Опишите, как происходил вечер.
Это было замечательное событие. Перед лекцией мы согласно обычаю отобедали в офицерском клубе. Возможно, я сидел ниже соли[346]. Оттуда мы направились прямо в аудиторию, и когда на сцене появилась мисс Рэнд, все было вполне благопристойно. Все собравшиеся встали; затем нам представили оратора, что в данном случае сделал полковник Айви, после чего все сели. Он произнес несколько слов о ее выдающихся качествах и так далее, после чего инициатива перешла к ней. Она была женщиной не слишком высокой, однако говорила с большой силой.
Вот еще помню: в то время память о Вьетнамской войне еще не успела изгладиться. Конечно, сама война уже завершилась, однако память о ней все равно сказывалась и на том, как ее встречали, и на поведении кадетов. В частности, она, должно быть, сказывалась на полковнике Айви, дважды побывавшем во Вьетнаме в качестве пилота и отличившегося там. Академии, офицерам и кадетам приходилось в течение последнего времени переживать очень едкую критику. И все мы были настроены в защиту позиции, позволявшей нам посылать людей на войну и возвращать их обратно, что нам и приходилось тогда делать. Я упоминаю все это, потому что мисс Рэнд начала с того, что поздравила собравшихся. По временам тон ее казался мне снисходительным, но тем не менее она поздравила нас с учетом нашего общего дела, причем сделала это с таким энтузиазмом, какой в тот момент существовал не у каждого. Она отнеслась к армии с восхищением. Кадеты и офицеры жаждали подобного одобрения от общества и, увы, получали тогда нечасто. Гости, посещавшие нас в предшествующие годы, предпочитали благоразумно помалкивать на эту тему.
Расскажите еще о том, как студенты и офицеры отреагировали на подобный комментарий.
Они были приятно удивлены. Они жаждали именно такого отношения, может, даже излишне лестного. Заканчивая выступление, она вышла из-за кафедры — над которой возвышалась только ее голова, что нисколько не смущало ее, и, отдав нам честь на несколько британский манер, сказала: «…мужчины Вест-Пойнта, я салютую вам!» Этими словами она закончила свое выступление. Кадеты немедленно разразились бурными аплодисментами, перешедшими в стоячую овацию.
До сих пор все складывалось хорошо. Потом начались вопросы и ответы. Вопросы были достаточно острыми. Я запомнил лишь два или три. Один из них оказался достаточно сложным и несколько остудил общий энтузиазм; он был связан с происходившими в то время в Южной Дакоте демонстрациями индейцев в резервациях Вундед Ни и Роузбад.
Один из кадетов встал и спросил мисс Рэнд, что она думает о том, чего ищут и добиваются эти индейцы. Она ответила, что индейцы владели этой страной пять тысяч лет и ничего не сделали с ней; что им следовало отступить в сторону и позволить другому народу преобразовывать эту землю. Ответ этот, на мой взгляд, трудно назвать совершенно удивительным, однако на реакцию кадетов повлиял факт, о котором она не знала, но знали все учащиеся: задавший этот вопрос был коренным американцем. Ее ответ существенно охладил атмосферу, и вопросы после этого пошли на спад. Увы.
После завершения лекции она перешла обратно в клуб офицеров, где часть кадетов и некоторые из офицеров хотели продолжить разговор с ней. Те, кто приехал к нам издалека, были довольны этим обстоятельством, ибо время на вопросы в аудитории было отведено кадетам.
Как отреагировал на мисс Рэнд факультет?
На мой взгляд, преподаватели были благодарны ей за те сравнения, которые они могли сделать в классе во время оживленной дискуссии по поводу таких предметов, как отношение Канта к феноменологии опыта, с которым мисс Рэнд была не согласна. Потом, лекция заняла собственное место в курсе. Она представляла собой часть той перспективы, которой мы хотели достичь. Впрочем, не знаю, что могли вынести из нее кадеты, однако уверен в том, что им было полезно услышать другое мнение на ту тему, которую им читали.
Какое впечатление осталось у вас от выступления мисс Рэнд и ее ответов на вопросы?
Мне показалось, что кадеты и факультет были очень увлечены им, они действительно восприняли этот вечер с большим энтузиазмом, однако когда у них появилось время сесть и подумать, можно было понять, что кое-какие идеи, которые проповедовала мисс Рэнд, были враждебны им. Факультет в данном случае пытался — и, думаю, преуспел — в намерении преподать кадетам более сбалансированную перспективу. И хотя личное обаяние мисс Рэнд могло склонить факультет и кадетов в сторону этих идей, я убежден, что со временем это влияние выветрилось.
Что же такое враждебное, по вашему мнению, она проповедовала?
В вопросе насчет индейцев можно уловить некий принцип: люди, носящие военный мундир, должны обладать несколько более глубоким пониманием тех людей, с кем и для кого они работают, чем, на мой взгляд, предполагала мисс Рэнд. Это часть их обязанностей. Кто-то из философов, кажется, Розенберг из Колумбии, достаточно убедительно доказывал кадетам, что они не просто должны понимать, за что воюют и что должны уничтожить, но и то, что это потребует от них.
Вы были увлечены выступлением мисс Рэнд?
Да, был. Однако должен сказать, что по ходу его оно начало вызывать у меня все большее отторжение. Она хвалила кадетов и офицеров за преданность долгу и так далее, и так далее, однако у меня возникало чувство, что она поймала на крючок всех этих людей и вываживала их на леске, как рыболов форель, a такие вещи мне не по вкусу.
Какова была реакция мисс Рэнд на собственное выступление и на события дня?
Думаю, она была довольна. Ее приняли очень тепло, с большим энтузиазмом, а в клубе вообще была интересная картина. Она там была прямо как королева Виктория на троне. Она сидела, а люди вокруг нее стояли и сидели на полу и задавали вопросы.
Почему каждый студент Вест-Пойнта должен был изучать философию?
Пожалуй, по означенным мистером Розенбергом причинам, кроме того, мы надеемся, что когда эти люди выйдут за стены академии и демобилизуются, то станут так называемыми «просвещенными лидерами». Понимание философских принципов в значительной мере способствует просвещению, и после обучения в течение трех с половиной лет или прослушивания курсов, мы считаем, что важно наделить их руководящим курсом философии, способным привести в более разумный вид и порядок наши принципы и фактический материал. В этом весь смысл.
Какого философского течения придерживались в Вест-Пойнте, особенно в то время, когда вас посетила мисс Рэнд?
Не сказал бы, что таковое у нас имелось. И по сути дела, это явилось одной из причин того, что мы решили дать кадетам более сбалансированный кругозор в философских вопросах, поскольку удовлетворительного решения у нас не было; в академии не было общепринятой философии.
Не располагает ли Вест-Пойнт собственной философией, основанной, например, на таком понятии как честь?
Ну, конечно! Да, да, да и да. Добавим сюда девиз академии «Долг, Честь и Страна» и получим то, чем так увлеклась мисс Рэнд во время своего визита. Она считала достойным деянием исполнение своего долга на службе стране, когда той это будет нужно. Вот почему она так расхваливала нас за то, что делалось последние десять лет.
Ваше мнение об Айн Рэнд?
Она показалась мне весьма сильной леди.
Маррей Дворецки
Маррей Дворецки был терапевтом Айн Рэнд и Фрэнка O’Коннора.
Дата интервью: 21 января 1999 года.
Скотт Макконнелл:Какой была Айн Рэнд в качестве пациента?
Маррей Дворецки: Великолепной. Она исполняла все, что ей было рекомендовано. Нужно было только обстоятельно и со всеми подробностями объяснить, что, почему, как и где она должна сделать.
Расскажите мне о мисс Рэнд и ее заболевании раком легких.
Я поставил ей этот диагноз. Это был драматический момент. Я отчетливо помню его. Она была курильщицей, и я все время кричал, чтобы она бросила курить. Она была русской леди и держала сигарету в европейском стиле. Не так, как это делаем мы, выставляя вперед тыльную сторону ладони. А она всякий раз отвечала: «Дайте мне рациональное объяснение того, почему я должна перестать курить». Она обожала рациональный подход. В тот день я получил ее рентгеновские снимки и вставил их в свое смотровое устройство. В ее легком обнаружился узелок, тут я постучал по снимку и сказал: «Вот по этой убедительной причине». Тут она немедленно потушила сигарету, и я заметил: «Боюсь, моя дорогая, что уже слишком поздно».
Еще я сказал: «Картина совсем неважная, если учесть, что предыдущие ваши снимки были нормальными». Я посылал ее на рентген раз в году, потому что она была курильщицей. И еще: «Вероятно, новость не сулит вам ничего хорошего, и вам надо бросить курить».
Я знал, что она много курила всю свою жизнь. Она и в моем кабинете никогда не появлялась без сигареты. Так что она прекрасно знала, чему обязана своим раком. И она больше никогда не курила.
Мы поговорили на эту тему, a потом я немедленно снял трубку, позвонил хирургу Крэнстону Холману и договорился о том, чтобы она явилась к нему вместе со своими снимками. Они сделали операцию, она прошла курс лечения: радиотерапию в дополнение к операции. После этого она уже не обращалась ко мне; за ней следили доктор Холман и пульмонолог.
Как она отреагировала на новость?
Она была волевой леди. И очень интересной женщиной. Ее отношение к собственному мужу было полной противоположностью ее отношения к себе самой. Она приходила в полнейший ужас, когда с ним что-нибудь происходило. Он слишком много значил для нее. Она сходила с ума, когда он заболевал.
Можете ли вы привести пример?
Она буквально исходила тревогой. Когда он простужался, к примеру, она начинала волноваться и кудахтать, как какая-нибудь наседка. Собственный рак встревожил ее куда меньше, чем его простуды или бронхиты. Помню, как я ездил к ним на вызовы, когда они жили на 34-й стрит. За себя она нисколько не волновалась, но в отношении мужа теряла самообладание. Удивительное дело. В присутствии Фрэнка O’Коннора она становилась совсем другой.