рушила моё мнение одним махом. И в этот момент я поняла, что совсем неправильно расценивала её умственные способности. Мы расстались полюбовно, и больше с тех пор я её не видела». По воспоминаниям Лейн, её отталкивали как суть утверждений Рэнд, так и то, в какой манере она их делала; Рэнд говорила «высокомерно, с чувством триумфа», «уничижительно глядя» на Лейн, когда она задавала последний вопрос[302]. Этот инцидент подтвердил сомнения Лейн насчёт Рэнд о её ультраиндивидуалистской позиции и обнажил различия в их взглядах. Рэнд явно чувствовала, что была сильнее Лейн. На следующий день Лейн прислала ей длинное письмо с объяснениями своей позиции, поля которого Рэнд испещрила замечаниями. Она так и не ответила на письмо, и больше они не контактировали.
Разрыв отношений между Рэнд и Лейн предшествовал росту важности религии среди политиков правого крыла. Спустя несколько лет после публикации «Источника» религия вышла на первый план американского политического дискурса. Рэнд отчётливо помнила, как всё менялось. До середины – конца 1940-х гг. она «не подходила к вопросу религии в политике серьёзно, потому что не было угрозы. Консерваторы не связывали себя с Богом… Никто всерьёз не пытался сказать, что если ты хочешь называть себя консерватором, то тебе нужно верить». В 1950 г. положение дел начало меняться. По мере приближения холодной войны коммунизм повсеместно начали отождествлять с атеизмом, а капитализм – с христианством. В своей блестящей дебютной работе «Бог и человек в Йеле» Уильям Ф. Бакли-младший, как известно, переформулировал светское противостояние Рэнд и Хайека «индивидуализм против коллективизма» и вывел его на другой уровень: «это дуэль христианства с атеизмом». Два года спустя Уиттакер Чемберс в своей знаменитой автобиографии «Свидетель» определил коммунизм как «человек без Бога», суррогатную веру, процветавшую в отсутствие традиционной религии. Рассел Кирк благодаря своей книге 1953 г. «Консервативный ум», в которой делался упор на важность религиозного традиционализма, ввёл в моду понятие «новый консерватизм». Даже самая левая интеллигенция склонялась к неоортодоксальной теологии бывшего социалиста Рейнхольда Нибура[303].
Сквозь все романтические интриги прослеживается поучительное послание: коммунизм – это система зла, растаптывающая благонравных и поощряющая продажных.
Рэнд, в свою очередь, стала ещё большей атеисткой. На одной коктейльной вечеринке она встретила молодого Бакли, который уже тогда был видной фигурой правого крыла. Она, как обычно, была прямолинейна и сказала ему с сильным русским акцентом: «Ты слишком умён, чтобы верить в Бога!!»[304]. Бакли одновременно и удивился, и оскорбился. Он обратился за советом к другим либертарианцам, в числе которых была Изабель Патерсон, когда открывал National Review, флагманский журнал американского консерватизма, однако основной его мишенью оставалась Рэнд. Она была не единственной либертарианкой, отвергавшей превосходство религии. Сочетание консерватизма, капитализма и христианства породило в правом крыле настоящее осиное гнездо, разжигавшее споры на страницах The Freeman, а также среди членов Общества «Монт Пелерин»[305]. К концу десятилетия светское либертарианство отойдёт в тень религиозного нового консерватизма, но полностью в ней не скроется. Вместе со своими союзниками Рэнд свидетельствовала о его жизнеспособности.
Враждебность Рэнд к религии усиливалась по мере того, как она писала «Атлант расправил плечи». Изначально в книге среди бастующих был священник, отец Амадей. Он должен был стать её «самым идеализированным образом философа-томиста», персонажем, который «теоретически явил бы в себе всё лучшее, что могло быть в человеке, которому импонирует нравственная составляющая религии». По ходу развития сюжета она хотела, чтобы Амадей начал понимать всё зло прощения и в один из решающих моментов присоединился к забастовке, отказываясь прощать одного из главных антагонистов. В итоге Рэнд решила, что наличие священника будет противоречить её изначальной задумке о рациональности. Все персонажи были представителями благородных профессий, которым она хотела выразить уважение, а включение в повествование священника равноценно пропаганде религиозности[306].
Несмотря на разочарованность в Риде, Лейн и Патерсон, Рэнд, вернувшись в Нью-Йорк, по-прежнему продолжала считать это место интересным в плане поиска «реакционеров». Её калифорнийский активизм, а также годы, проведённые за перепиской, обеспечили ей место в различных либертарианских организациях. И вот теперь она вновь проявляла активность на нью-йоркской арене. Став более осторожной в своих методах, Рэнд воздерживалась от участия в официальных организациях или партнёрствах. Она больше не хотела «поддерживать какие-либо идеи, в которые не верила». Вместо этого она будет занимать своё место среди «остальных интеллектуалов неформальным образом»[307]. Благодаря своей работе на HUAC Рэнд познакомилась с Дж. Б. Мэтьюсом, убеждённым антикоммунистом, помогавшим конгрессмену Мартину Дайсу и сенатору Джозефу Маккарти охотиться на американцев, ведущих подрывную деятельность. Мэтьюс приглашал Рэнд на многочисленные ужины и вечеринки консерваторов. Однако в послевоенную эпоху консерватизм стремительно набирал обороты, и Рэнд уже не была единственной его представительницей.
Одним из первых либертарианцев, к которым она обратилась, был Людвиг фон Мизес, с которым она уже как-то пересекалась во время одной из своих поездок на восток. В то время как прочие академики, интересовавшиеся свободным рынком, нашли своё пристанище в Чикагском университете, Мизес был настолько далёк от основных экономических течений, что ни один уважаемый факультет не хотел брать его на работу. В итоге Фонду Волкера удалось предоставить ему возможность для профессорской стажировки в Нью-Йоркском университете и выплачивать ему зарплату (как это было с Хайеком в Чикаго). Наибольшим количеством связей он обладал не в академических кругах, а в Фонде экономического образования Леонарда Рида, для которого он регулярно давал лекции и считался его сотрудником[308]. Сотрудничество с FEE напомнило Рэнд о том, что их мировоззрение отличается главным образом в вопросах нравственности. Хотя люди со стороны считали Мизеса прокапиталистическим карьеристом, сам он твёрдо верил в научную истинность своих экономических теорий. Экономика Мизеса демонстративно игнорировала тему нравственности, что, по мнению Рэнд, было опасным упущением. Однако она всё ещё надеялась, что Мизесу или другим можно привить свою точку зрения. Как она утверждала, «нужно лишь продемонстрировать им, что мои аргументы самые состоятельные»[309].
Личные отношения Рэнд с Мизесом были предсказуемо неустойчивыми. Оба были вспыльчивы и принципиальны, а об их конфликтах в консервативных кругах ходили слухи. Расселл Кирк любил попотчевать своих слушателей историей о том, как Мизес с издёвкой назвал Рэнд «глупой еврейкой»[310]. Но правда, как её помнили Рэнд и Мизес, была более прозаичной. На званом ужине у Хазлиттов Рэнд, как обычно, начала пытаться перетянуть Мизеса на свою моральную сторону. Генри Хазлитт и Мизес рассуждали с утилитарной точки зрения и были сторонниками капитализма, потому что он приносит выгоду обществу. Рэнд испытывала несколько идей из «Атланта» и утверждала, что человек может выживать только благодаря своему разуму, а также, что способность к свободному использованию рациональности является проблемой нравственности. По словам Рэнд, Мизес потерял терпение и «буквально начал кричать, потому что пытался доказать, что сказанное мной – то же самое, что говорил Руссо о естественных правах, а я хотела доказать обратное». Ужин закончился на напряжённой ноте, но потом жена Мизеса организовала перемирие. Рэнд не слишком сильно беспокоилась за этот инцидент, поскольку решила, что Мизеса переубедить не получится: «У меня создалось впечатление, что фон Мизес разработал свою систему и знал, как соотносить экономику с альтруизмом. Вот и всё»[311]. Однако принципы Мизеса не навредили его общему подходу. В отличие от Хайека, Мизес возводил капитализм в «абсолют», а потому она считала его достойным внимания и уважения.
Нейтан и Барбара были озадачены отношением Рэнд к Мизесу. Они видели пометки с критическими замечаниями, которые она сделала на полях его книг «Человеческая деятельность» и «Бюрократия». «Боже милостивый! – злобно выводила она. – Какой же дурак!» Почему же тогда она всё равно продолжала обхаживать Мизеса и рекомендовать его книги к прочтению? И в самом деле, человек, с которым Рэнд не была согласна, но продолжала с ним общаться, был редкостью. Её готовность выкроить для Мизеса исключение свидетельствовала о его невероятном вкладе в её образ мысли. Она сказала одному из студентов Мизеса: «Я не согласна с ним в гносеологическом плане, но что касается экономики и политэкономии, Людвиг фон Мизес – самое важное, что случалось в моей жизни». Рэнд было легко ценить интеллектуальную ориентацию Мизеса. Он называл разум «особенностью и характерной чертой человека», а также в основу своей работы помещал методологический индивидуализм – идею о том, что индивид должен быть основной единицей анализа. Отсюда его подход к экономике – сфере, в которой Рэнд разбиралась плохо, но тем не менее считала её критически важной[312].
Мизес добился первой известности благодаря своей критике социализма[313]