– Мой папа – Скотт Бейкон. Он был соло-гитаристом в группе «Dreck».
– В гранж-группе ранних девяностых, – поясняю я. – Их песня «No One Saw Me» стала хитом.
– Да… – Джош трясет головой. – Да, я знаю эту группу.
– После выхода этой песни отец проснулся богатым и знаменитым, и на него обратила внимание моя мама. Она работала моделью здесь, в Париже, – буднично произносит Курт.
Джош снова замирает. Люди часто удивляются, когда узнают о родителях Курта. Все считают, что мой друг вырос в семье нейрохирургов или космических инженеров, что он скучный и непривлекательный, однако под этими всклокоченными волосами и неряшливой одеждой на самом деле скрывается самый настоящий красавчик. Незнакомые люди часто принимают Курта за спортсмена, потому что он высокий и мускулистый. Но я-то знаю секрет: ему удается сохранить форму лишь потому, что ненавидит общественный транспорт и всюду ходит пешком. Интересно, не внешность ли Курта породила все эти слухи о нашей с ним любви?
– Но ее привлекли не деньги, – быстро бросаюсь я в объяснения. – Мама Курта сама небедная. Они поженились по любви и все еще вместе.
Джош откусывает большой кусок хлеба и, не успев проглотить, говорит:
– Поверить не могу, что они знали Курта Кобейна. Это так круто!
Я не раз видела Джошуа в столовой, и он всегда ел неряшливо. Странно, но мне это нравится. Может, потому, что таким Джошуа знали его друзья – расслабленного, вылезшего из своей раковины, не пытающегося защититься от окружающего его мира и казаться кем-то еще. Или потому, что рядом со мной Курт, с которым я на подсознательном уровне всегда чувствую себя в безопасности.
– Нет, – хмурится Курт. – Это отстой. Меня назвали в честь парня, который покончил жизнь самоубийством. А еще многие уверены, что я фанат группы «Nirvana». Не понимаю, почему люди считают это логичным, ведь не я же выбирал себе имя.
– Неужели тебе не нравятся их песни? – удивляется Джош.
– Нет. – Курт непреклонен. – Можем обменяться именами, если хочешь.
– Курт Кобейн Уассирштейн. – Джош произносит это медленно и смеется. – Не-а. Не звучит.
– Курт Дональд Кобейн Уассирштейн. Не забывай его второе имя. И мое тоже.
– Тогда ты станешь… Джошуа Элвис Арон Пресли Бейкон.
– Ты серьезно? Это твое второе имя? – Курт искренне удивлен, я же, заметив, как застыло в недовольной гримасе лицо Джошуа, фыркаю от смеха. – Айла, он серьезно? – переспрашивает Курт, но потом верно истолковывает выражение моего лица. – Ох… – Он сникает. – Проехали. Ты просто… – Но тут же Курт выпрямляется, а его лицо озаряет улыбка.
Джош тычет пальцем в моего друга:
– Ты не скажешь это.
– …прикалываешься надо мной.
Джошуа прикладывает руку к груди, театрально изображая удивление, и Курт взрывается громким смехом. Мое сердце сейчас, должно быть, лопнет от переполняющего его счастья.
– Я спускаю тебе это с рук лишь потому, что пытаюсь произвести на твою подругу хорошее впечатление, ясно? – качает головой Джошуа. – Мое настоящее второе имя Дэвид.
Курт задумывается на несколько секунд, а потом говорит:
– Заметано. Я согласен поменяться.
Джош делает первый глоток кофе.
– Ох, черт! Ты не шутила, кофе ужасен, – морщится он.
– Тогда как мы должны называть Айлу? – спрашивает вдруг Курт.
Джош отставляет кружку, чтобы окинуть меня внимательным взглядом. Когда он смотрит мне в глаза, я повторяю про себя: «Дэвид». Джошуа Дэвид. Благодаря бессонной ночи, проведенной в Википедии, я знаю, что это и второе имя его отца.
– Айла – хорошее имя, – наконец говорит Джош. – Правильное.
– Ну, ее тоже не просто так назвали. – Курт не впечатлен таким простым ответом.
– Даже не смей… – начинаю я.
– Рассказывай! – Джош подается вперед, его глаза сверкают.
– Принц. Эдуард. Остров, – чеканит Курт.
Следует длинная пауза, а потом я тяжело вздыхаю:
– Мои родители не посчитали хорошей идеей назвать детей в честь тех мест, где их зачали.
Снова пауза.
– Да ну… – выдыхает Джош.
– Увы! Женевьеву назвали в честь святой покровительницы Парижа. «Хэтти» – сокращенное название Манхэттена, и… Остается остров принца Эдуарда, где когда-то родители отдыхали. Ты не подумай, я безумно рада, что меня зовут не Принц или Эдуард, но то, что меня назвали в честь путешествия на остров, меня все равно ужасно расстраивает.
Смех парней прерывается, когда дверь, ведущая на лестницу, открывается с раскатистым металлическим лязгом. По коридору проходит компания девчонок, которые с любопытством заглядывают ко мне в комнату. Они явно впечатлены. Я слышу, как они несколько раз в разговоре громко называют мое имя и недобро смеются.
– Знаешь, – говорит Джош, взглянув на меня, – я уже и забыл, как меня раздражала эта комната. Эти лестницы сводили меня с ума.
– А мне не нравится окно, – говорит Курт.
– Согласен. Решетка, как в тюрьме, а еще это уличное движение… А помнишь того оперного певца, который все время выступал под окнами?
– Так чем ты сегодня занимаешься? – спрашиваю я, стараясь не думать о противных девицах.
Мой вопрос застает Джошуа врасплох.
– Мм… работаю. Рисую. Один. В своей комнате. На верхнем этаже.
– О, круто! – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал жизнерадостно. Как наивно с моей стороны было думать, что мы пойдем гулять. Конечно же он занят. – А мы будем работать здесь. Над домашним заданием. Как обычно.
Но Джошуа выглядит… растерянным. Разочарованным.
И тут я зависаю. До меня наконец-то доходит: он не просто так сказал, что будет один в своей комнате и где она находится. А я в ответ ляпнула, что буду делать домашние задания с Куртом – парнем, который прошлую ночь спал в моей кровати.
– Только если ты не хочешь погулять. – Слова быстро слетают с губ. – Или мы можем вдвоем посидеть в твоей комнате… Если хочешь, конечно.
Лицо Джошуа просветляется.
– Да? – Он переводит взгляд на Курта: – Ты, конечно, тоже приглашен.
– Не думаю, что ты действительно этого хочешь. – Курт допивает кофе. – Да я и сам бы не пошел. Не хочется смотреть, как вы лапаете друг друга.
Глава 12
Шестой этаж не похож на другие. С одной стороны, здесь все так же, как и на остальных этажах: тяжелые хрустальные люстры соседствуют с примитивными лампами дневного освещения, старые обои с причудливым рисунком с типовым для всех общежитий ковролином, – но, с другой, это то, что французы называют les chambres de bonne[24]. Когда-то здесь жили горничные, прислуживавшие аристократическому семейству, которое владело зданием школы. Поэтому потолки тут намного ниже, а комнат меньше. А еще здесь тихо. Не слышно ни голосов, ни музыки. Жуть.
Я прохожу мимо двери, к которой приклеены десятки снимков какого-то бойс-бэнда. На следующей висит небольшая грифельная доска с написанным номером телефона, а еще на одной – большой листок с надписью: «У ДЭЙВА МАЛЮСЕНЬКИЕ ЯИЧКИ!»
На двери в комнату шестьсот четыре ничего нет.
В прежние годы Джошуа клеил на дверь дурацкие карикатуры на самого себя в различных костюмах – ковбоя, пирата, клоуна, робота, медведя. И от одной мысли, как ему, должно быть, сейчас неловко, у меня сжимается сердце.
Я нервно разглаживаю невидимые складки на подоле платья. Мне понадобился час, чтобы принять душ, а еще почти час на то, чтобы с помощью косметики скрыть огромный синяк. Но дело сделано, и я стою перед дверью любимого. Я глубоко вдыхаю и копирую его фирменный стук.
Джошуа почти сразу же открывает дверь, на губах его играет уже так хорошо знакомая мне улыбка. Я смущенно улыбаюсь в ответ.
Он отходит в сторону, и я вхожу. Жду, когда за мной закроется дверь, потому что это же… Джош, но он подпирает ее книгой о парижской архитектуре. Меня трогает этот знак уважения… хотя сейчас я не против побыть с ним наедине.
– Извини, здесь такой бардак. – Джошуа засовывает руки в карманы. – Но я прибрался на кровати и даже сменил простыни.
Должно быть, удивление и смущение слишком явно отражаются на моем лице, потому что Джош смеется и поясняет:
– Чтобы сидеть. Кстати, сегодня у тебя классные туфли.
Я надела балетки.
– Кстати, классная попытка сменить тему, – поддразниваю я Джошуа.
– Кстати, рад тебя видеть, – подхватывает он игру.
– Кстати, классно выкрутился, – уже расслабленно улыбаюсь я.
Джош улыбается, а я бросаю на пол рюкзак с тетрадями. Планировалось, что я позанимаюсь, а он – порисует. Но кто знает, как все случится на самом деле? Надеюсь, мы будем целоваться.
У Джошуа замечательная комната. Небольшое помещение кажется еще меньше из-за того, что повсюду расклеены и разложены его работы. Но здесь не тесно. Скорее ты начинаешь ощущать себя в коконе. Его рисунки лежат на столе – не обычном ученическом, а больше напоминающем чертежный, – на комоде, на полу, на холодильнике. Они покрывают практически каждый сантиметр потолка и стен.
– Ощущение такое, будто я залезла тебе в голову, – говорю я и тут же жалею о своих словах, потому что звучат они жутковато.
Но Джошуа они, похоже, успокоили.
– Мои друзья тоже так говорили, – мягко улыбается он.
Я внимательно рассматриваю рисунки, выполненные черными чернилами, и узнаю некоторые места – витраж и шпили Сент-Шапель, лабиринт живой изгороди в одном из городских парков, стена из человеческих черепов и бедренных костей в катакомбах, птица в клетке на le Marché aux Fleurs[25], роскошные декорации дворца Гарнье, знаменитого оперного театра, в котором, по легенде, жил призрак. И лица. Очень много лиц… Сент-Клэр и его сегодняшняя девушка Анна, рядом его бывшая – Элли, а вот Сент-Клэр и их общая с Джошуа подруга Мередит. И тут я замечаю Рашми. Конечно, как же без нее. Портрет висит у окна. На нем Рашми лежит на диване в лобби – голова на одном подлокотнике, ноги на другом – и читает книгу. Ее длинные волосы стекают с подлокотника роскошными черными волнами.