Может, с этим и связана его отстраненность.
Мы расстаемся лишь после пятого урока, так как дальше наше расписание разнится. Но как только занятия заканчиваются, мы встречаемся вновь, и я провожаю Джошуа до административного кабинета, где он остается после уроков. Если Курту известны все непроторенные дорожки, то Джо-шу – давно заброшенные уголки. Он каждый день затаскивает меня в тесные, укромные места, и там мы целуемся в темноте, пока не раздается очередной звонок.
Я выполняю домашние задания, пока из школы не возвращается Джош, после чего мы вместе с Куртом идем ужинать в столовую. Поев, мы прощаемся с моим лучшим другом и покидаем кампус в поисках места, где можно было бы побыть вдвоем. Увы, но в школе это невозможно. Теперь я хожу в «Домик на дереве» дважды: днем – с Куртом, а вечером – с любимым человеком. С Джошуа мы посвящаем это время сладким и горячим поцелуям, которые раз от раза становятся все менее и менее невинными.
Когда Джош встречался с Рашми, они не стеснялись публично выказывать свои чувства, и для меня это было самой настоящей пыткой. Я завидовала и одновременно не понимала происходящего. Со мной же Джош ведет себя скромнее. На людях он целомудренно держит меня за руку, а целует зачастую украдкой, проявляя всю глубину своих чувств лишь тогда, когда мы остаемся одни. Думаю, Джошуа понимает, что мне не нравится привлекать к себе внимание. А еще, я думаю, он стал больше ценить интимность.
Наши отношения не ускользнули от внимания одноклассников, но я так счастлива, что это меня совершенно не смущает. Несмотря на всю свою скромность, мне хочется гордо прохаживаться под руку с Джошуа перед всей школой. Хочется кричать: «Посмотрите! Посмотрите на этого идеального парня, который держит меня за руку».
В пятницу к нам подходит Хэтти.
– Так вот кто сломал моей сестре нос, – усмехается она. – Мне интересно, ты сделал это специально или нет?
– Рад знакомству, – говорит Джош.
– Не хочешь, не отвечай, – фыркает сестрица. – Айла, мне нужно сорок шесть евро.
– Зачем? – Я аккуратно дотрагиваюсь до своего носа.
– Я хочу купить голову хорька и положить ее на подушку одной девчонки, – заявляет Хэтти, ничуть не смущаясь.
Я стараюсь сдержать вздох – не получается.
– Мы дружим, – говорит Хэтти.
– Нет, – отвечаю я.
– Уф, ладно, как скажешь, мамочка, – ехидно улыбается Хэтти и уходит прочь.
Мы провожаем ее взглядами.
– Она это серьезно? – спрашивает Джош.
– Я никогда не знаю, серьезно она говорит или шутит, – признаюсь я.
Любимый озадаченно качает головой:
– Твоя старшая сестра не такая, верно? Когда я учился в девятом классе, мы вместе ходили на живопись. Она всегда казалась невозмутимой…
– Так и есть, – соглашаюсь я.
– Да. Казалось, она… уже все знает о своем будущем. – В голосе Джошуа невольно слышится уважение. – Знает, к чему стремиться и как достичь желаемого.
– Да, это Джен. – Я улыбаюсь. – Знаешь, что случилось прошлым летом? Она сбрила волосы и призналась в бисексуальности. Моим родителям нравится ее новая девушка. Но мама злится на нее из-за волос.
Джош смеется. Я провожаю его до кабинета и на обратном пути сталкиваюсь с очередным стихийным бедствием – меня останавливает директриса.
– Я обратила внимание, что месье Уассирштейн в последнее время стал очень пунктуальным, – говорит она. – Похоже, причина этому вы.
Я не знаю, что ей ответить.
Директриса рассматривает меня из-под очков, которые устроились на кончике ее носа.
– Вы умная девушка, – продолжает директриса, и тон ее приобретает покровительственные нотки. – Будьте осторожнее.
С этими словами она уходит.
Мне не нравится ее тон. Или ее предположение, что гормоны могут повлиять на мой интеллект. Она боится, что Джошуа плохо на меня повлияет, навяжет мне свое мировоззрение? Что я забью на учебу? Если так, то она может взять свои беспокойство и заботу и засунуть их себе в задницу! Когда через несколько часов я открываю дверь своей комнаты, Джош, которого я там застаю, тоже выглядит раздраженным.
– Моя затея провалилась, – сразу без обиняков заявляет он. – Помнишь, мы говорили о Шаббате, который наступает в следующую субботу? Я спросил директрису, можно ли пропустить наказание, и она обратилась прямиком к моим родителям.
Я морщусь.
– Да, – продолжает он. – И хоть в этот раз причина уважительная и – в теории – обоснованная, мои родители согласились, что я совсем уже обнаглел, и к моему наказанию добавили еще две недели.
– Две недели?! – Я в шоке. – Но это значит…
– Я наказан до конца октября! – выплевывает Джош.
– Это безумие! – злюсь я. – Какого черта директриса к тебе цепляется?
Джошуа скидывает обувь и падает на мою кровать:
– С радостью предоставляю вам последнюю возможность начать относиться к этой школе всерьез.
– Мне так жаль. Провести Шаббат вместе была моя идея. Моя дурацкая, дурацкая…
– Эй… – Джош приподнимается, опираясь на локти. – Ты предложила лишь потому, что я не подумал об этом первым.
Из коридора доносится какой-то шум.
– Смотрите, кто лежит на кровати Излы, – хохочет Майк. – Устрой нам шоу, девочка! Покажи нам что-нибудь погорячее.
– Курт не ревнует? – подхватывает Эмили.
– Нет. – Это уже Дэйв. – У них тройничок.
Мне хочется дать им всем по шее, но Джош смотрит лишь на Майка.
– Ее зовут Айла. Наверное, сложно это запомнить, когда твой мозг еще меньше твоего пениса, который, по слухам, размерами не поражает.
– Пошел ты, Уассирштейн! – тут же разъяряется Майк.
– Хорошая попытка, – злобно ухмыляется Джошуа.
Тут распахивается дверь на лестницу, и за спинами наших «друзей» появляется Санджита. Но смотрит она в сторону вестибюля. Эта неестественная поза говорит о том, что она уже знает – это моя комната.
– Идем, Майк. – Санджита тянет его за руку. – Я хочу есть.
Он все еще пыхтит, как озлобленный филин, а затем показывает пальцем на Джошуа:
– Я доберусь до тебя.
Они уходят, и Джош сердито смотрит на дверь:
– Более пустой угрозы никогда в жизни не слышал.
– И что такое сегодня происходит с людьми? – Я и правда не понимаю, зачем некоторые ведут себя так по-дурацки.
– Не знаю, – пожимает Джошуа плечами. – Но я ненавижу их. Ненавижу всех в этом мире, кроме тебя.
– И Курта? – уточняю я.
– И Курта, – соглашается Джош. – Где он, кстати?
– Вечер, суши. Помнишь? – отвечаю я.
– А, точно. – Джошуа опускается на мои подушки.
Мы уже обсудили и решили, что пятничные вечера я буду проводить с Куртом, а субботние – с ним. Но меня это все расстраивает. Эти расписания, эти правила, эти люди.
Как только заканчивается его наказание в Шаббат, Джош появляется у моей двери.
– Я снова хочу тебя нарисовать, – говорит он. – Перед ужином. Пока еще светло.
Пока он торопливо ведет меня к аренам Лютеции, старинному римскому амфитеатру, меня переполняет эйфория. Когда-то это величественное место было переполнено людьми, которые наблюдали за гладиаторскими боями. Но арены давным-давно уже опустели, здание частично разрушилось и теперь больше напоминает парк, чем театр. Оно находится всего в нескольких кварталах от школы и полностью скрылось за подступающими к ним вплотную домами. И каждый раз, приходя сюда, я удивляюсь тому, что здесь, среди современных кварталов, прячется настолько древнее сооружение.
В парке, как и всегда, тихо. На большой пыльной площадке папа учит своего сына играть в футбол. Мы с Джошуа поднимаемся к древним каменным нишам, возвышающимся над полем. В каждой нише установлена современная скамья, и мы выбираем ту, с которой открывается самый лучший вид. Джош кладет на колени альбом (с плотными отрывными страницами) и тут же принимается рисовать своим любимым брашпеном[28]. Он сжимает его большим и указательным пальцами в своей привычной манере. Мне же просто нравится наблюдать за любимым.
– Что мне делать? – спрашиваю я. – Как сесть?
– Как хочешь. Но старайся поменьше двигаться, – говорит Джош с улыбкой.
Когда на меня так открыто смотрит симпатичный парень, меня охватывает волнение и мне тяжело усидеть на месте. Поэтому я ищу, на что бы мне отвлечься.
– Итак… почему у тебя та наклейка? – наконец-то нахожу я тему для разговора.
Джош пролистывает блокнот, словно ищет там что-то.
– Я про ту, что на твоем старом блокноте. На котором написано «Добро пожаловать», – поясняю я.
– А-а-а… – Джош фыркает. – Там не о чем рассказывать. У моего отца огромная стопка таких в кабинете, и я просто взял одну. За пару дней до этого куча придурков с Капитолийского холма нудили насчет иммиграции мексиканцев, поэтому я дописал к ней два слова, которые хотел бы от них услышать. Но это не моя идея. Как-то я видел такую наклейку с Австралией.
– Знаешь, что мне нравится в тебе? – спрашиваю я через несколько минут.
– То, как я зажигаю на танцполе, – смеется парень.
– Ты возвел вокруг себя стены отчужденности, но в такие моменты выдаешь себя, – шепчу я. – В моменты, которые действительно имеют значение.
– Меня ничего не волнует. – Джош кажется невозмутимым. – Кроме тебя.
– Нет, не правда, – Я не собираюсь сдаваться так просто. – У тебя доброе сердце, Джошуа Уассирштейн. Я вижу это.
Он улыбается и продолжает рисовать. На нас налетает порыв свежего ветра, принеся с собой первые осенние листья. Тут же становится холодно. Я смотрю, как мальчишка пытается отобрать мяч у своего отца, и прислушиваюсь к хрусту гальки под ногами пожилой пары, прогуливающейся позади нас. Солнце склоняется к горизонту. В воздухе повисает тишина, и я понимаю, что Джош перестал рисовать.
Он зачарованно смотрит на меня.
– Что такое? – Я боюсь пошевелиться. – Что случилось?
– Никогда не видел, как лучи солнца играют в твоих волосах, – нежно улыбается Джошуа.
– О… – Я смотрю на пылающий закат. – Они разные, правда? Внутри золотисто-каштановые, в снаружи – скорее рыжие.