ы, но я не собиралась потратить впустую наши последние совместные часы.
Джош снял все рисунки со стены и сложил их в коробку – один на другой, один на другой. И лишь те, где я сижу на арене Лютеции, он сложил в отдельный плотный конверт. По сравнению с огромным количеством рисунков, на которых запечатлены его друзья, моих там совсем немного. Впрочем, мы встречались-то всего месяц.
Неужели прошел всего месяц?
– Месяц назад, – продолжает директриса. – Именно тогда ты перестала уделять домашнему заданию те время и внимание, которые требуются, чтобы сохранить лидирующие позиции.
Она говорит так, будто я когда-нибудь стремилась быть отличницей, хотя, по сути, я никогда не прикладывала к учебе больших усилий. Все дело в том, что у всех остальных двадцати четырех выпускников – уже двадцати трех – есть друзья, с которыми они могут куда-нибудь сходить и что-нибудь поделать. А у меня была лишь учеба. Но в течение одного месяца… у меня находились дела поважнее.
Джош спрятал конверт, который возьмет с собой в салон самолета, в рюкзак.
Все произошло так быстро. За один день его наполненная творческим духом, весельем и жизнью комната опустела. Нам дали лишь пять минут, чтобы попрощаться. Когда миссис Уассирштейн оставила нас одних в этой пустоте, я снова плакала. Джош любимым брашпеном вывел на моих пальцах слово: «L-O-V-E», а потом обхватил руками мое лицо.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Я люблю тебя. Люблю тебя.
Я едва могла разглядеть его сквозь слезы.
– Я люблю тебя, – сказала я. – Я люблю тебя. Люблю тебя.
– Айла, – говорит директриса, – в своей жизни ты повстречаешь еще много парней. И не стоит позволять им мешать тебе превратиться в достойную женщину, какой тебе предназначено быть.
Она не права. В моей жизни есть только один парень. И кем я стану без него?
Я внимательно рассматриваю свои пальцы. Буквы почти стерлись, но слово все еще обжигает мою кожу.
А вот когда я провожала Джошуа к машине, в которой его уже ждала мать, они четко выделялись на коже. По дороге мы отчаянно целовались. А затем миссис Уассирштейн открыла заднюю дверь и крикнула:
– Мы опаздываем! Поехали!
– День благодарения. – Джош схватил меня за руки.
Я смогла лишь кивнуть.
Джошуа снова меня поцеловал, но в этот раз быстро отстранился. А затем отбросил мои руки, будто они обжигали его, будто больше физически не мог их удерживать, и поспешно сел в машину. Я не видела его сквозь тонированные стекла. Я не видела, но все равно не сводила глаз с машины, пока она не исчезла из виду…
Директриса прочищает горло, и я перевожу взгляд на окно.
– Ты вела себя безрассудно всего лишь месяц. Что ж, придется тебе один месяц оставаться после уроков. Думаю, ты согласишься, что это справедливо. К тому же этого времени будет достаточно, чтобы вернуть лидерскую позицию, раз больше тебя ничто не отвлекает.
– Джош меня не отвлекал.
Директриса пристально смотрит на меня.
– Да, – наконец говорит она, – возможно, для тебя это неверное слово. Хотя у меня есть подозрения, что в случае с Джошуа дела обстоят иначе.
Это жестокая издевка.
Как она смеет предполагать, что для меня наши отношения значили больше, чем для Джошуа? Что она вообще может о них знать?
Я выбегаю из кабинета и несусь в свою тюремную камеру. За все время обучения в школе я ни разу не пересекала порог этого кабинета, но он мало чем отличается от других. Здесь только один ученик – десятиклассник. Он, не поднимая головы, выцарапывает что-то на парте. Сегодня дежурит профессор Фонтейн – учительница информатики, у которой какая-то странная, треугольная голова.
– Выбирай место… любое, – говорит учительница, и ее голос звучит так же, как у уличных иллюзионистов.
Хотелось бы мне знать, где сидел Джош. Я представляю себе его образ. В дальнем углу тут же материализуется сгорбленная фигура с насупленными бровями. Джош карандашом рисует комикс о своей жизни. Я направляюсь к этому образу, желая, чтобы он стал реальным, и усаживаюсь за парту. Окно сбоку от меня выходит на опустевший школьный двор, по которому сейчас разгуливают жирные голуби.
Я так и не прочитала мемуары Джошуа.
Что, если я все испортила? Что, если я не смогу попасть в Дартмутский колледж? Уверена, Джош обязательно попадет в Школу анимации. Ему всего-то нужно сдать экзамены для получения аттестата. Возможно, он испортил этот год, но я, вероятно, испортила наши следующие четыре года. Если бы я только могла снова услышать его голос! Он прилетел в Нью-Йорк этим утром, и его мать разрешила ему написать одноединственное сообщение: «Скучаю по тебе как безумный. К Интернету у меня тоже теперь нет доступа. Не знаю, когда мы в следующий раз сможем пообщаться. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ».
Как только меня отпускают после дополнительных часов занятий, я бреду в «Домик на дереве». С наступлением вечера на улице похолодало, а мое пальто недостаточно теплое. Я вспоминаю, как Джош укутывал меня своим пальто – прямо здесь на нашем первом свидании, – и в сотый раз плачу. Закутываюсь в плед и прислоняюсь головой к стене с его рисунком. Прижимаю ладонь к нарисованному дому с ящиками для цветов под окнами и американским флагом на крыше. Прижимаю ладонь так сильно, что становится больно.
«Здесь, – думаю я. – Он здесь».
И я тоже постараюсь оказаться там.
– Выключи его. – Курт только что ворвался в мою комнату и теперь указывает на ноутбук. – Тебе надо учиться. Завтра на тесте по физике ты должна получить высший балл.
– В этом опросе говорится, что отец Джошуа и Терри Робб сошлись в смертельной хватке. Но еще рано предсказывать победителя.
– Прекрати это читать. До выборов еще пять дней. – А затем мой друг хмурится: – Терри Робб. Почему все зовут его сразу двумя именами?
Я наконец оставила заявку, чтобы починили мою дверь. Устала, что все, кому не лень, без конца посягают на мое личное пространство. В принципе наша дружба с Куртом не пострадала, но во время каждой нашей встречи между нами повисает напряжение. Курт расстроен из-за меня. Он хочет, чтобы наша жизнь стала такой, как прежде, до Джошуа. А я расстроена из-за Курта. Знаю, он не хотел, чтобы это все произошло, но в случившемся все-таки есть значительная доля его вины. Я уверена: он мог предотвратить несчастье, но не сделал этого.
Что касается Хэтти, то я разговаривала с ней в последний раз на Хеллоуин, когда она изображала фотографию арестованного. И сейчас, окажись она и правда в полиции, мне было бы наплевать. Я как сумасшедшая проверяю новости. Мне пришлось загрузить специальное приложение, которое заставляет мой ноутбук думать, будто он находится в Штатах, потому что из-за правовых ограничений я не могла посмотреть много важных видеотрансляций. Зная, что происходит на выборах каждую минуту, я чувствую себя ближе к Джошуа. Его отец должен победить. Я надеюсь, что в этом случае родители Джошуа подобреют настолько, что вернут сыну телефон.
– Ты, – говорит Курт. – Учишь. Физику.
– Не будь такой задницей, – злюсь я.
– Задницей с ушами, – парирует Курт.
– Задницей с ручкой. – Моя злость постепенно испаряется, и я невольно подхватываю шутку.
– Умная задница, – с довольной улыбкой заявляет мой лучший друг.
Уголки моего рта непроизвольно дергаются, но во мне все еще бурлит злость. Ситуацию осложняют еще и месячные, которые должны начаться.
– Хорошо, – закрывая ноутбук, говорю я. – Ты победил. Но сначала я схожу в уборную.
– Домик для задниц, – доносится до меня, пока я иду по коридору.
Но по возвращении я тут же забываю придуманную в ответ фразу.
– У тебя пропущенный вызов с телефонным кодом два-один-два, – заявляет как ни в чем не бывало Курт.
– Что?! – Я несусь к телефону. Мне звонили из Манхэттена и оставили голосовое сообщение. – Почему ты не ответил?
– Потому что это не мой телефон, – пожимает плечами Курт.
– Что, если это был Джош?! – Моему возмущению нет предела.
– Тогда на твоем экране высветилось бы «Джош», а не «неизвестный номер».
– У него забрали телефон! – Я едва сдерживаю крик отчаяния. – Если кто-то звонит, когда меня нет рядом, ответь! А если это Джош, попроси его подождать, пока я не заберу у тебя трубку.
«Привет, Айла. – Мое сердце разбивается на две половинки, когда я слышу тихий усталый голос Джошуа, хотя он и пытается перекричать какофонию звуков из голосов, звонков и шума техники на заднем плане. – Сейчас… мм… четверг. Думаю, в Париже уже ночь? Я звоню из избирательного штаба, занял стол одного из активистов. Меня впервые оставили рядом с телефоном. Здесь очень плохо, но… я не знаю. Все это не имеет значения. Я скучаю по тебе. Попытаюсь как можно скорее еще раз позвонить тебе… – Пауза. – Надеюсь, ты в порядке. Ладно, пока. Люблю тебя».
Я перезваниваю. После двух гудков трубку снимает какая-то женщина с гнусавым голосом. Я сразу сбрасываю.
Повторно слушаю сообщение. И еще раз. И опять, опять, опять… Я не знаю, сколько раз, пока не понимаю, что Курт ушел.
Слесарь починил мою дверь, а я постоянно ношу телефон с собой.
Я поставила громкость на максимум перед тем, как пойти в душ, и с тех пор не сбавляю ее даже на уроках. Меня охватывает паранойя. Я не перестаю проверять сообщения, уровень зарядки, уровень громкости. Мне так сильно хочется поговорить с Джошуа, что я скоро умом тронусь.
В субботу незадолго до рассвета меня будит еще один звонок с таким же телефонным кодом.
– Джош?
– Ох, слава богу, – облегченно и устало шепчет любимый. – Извини, что так рано, но я не мог уснуть. Звоню тебе с кухни. Если родители меня поймают, я труп. Но я должен был услышать твой голос.
– Я так по тебе скучаю. – Я сжимаю телефон что есть силы.
– Ты веришь, что даже недели еще не прошло? – шепчет он.
– Нет, кажется, будто прошел год, – тяжело вздыхаю я.
– Как ты? – Джош тут же переходит к главному. – Что тебе сказала директриса? Тебя отстранили?
– Нет. Она оставила меня после уроков, потому что это мое первое нарушение. Но на целый месяц.