергающимися в нервном тике губами. Парни и того краше – жирный увалень, не расстающийся с шоколадным печеньем, и полный тормоз, молчун, с трудом осознающий происходящее. Всего (вместе с ним) – восемь человек, хотя людьми их было назвать трудно. Нет, он понимает – каждый вполне себе успешно действовал поодиночке, по резонансным событиям их и вычислила «королева». Или, как её называет «акулья спина», – «матка». Ну да, они в чём-то и есть улей пчёл или выводок «чужих», спрятавшихся в зловонной мрачной пещере.
Сгоревший фильтр обжёг губы.
Выматерившись, он выплюнул окурок и тут же выхватил новую сигарету. «Королева» прекрасно организовала стаю одичавших одиночек, выдрессировала, воспитала. Рассказала об их назначении. Вот за это реально спасибо. Тяжело жить, не осознавая – кто ты, откуда взялся и почему у тебя в голове включена жёсткая программа на убийство определённых людей. «Матка» не сообщала, кто она такая: да им и не нужно. Когда ты просыпаешься на улице ребёнком и имеешь лишь цель, кого именно и какими методами нужно уничтожить, подобный факт не сильно располагает к душевному спокойствию и, блядь, оптимизму. А «королева» всё чётко расставила по