зы, а рядом с ним – темно-коричневый дом с ящиками для цветов под окнами, увитыми плющом, и американским флагом на крыше. Уверена, это его дом.
Я ошибалась. Джош не просто превратил это место в настоящий домик на дереве. Он превратил его в домик на дереве с видом на весь мир. Наш мир. Париж и Нью-Йорк.
Он делает последние штрихи – дорисовывая птичек между веток дерева. Некоторые выглядят совсем как настоящие. Другие настолько причудливы, что, наверное, существуют лишь в его воображении. На весь рисунок уходит часов шесть.
Вышедший из транса Джош выглядит растерянным. Он поворачивается ко мне. А я по непонятной причине начинаю плакать. Любимый продолжает смотреть на меня, но его лицо застывает, а я продолжаю рыдать, и по моим щекам катятся невероятно большие слезы. Он склоняет голову, не отводя взгляда, а затем опускается на плед. Его глаза распахнуты, и в них плещется страх.
– Это… это так красиво, – шепчу я в восторге.
Джошуа расслабляется и начинает так сильно смеяться, что падает на спину. Его покрытые краской руки сжимают плед, а тело сотрясается от безудержного хохота.
– Не смешно, – бормочу я.
Я промакиваю лицо пледом, он же только сильнее заливается смехом.
– Теперь мне придется постирать этот плед. – Я показываю на пятна краски.
Джош медленно успокаивается. Он улыбается мне – блаженной, божественной улыбкой – и разводит в стороны свои длинные руки. Я прижимаюсь к его плечу, заляпанному зеленой краской, и он крепко меня обнимает. Я прижимаюсь ухом к обнаженной груди Джошуа, слушая, как его сердце колотится в груди, провожу руками по его телу, и он закрывает глаза. Я нежно целую его грудь. Он же приподнимает мое лицо и сцеловывает слезы.
– Спасибо, – говорит он. – Это была самая лучшая реакция. Спасибо за все.
Глава 14
Слова Джошуа разбивают мне сердце на кучу крошечных, хрупких осколков.
– Ты едешь домой? – неверяще шепчу я. – Почему ты не сказал, что это может случиться?
Прошла неделя с тех пор, как мы с Джошуа превратили «Домик на дереве» в наше убежище. Но сегодня слишком холодно для прогулок, поэтому мы лежим на моей кровати. Эта новость его тоже не обрадовала.
– Не знаю, – говорит он, откинув телефон в сторону. – Наверное, надеялся, что они каким-то образом… забудут про меня.
– Твои родители не забудут про тебя, это же очевидно, – начинаю я кипятиться.
– Ты бы удивилась, узнав, сколько времени мы потратили на разговоры с тех пор, как я приехал в школу, – вздыхает Джош. – Минут двадцать, если не меньше. И большую часть из этого времени мы проговорили сегодня.
Я вздыхаю в ответ:
– С днем рождения.
Родители Джошуа выбрали сегодняшний день, чтобы сообщить ему, что всю неделю выборов он проведет дома. Они хотят привлечь внимание прессы: восемнадцатилетний парень впервые проголосует за своего отца. А значит, Джошуа ждут съемка на избирательном участке, интервью после выборов и прочие сомнительные радости. У меня же день рождения только в конце июня. И значит, я не смогу участвовать в этом голосовании.
– Это так мерзко, – возмущается он. – Родители тащат меня в свой мир подлости и хотят, чтобы я подлизывался к репортерам.
– Голосовать за своего отца не подлость, – пытаюсь я возразить.
– Зато все остальное подлость, – не сдается Джош.
– Согласна, – вздыхаю я.
Но самое ужасное, что время его отлета совпадает со временем окончания наказания, когда мы могли бы посвящать друг другу каждую минуту.
– Но, – продолжаю я, – у нас хотя бы есть торт.
– Торт? – Глаза Джошуа загораются надеждой.
Я улыбаюсь и сползаю с кровати.
– Ты уже и так много сделала, – протестует Джош, хотя сразу понятно, что он не против. – Крем-брюле… Подарки…
– Только одна из подаренных вещей считалась подарком, – смеюсь я.
– Но они обе мне нравятся, – возражает Джош.
После ланча я вручила ему кривоватую лису из папье-маше, которую сделала сама. К ее заднице я приклеила фиолетовые карандаши. Другой подарок уже был настоящим – оригинальная картина одного из любимых художников-аниматоров Джошуа. Я заказала ее сразу после того, как мы начали встречаться и Джош упомянул, что его день рождения приходится на двадцать четвертое октября. Я переживала, что слегка переборщила, но, кажется, любимый искренне обрадовался обоим подаркам.
Я подхожу к мини-холодильнику и тут… что-то останавливает меня. Тишина. Я выглядываю в коридор. Там пусто. Дверь Нейта закрыта. Никого не видно. Меня накрывает волной безумия. Или, возможно, это отчаяние, вызванное надвигающейся разлукой. Моя рука застывает на ручке двери… А потом я принимаю решение и закрываю дверь.
Джош сглатывает. До этого мы старательно придерживались правил.
– Ты уверена? – говорит он, и голос его звучит глухо.
– Несомненно, – шепчу я.
– Мой день рождения становится лучше, – шепчет мне в ответ Джош.
Я выключаю свет.
– А еще темнее, – усмехается он.
Я на ощупь включаю лампу на столе и достаю из холодильника маленькую круглую коробочку с ореховым тортом, покрытым глянцевым шоколадным муссом. Зажигаю идеальный круг из свечей и тихо исполняю: «Joyeux anniversaire»[33]. Мелодия та же, что и в английской версии. Джош улыбается, слушая, как я пою, потому что раньше никогда этого не слышал.
– Какой страстный голос, – говорит он.
Если судить по виду моего любимого, то все происходящее ему чертовски нравится. Я же одновременно смущаюсь и получаю удовольствие. Джош закрывает глаза и задувает все восемнадцать свечей.
– Ты загадал желание? – спрашиваю я с нескрываемым интересом.
– Да. – Джош кивает на дверь.
Я легонько шлепаю Джошуа по руке вилками. Он хватается за них и тянет на себя, вынуждая меня сесть рядом. Мы смеемся, уплетая торт прямо из коробки, но вскоре я наедаюсь и валюсь на кровать. Через несколько минут Джош отставляет тарелку и падает рядом со мной, а затем издает довольный стон. Я хватаю его за правую руку и в свете лампы вижу, как он морщится. Я сразу же отпускаю его:
– Воспаление сухожилий?
– Все нормально, – морщится Джош.
Я сердито смотрю на него.
– Ладно, – признается он. – Сейчас очень больно.
Какое-то время мы молча смотрим на его сведенную судорогой руку.
– О-о… – печально говорю я. – Mon petit chou[34].
Джош удивленно вскидывает голову. Я впервые так ласково назвала его – мой милый. Это как назвать кого-то «моим сладким»[35]. Я вижу, что Джошуа это нравится, но он все равно отводит взгляд.
– Я все еще нервничаю рядом с тобой, – бормочет он.
– Правда? – тихонько смеюсь я.
– Я кажусь себе… неуклюжим. А ты словно фарфоровая куколка… Такая идеальная. Хрупкая, милая, симпатичная…
– Не бойся, если ты прикоснешься ко мне, я не разобьюсь, – улыбаюсь я.
– Нет? – Джош улыбается в ответ.
– Нет. И с тобой тоже не приключится ничего дурного…
Я снова беру его за руку и нежно глажу его пальцы. Его сухожилия так напряжены, что кажется, будто под кожей у него натянуты веревки. Он морщится от боли. Я замираю, но тут черты его лица смягчаются, а во взгляде появляется мольба. Я нажимаю сильнее, и Джош закрывает глаза. Еще сильнее – и он издает стон. Я медленно растираю каждый палец, вверх и вниз, один за другим. Его мышцы слегка расслабляются, но вряд ли это надолго. Джош слишком много работает.
– Надо делать это почаще, – вздыхаю я. – Твоей бедной руке нужна помощь.
– Я в порядке. – Джош приоткрывает один глаз.
– Ты шутишь? При таком темпе ты к двадцати годам превратишься в калеку. – Я продолжаю массировать его руку. – Ты ходил к врачу?
– Мне уже лучше, – ворчливо говорит Джош и высвобождает руку.
– Извини…
Его слова жалят.
Но тут Джош вдруг задорно улыбается:
– Я не это имел в виду.
А потом он наклоняется, тянется к своему рюкзаку на полу и достает… брашпен.
– О-о… – Мои плечи расслабляются. – Ты хочешь порисовать.
– Да… – шепчет он. – Тебя…
Это поднимает мне настроение. Я тянусь за его блокнотом, но Джош качает головой.
– Нет, – говорит он. – Я хочу порисовать на тебе.
Воздух наполняется предвкушением. Я вздыхаю. Джош покрывает поцелуями мою шею, отчего глаза у меня закрываются. Поднимается вверх к подбородку, а затем накрывает мои губы своими. Я отвечаю ему, и поцелуй становится более глубоким, страстным и жадным. Джош скользит рукой по моим голым ногам, остановившись лишь на бедрах, когда натыкается на подол юбки. Другой рукой он сжимает низ моего свитера. И замирает, ожидая моей реакции.
Мы смотрим друг на друга. Его глаза потемнели, а зрачки расширились.
Не сводя взгляда с Джошуа, я снимаю свитер. Под ним у меня шелковая майка. Я тянусь, чтобы снять и ее, но Джош останавливает меня.
– Я хочу начать здесь, – говорит он.
Джош помогает мне подняться на ноги, а затем, склонив голову, изучает свое полотно – мою бледно-молочную кожу. А потом приступает к работе. Кончик брашпена нежно касается моего плеча. Его линии то длинные и аккуратные, то короткие и небрежные. Я закрываю глаза. Чернила медленно ложатся на мою кожу. Кисточка щекочет верхнюю часть грудной клетки, шею, руки, затем ноги, икры и заднюю часть коленок… Мои бедра…
У меня перехватывает дыхание.
– Смотри, – с придыханием шепчет он.
Открыв глаза, я подхожу к зеркалу. Меня покрывают садовые розы, компасы с вращающимися стрелками, кружащиеся в воздухе листья, необитаемые острова, деревья Джошуа и замысловатые геометрические фигуры. И это прекрасно. Я прекрасна.
Я с удивлением поворачиваюсь к Джошуа, и он протягивает мне брашпен.
– Твоя очередь, – говорит он.
У меня от страха скручивает живот.
– Ты же знаешь, что я не умею рисовать, – шепчу я, стараясь скрыть смущение.