Стараясь стать хорошими объективистами, последователи Рэнд пытались следовать всему, что она указывала, даже тому, что касалось личных предпочтений. Рэнд не нравилась растительность на лице, а потому всем её последователям нужно было начисто выбриваться. Несмотря на своё одобрение секса вне брака, о гомосексуальности она отзывалась как об отвратительном отклонении. Драматург Скай Гилберт, в молодости испытывавший интерес к объективизму, вспоминал: «Будучи молодым, ненавидящим себя геем, я одобрял пуританство Рэнд. Я воображал, что могу отговорить себя от гомосексуальности. Я прочитал бесчисленное количество журнальных статей, размышлял над преимуществами и недостатками гомосексуализма, постоянно напоминая себе, что быть геем – «иррационально»[503]. Если объективизм для кого-то и был религией, то сугубо догматичной и ограничительной. Обращаясь к Рэнд за помощью в поиске ответов и определённости, её последователи могли оказаться запертыми в системе, которую она сама и сотворила.
Присутствия Рэнд, харизматичной личности, было достаточно для того, чтобы вывести объективизм на квазирелигиозную территорию, а кроме того, им было очень легко злоупотребить ввиду его обобщающей структуры. Глубоко в его философии присутствовали элементы, которые потворствовали догматичным тенденциям принуждения. Невзирая на то что Рэнд поощряла независимость, содержание её мыслей поглощалось их формой, требовавшей последовательности и исключавшей любые противоречащие данные, появившиеся благодаря опыту или эмоциям. Рэнд отвергала все способы познания, в основе которых не лежала сознательная, рациональная мысль, которая не вела к силлогистическим заключениям. Таким образом, объективизм мог быстро превратиться в слепое поклонение Рэнд. Один бывший объективист вспоминал: «Если вы думаете, что я руководствуюсь рациональными аргументами и вы не можете их опровергнуть, то вы слепы, какими мы все и были». На балах NBI десятки женщин появлялись в платьях с одним плечом, как Дагни из «Атлант расправил плечи». Когда Айн и Фрэнк приобретали новый предмет мебели, он сразу же становился последним писком моды среди объективистов[504].
Рой Чайлдс, активный объективист, а позже сторонник анархо-капитализма, отмечал, что многие не просто читали «Атлант расправил плечи», но позволяли книге «захватить» себя. В читательских письмах к Рэнд скрывалась правда. Один мужчина написал ей: «Ваша философия тронула меня так глубоко, что я больше не могу мыслить вне её контекста, как не могу и представить себя за другим занятием, кроме как за его обсуждением». Другой студент радостно сообщал: «Около месяца назад я стал замечать, сколько мыслей из вашей книги я преподношу своим учителям и однокашникам. В результате своего энтузиазма я потерял двух друзей и теперь начинаю понимать, насколько они мне были не важны»[505]. Точно так же, как поклонники Рэнд имитировали её язык и риторические структуры, они стали копировать её психологию, в том числе отказ от друзей, не подходивших под объективистские стандарты. Принципиальные расколы и ссоры были обычным делом для объективистской субкультуры, когда последователи Рэнд начали следовать её представлению о правильных человеческих отношениях.
«Коллектив» ощущал на себе тяжесть влияния тёмной стороны объективизма. Субботние вечера в квартире Рэнд иногда сопровождались временными неудобствами. Однажды Роберт Гессен и его жена пришли после просмотра фильма «Топаз», который им обоим понравился. Рэнд хмурила брови, пока слушала, как они рассказывают об одной сцене, в которой русский ренегат приходит в восторг от роскоши западных благ: «[Она] буквально пришла в ярость и начала орать на нас, какие мы глупцы». В комнате воцарилась тишина, пока Рэнд говорила. Разве они не понимали, что это была пропаганда, нацеленная на то, чтобы изобразить всех перебежчиков материалистическими оппортунистами, нежели людьми, жаждущими свободы? Непонимание этой сцены означало, что Гессены были незрелы, поверхностны и наивны. Вечер был испорчен, а они чувствовали, что их «избили, расплющили и унизили»[506].
Члены ближнего окружения Рэнд считали эти вспышки гнева опасностью, которой они с готовностью подвергались в обмен на то, что она предлагала. Генри Хольцер, адвокат Рэнд, вспоминал, что вечера в её квартире требовали своего рода компромиссов: «В основном говорила она, и каждое сказанное ею слово, каждое предложение было волшебным. Это было откровение… Но, с другой стороны, я думаю, будет честно сказать, что большинству людей приходилось постоянно осторожничать». Он рассказал, как реагировала Рэнд, если кто-то говорил то, что ей не нравилось: «Она смотрела на тебя испепеляющим взглядом и говорила, что у тебя паршивое чувство жизни, или что ты действительно безнравственен, или что не понял смысл, или жил тем, что не способствовало жизни»[507]. Такие разносы не отпугивали последователей. Она давала им «целую вселенную», оформленную философию, которая, казалось, облегчала путь через жизненные невзгоды. Привязавшись к Рэнд, уже нельзя было просто так уйти.
Многие жертвы понимали, что сделали что-то не так, даже если их изгоняли из мира Рэнд. Худших обидчиков публично упрекали во время групповых обсуждений и анализов, напоминавших судебный процесс. Не играло роли даже то, что этот человек мог быть пациентом Брэндена, которому он ради терапевтического процесса доверял конфиденциальные сведения в ожидании поддержки. Подобное официальное отречение друзей психоаналитика и интеллектуального идола просто уничтожало. Журналистку Эдит Эфрон Рэнд выгнала после не понравившейся остроты. Эфрон после «суда» написала заискивающее письмо, благодаря Рэнд за дар в виде «Атланта» и других её работ: «Я целиком и полностью согласна с вашим моральным суждением насчёт меня и вашими действиями, которые вы предприняли, чтобы прекратить наше общение… Я воздала вам за величайшие дары [ «Атлант расправил плечи»] болью и разочарованием. Окажите мне, если захотите, любезность признать моё бесконечное самоосуждение»[508]. Заметку об изгнании Эфрон напечатали в «Объективисте», и это было лишь предвестником дальнейших разрывов.
Рэнд называла всё своими именами и была прямолинейна, с головой погружаясь в самые злободневные темы.
Мюррей Ротбард знал, что эти «суды» имели большое значение для объективистского общества. Они стали ещё важнее, когда отношения между Нейтаном и Айн начали рушиться. «Суды» были для Нейтана способом доказать Айн свою преданность объективизму. Они также были одним из того небольшого количества методов продемонстрировать свою деятельность как объективиста. Барбара Брэнден вспоминала, что и Рэнд, и её муж играли заглавные роли: «Она не только поддерживала. Она одобряла. Но инициатором этих ужасных сеансов был Нейтан»[509]. Боясь оказаться следующим, никто из «Коллектива» не осмеливался усомниться в выносимых суждениях.
От всех этих чисток и разрывов отношений Рэнд страдала не меньше других. В 1967 г. их с Нейтаном отношения стали сугубо психотерапевтическими, но он продолжал искать её помощи в решении своих сексуальных проблем. Нейтан утверждал, что по-прежнему любит её и хочет восстановить с ней любовные отношения; но он просто не мог. Через четыре года тайных любовных отношений с Патрисией он заявил о своей асексуальности, что его не привлекают даже вожделенные 18-летние девушки, и практически дал обет безбрачия. Рэнд же теперь уже не хотелось принимать Нейтана обратно. Его поведение стало сбивать её с толку, а безразличие ранило. Она засыпала его вопросами: она слишком стара для него? Стоит ли им обо всём забыть? Убеждённый в том, что Рэнд оттолкнёт его от себя и разрушит NBI, если он открыто от неё откажется, Нейтан продолжил притворяться. Пара перебирала варианты помощи ему. Может быть, ещё одна интрижка поможет оживить его сексуальные силы? Рэнд не была уверена на этот счёт, но как-то сказала ему, что стерпит, если он заведёт ещё одну любовницу, правда, быстро сочла это неприемлемым. Нейтан тоже пребывал в нерешительности. Однажды он назвал Рэнд идеальной для себя женщиной, на следующий день он рассказывал об их будущем, как они сохранят духовные и сексуальные отношения, и в то же время он будет сожительствовать с женщиной своего возраста. Имя Патрисии всплывало часто, но Нейтан отрицал свои романтические чувства к ней.
Их разговоры для Рэнд были непостижимыми на любом уровне, но тем не менее она знала, что что-то было до жути не так. Нейтан, когда-то крайне рациональный и открытый в общении с ней, будто стал другим человеком. Он повторялся, противоречил сам себе и не был способен ясно выражать свои мысли. Больше всего беспокоило Рэнд то, как он ответил на её вопрос о том, что думает о ней: «Я не знаю». Он не мог объяснить свои чувства по отношению к Барбаре или Патрисии. Человек, которого Рэнд восхваляла как своего психологического просветителя, был совсем оторван от своего внутреннего состояния. Спустя год Рэнд начала терять надежду. «Из-за него я чувствую себя мёртвой»[510], – писала она в своих дневниках. Затем, в июне 1968 г., Нейтан прислал Рэнд письмо, в котором ясно дал понять, что из-за разницы в возрасте он не может продолжать с ней отношения.
Письмо Нейтана означало отказ не только от Рэнд, но и от самой философии объективизма. Объективизм гласил, что секс никогда не был чем-то сугубо физическим; он всегда был результатом глубинного принятия общих ценностей, чувством того, что партнёр воплощает в себе высшие человеческие достижения. Рэнд не только была эмоционально подавлена, но и теперь сомневалась в том, что Нейтан был подходящим представителем дела всей её жизни. Он попал в силки физической привязанности, что очень многое говорило о его эмоциональном и духовном смятении. То, что Рэнд больше не была для него привлекательной, сильно задействовало её самые потаённые комплексы.