Мы направляемся к галереям, но наше внимание привлекает толпа, собравшаяся в ресторане на верхнем этаже. Столы убраны, и целая армия стройных моделей пробираются через толпу. На головах их красуются белые завитые парики, на губах – белая помада, на щеках вместо румян белые круги. Джош поворачивается ко мне и склоняет голову:
– Пойдем?
– Почему бы и нет, – заинтересовавшись происходящим, отвечаю я. – Мне кажется, там должно быть интересно.
Мы проскальзываем внутрь, и он подхватывает два бокала с проносимого мимо подноса. Уверена, мы самые молодые из собравшихся. А еще, похоже, это частная вечеринка. Из-за гула возбужденных голосов и странной, быстро сменяющейся музыки в зале необычайно шумно даже для Парижа.
– Как будто празднуют Новый год! – кричу я.
– Но не настоящий! – Джош наклоняется, чтобы прокричать мне в ответ. – Это как будто фильм какой-то, все такое ненастоящее! Я обычно встречаю Новый год в одиночестве в своей спальне, смотрю телевизор.
– Да! Именно! – соглашаюсь я.
Джош передает мне бокал и кивком указывает на гигантскую декоративную алюминиевую конструкцию. Мы ныряем под нее. Здесь немного тише, и я поднимаю бокал:
– За Новый год? Или новый учебный год?
Он театральным жестом прижимает руку к сердцу:
– Мне очень жаль, но я не стану пить за это.
– Ладно. – Я смеюсь. – Как насчет… комиксов? Или Жоанна Сфара?
– Предлагаю тост, – Джош с насмешливой серьезностью поднимает бокал, – за новые начинания.
– За новые начинания, – подхватываю я.
– И за Жоанна Сфара, – не унимается Джош.
– И за Жоанна Сфара. – Я снова смеюсь.
Раздается звон бокалов, и я замечаю, что Джошуа смотрит мне прямо в глаза, так, как принято у французов. Моя улыбка становится шире.
– Ха! Я так и знала, – восклицаю я.
– Что знала? – не понимает Джош.
– Ты смотрел мне в глаза, – поясняю я. – Мне всегда казалось, что ты притворяешься, будто не знаешь местных традиций. Но ты их знаешь, потому что слишком хорошо все подмечаешь.
С видом победителя я делаю глоток шампанского. Пузырьки щекочут кончик языка, и на моем лице расплывается такая довольная улыбка, что Джош не может сдержать смех.
Спасибо Франции за то, что алкоголь здесь можно пить с восемнадцати лет, а мы по местным меркам уже почти совершеннолетние. В Америке этот номер бы не прокатил.
– А вдруг я смотрел на тебя потому, что мне этого просто хотелось? – Джош удивлено приподнимает брови.
– Готова поспорить, ты и французский знаешь, – бросаюсь я в наступление. – Ты никогда не говоришь на нем в школе, но держу пари, у тебя с ним нет никаких проблем. Люди сколько угодно могут притворяться глуповатыми, но некоторые поступки выдают их.
Джошуа натужно кашляет. Кажется, пузырьки попали ему не в то горло.
– Притворяться глуповатыми? – отдышавшись, сипит он.
– Я права, верно? – не унимаюсь я. – Ты свободно говоришь на французском.
Джош качает головой:
– Не у всех из нас, знаешь ли, один из родителей француз.
– Но я готова поспорить, что ты прекрасно знаешь язык. – Меня не так-то просто сбить с толку.
– Может быть, да… А может быть, и нет. – Он снова улыбается.
– Тогда почему притворяешься, будто ничего не знаешь? – Я кручу в пальцах ножку бокала. – И будто тебе на все плевать?
– Мне на самом деле плевать. На многое, – уточняет он.
– Тогда зачем притворяешься глуповатым?
Он делает еще один приличный глоток шампанского.
– Знаешь, ты задаешь слишком сложные для первого свидания вопросы, – хитро щурится Джош.
Кошмарный румянец заливает мои лицо и шею.
– Извини, – бормочу я.
– Все нормально. Мне нравятся девушки, которые бросают мне вызов, – усмехается Джошуа.
– Я не хотела бросать тебе вы… – пытаюсь я объяснить свое поведение, но Джош прерывает меня:
– Все нормально, расслабься.
Я выгибаю бровь, и он смеется.
– Серьезно, – говорит он. – Мне нравятся умные девушки.
Мой румянец становится еще ярче, хотя, казалось, куда еще. Интересно, он знает, что я лучшая ученица в классе? Я никогда не говорю о занятиях, потому что не хочу, чтобы люди судили обо мне по школьным оценкам. А еще я знаю, что его бывшая девушка, Рашми, тоже умна. Она в прошлом году заняла по оценкам второе место.
Джош что-то еще говорит, но его слова тонут в резко усилившемся шуме из ресторана. Я качаю головой. Он снова пытается что-то сказать, но я все еще его не слышу, поэтому любимый берет меня за руку. Поставив пустые бокалы на проносимый мимо поднос, Джош ведет меня мимо разрозненных групп гуляк, а потом мы наконец-то вываливаемся в коридор, хватая ртом воздух и отчаянно хохоча.
– Так… – выдыхая, говорит Джош. – Здесь нам больше делать нечего.
Я киваю в сторону выставочных залов, и мы, взявшись за руки, направляемся туда. Здесь холодно, почти как в морге, а экспонаты из зала в зал становятся все более странными. Например, перед нами предстают миниатюрные скульптуры, изображающие самые обычные предметы обихода, вот только рассмотреть их можно, лишь опустившись на колени. Или можно посмотреть короткометражку о том, как специально затопили забегаловку. Или коллекцию марионеток, из задниц которых торчат цветные карандаши…
– Это выглядит… – Я не могу подобрать подходящего слова.
– Будто им неудобно? – заканчивает за меня Джош.
– Я хотела сказать, как цветные анальные свечи, – поправляю я.
Джошуа взрывается смехом, и на нас сердито смотрит пожилая дама с мертвой лисой на плечах. Лисий мех, выкрашенный в фиолетовый цвет, выглядит так же странно, как и окружающие нас экспонаты.
– Именно так лиса стала фиолетовой. Кто-то в задницу вставил ей цветной карандаш, – шепчет Джош мне на ухо.
Я прикрываю рот рукой, но все равно по залу эхом разносится мое хихиканье. Дама снова сердито смотрит на нас, и мы спешно сбегаем в следующий зал.
– О боже мой. Это все… не то, на что я надеялась, – только и могу сказать я.
– Как ты можешь так говорить? – сквозь смех возмущается Джош.
Я трясу головой:
– Я хотела странностей, но, мне кажется, это немного чересчур.
– Неважно. Я с тобой, – пытается подбодрить меня Джош. – А в такой компании мне все равно, где находиться.
– Мне тоже… – От его слов я буквально слабею.
– Идем. – Джош сжимает мою руку.
Он притягивает меня ближе, пока мы идем дальше, и наши тела то и дело касаются друг о друга. Поразительно, какое у него крепкое тело. Какой он настоящий, какой живой и сильный.
– Мы еще не посмотрели на работы твоего финского фотографа, – напоминает Джош. – Может, они здесь?
Мы сворачиваем к выставке, разместившейся в дальних залах музея. На стенах висят сотни, а может, тысячи зернистых фотографий без рамок. Мы подходим к одной из них: на ней изображен смятый пакет из-под чипсов. Прежде чем сделать снимок, фотограф положил рядом с предметом записку. Слова написаны на финском, а ниже стоит дата.
– Ха, – произносим мы одновременно.
Джош показывает на другую фотографию. На ней пустое автобусное сиденье, а рядом похожая записка.
– Он что, таким образом описывает свою повседневную жизнь? Или я чего-то не понимаю? – Я оглядываюсь в поисках таблички на французском, нахожу ее у двери и подхожу ближе, чтобы прочитать. – Это не его вещи. А какой-то женщины.
Джош тихонько присвистывает:
– Неудивительно, что здешняя обстановка напоминает спальню маньяка-преследователя. – Он наклоняется. – Вот дерьмо! Посмотри на эту. Уверен, это действительно дерьмо.
Я спешу к Джошуа.
– Откуда у него дерьмо этой женщины?! – восклицаю я с отвращением.
– Может, зашел в общественный туалет после нее? – тут же выдвигает предположение Джош. – Наверное, собирался сфотографировать унитаз, а тут ему так повезло. Видимо, смыв не работал.
Я громко фыркаю:
– Представляю его мысли: «Я так долго ждал, пока ты оставишь частичку себя мне на долгую память, но ты постоянно пользовалась работающими унитазами».
Я притворно ахаю и игриво толкаю Джошуа. Он смеется и толкает меня в ответ, и только я взвизгиваю, как в зал заходит дама с фиолетовой лисой. Если бы взглядом можно было убить, мы бы с Джошуа уже давно лежали на полу мертвые. Мы выпрямляемся, как по команде, но едва сдерживаем смех, пытаясь сосредоточиться на фотографии смятой банки колы.
– Его возлюбленная какая-то неряха, тебе не кажется? – шепчет Джош.
Я снова прикрываю рот руками.
– Са-а-а-а-а-мая настоящая засранка, – не унимается Джошуа.
– Прекрати, – шиплю я в ответ, пытаясь сдержать слезы от смеха. – Вот это да, ты только посмотри! Откуда он достал ее обстриженные ногти?
– Если бы ты была моей девушкой, – шепчет Джош, – я бы фотографировал твой мусор, пока ты не видишь.
– Если бы ты был моей девушкой, – шепчу я в ответ, – я бы выставила эти снимки в зарубежном музее, чтобы ты о них не узнал.
Джош сдавленно усмехается. Дама тут же поворачивается к нам и громко топает ногой. В этот момент она похожа на персонаж какого-то мультфильма. И это становится последней каплей. Мы взрываемся истеричным гоготом и выбегаем из зала.
– Если бы ты был моей девушкой, – говорю я, с трудом переведя дыхание, – я бы сняла твою кожу и выкрасила ее в фиолетовый, чтобы надевать на пафосные мероприятия, как шарф!
Джош останавливается и складывается пополам от смеха.
– Ох, черт. – Он стирает слезу. Из-за угла выскакивают два музейных охранника. – Быстрее, быстрее, быстрее!
Мы несемся по коридору, а охранники устремляются за нами. Но как только мы добегаем до эскалаторов, они почему-то сдаются и прекращают погоню. А ведь даже десяти метров не пробежали! Зато они принялись укоризненно цокать нам вслед, пока эскалатор увозил нас вниз.
– Вот тебе и охрана, – растерянно говорит Джош. – Может, стоило украсть картину?
Я смеюсь и тут понимаю, что он стоит на ступеньку ниже. И широко улыбается. Напряжение между нами такое сильное, что я почти не различаю его лица. Джошуа берет меня за руку и внимательно рассматривает мою ладонь. Она намного меньше, чем его.