, вышедшей на втором году работы. Но в основном на втором году выпуска журнала со мной работал Леонард, а не она сама. После смерти Айн, на третьем году, я получил самостоятельность.
Редактировали ли вы для ОФ статьи Айн Рэнд?
Да, когда переиздавал ее речь «Век посредственности», произнесенную в 1981 году в Форд Холл Форуме. Она содержала критику администрации Рейгана, креационизма и Новых правых[379]. Я редактировал этот текст перед публикацией. Я сделал некоторые редакторские правки, и мы обсудили их.
Она отнеслась к этому факту совершенно спокойно и согласилась с большинством моих предложений, небольших, но достаточно многочисленных. С некоторыми она не согласилась, но объяснила почему. Если твои слова были рациональны, она активно рассматривала их. Мои редакторские правки ее совершенно не задевали, она была полностью открыта для них и продумывала их.
Конечно, в данном случае замечания были в основном связаны с подготовкой к печати произнесенной вслух речи. Однако один реальный философский вопрос все же возник. По ходу речи был поднят вопрос об абортах. Я спросил ее: «Допускаете ли вы возможность аборта на восьмом или девятом месяце беременности?» Потому что одно из предложений было сформулировано так, что его можно было понять как предположение о недопустимости абортов на восьмом или девятом месяце, когда ребенок уже способен жить вне матки. Она ответила: «Ребенок к этому времени уже полностью сформирован, он может жить». Я заметил: «Да, но разве здесь вы не подчеркивали разницу между потенциальным и реальным положением? Ребенок еще не родился». И она сказала: «Да, но убивать его будет неправильно». Я возразил: «Или вы хотите сказать, что с нравственной точки зрения это неправильно, но укладывается в рамки прав женщины?» Минуту-другую мы дискутировали на эту тему, после чего она взяла ручку, решительным и резким движением зачеркнула предыдущую фразу и единым духом написала недвусмысленное утверждение: «Жизнь человека начинается с момента рождения».
Должно быть, работать с ней было увлекательно.
Безусловно. Интерес представляло каждое общение с Айн, каждая возможность поговорить с ней. Интересно было даже передавать собственное сочинение ей на редакцию — хотя поначалу и страшно. Но, как оказалось, она всегда была тактична, даже когда считала безнадежным переданный ей набросок статьи, и мне приходилось переписывать ее с самого начала. Она с сочувствием относилась к подобной ситуации, понимая, что начинать заново мне будет неприятно. Она была добра ко мне. И в результате появлялся более качественный творческий продукт.
Существовали ли такие темы, которых она не стала бы затрагивать по какой-либо причине? Например, считая ее скучной или неприятной?
Мне кажется, что она считала тему анархизма настолько глупой, что обращаться к ней в своих статьях полагала ниже своего достоинства. После того как я написал для ОФ полемическую статью против анархизма, она спросила: «Значит, вы наконец избавились от этой темы?» И я сказал: «Да».
С ее точки зрения, проповедь анархизма возможна только на детском уровне интеллекта. И тезис этот не подлежит обсуждению. В либертарианском анархизме она видела новейшую трансформацию русского анархизма, с произведениями сторонников которого познакомилась в России еще подростком. Однажды, когда после лекции в Форд Холл Форуме она раздавала автографы в Зеленой комнате, у нее вышло небольшое столкновение с одним типом, который оспаривал ее мнение и пытался ей навязать отрывок из произведения какого-то либертарианского анархиста. Произведение это было при нем, и он уговаривал ее прочесть из него отрывок. Айн с презрением отказалась и сказала: «Мне приходилось читать более авторитетных авторов, чем современные анархисты; я читала в оригинале русских анархистов». Кажется, она упоминала Кропоткина. Она считала анархизм субъективистской надуманной ерундой.
Давайте перейдем теперь к другой теме, к Фрэнку O’Коннору. Она рассказывала вам о нем что-нибудь еще?
Да, и кое-что я запомнил. Когда Фрэнку было шесть лет, его отдали в первый класс католической школы. По прошествии нескольких недель школьный учитель обратился к его родителям и спросил: «А где находится Фрэнк?» Родители удивились: «Что это значит? Мы каждый день отправляем его в школу». Учитель ответил: «Мы уже не первую неделю не видим его». Оказалось, что шестилетнему Фрэнку не понравилась католическая школа, так что он ушел из нее и самостоятельно записался в среднюю школу, куда и ходил каждый день. Родители возражать не стали и позволили ему остаться. Фрэнк был очень антирелигиозно настроен. Айн говорила, что относилась к религии мягче, чем он. В таком случае, скорее всего Фрэнк рос в католическом окружении, что и заставило его взбунтоваться.
Еще она рассказывала мне о том, что когда они с Фрэнком жили в Голливуде после того как поженились в 1929 году, Фрэнк однажды ехал в одиночестве, и его остановили за превышение скорости, — несправедливо, как он считал. Полиция доставила его к судье, и он отказался признать себя виновным, после чего его отправили на всю ночь в тюрьму. Айн не знала об этом и была очень взволнована, когда он вовремя не вернулся домой. Однако рассказывала она эту историю с явным восхищением… его отказ подчиниться несправедливому обвинению, несмотря на вынужденный ночлег в тюрьме, вызывал ее одобрение.
Фрэнк, сказала она, всегда интересовался теми районами, в которые расширялся город — пригородами, теми, которые росли, и теми, которые не менялись. Она сказала, что это было у него едва ли не хобби. Когда после продажи Источника студии Warner Bros’ они переехали в Голливуд, Айн хотела купить построенный Фрэнком Ллойдом Райтом дом Сторера[380], расположенный в Голливуд-Хиллз. Она хотела приобрести его из эстетических соображений, однако за дом просили очень много, и в итоге они предпочли выбранный Фрэнком дом с участком в долине Сан-Фернандо, потому что Фрэнк заметил, что Лос-Анджелес быстрее всего растет в этом направлении. Они подобрали себе особняк, построенный Ричардом Нойтрой, купили его за 24 000 долларов, а через двадцать лет продали примерно за 200 000 долларов (что в современных ценах составит больше двух миллионов). Так что Фрэнк внес весьма существенный вклад в их финансовую историю.
Однажды она сказала мне, что Фрэнк был очень хорошим водителем. Иногда она рассказывала мне свои воспоминания в расчете на то, что их запомню, на что мне не всегда хватало ума. В данном случае она выждала мгновение, и когда от меня не последовало реакции, спросила: «А знаете, почему я назвала его хорошим водителем, хотя сама не умею водить автомобиль?» Я спросил: «Так почему же?» И она ответила: «Целых три тысячи миль я видела его лицо только в профиль». Они несколько раз проезжали через всю страну, и во время этих путешествий он всегда смотрел только на дорогу, но не на Айн. На самом деле это не подвиг — находясь за рулем, ты смотришь прежде всего на дорогу — и на самом деле эта история больше говорит об Айн, чем о Фрэнке. По-моему, забавный анекдот. Айн, безусловно, продумала и сочинила его. И мне не без основания кажется, что я был не первым его слушателем.
Другой раз, после лекции, когда Айн и Фрэнк уже находились у двери и собирались уйти, в Айн буквально вцепился споривший с ней юнец. Она любила вопросы и обсуждения. Однако возражений не допускала, во всяком случае, со стороны людей, ничем не проявивших себя перед ней. Она сказала, что больше не желает с ним разговаривать, и тот выпалил: «Вы подвергаете цензуре мои идеи». Фрэнк немедленно отпарировал: «Откуда они могут у вас возникнуть?» — и оба они отправились восвояси. Так что и он умел поставить нахала на место. Я никогда не видел его иначе как благожелательным по отношению к Айн или ее друзьям, однако он без труда осадил зарвавшегося мальчишку.
Однажды она сказала мне, что считает Огайо архетипичным американским штатом. Она считала Огайо воплощением ее собственного представления о настоящей Америке… в Огайо родился Фрэнк, Рорк и Голт также были родом из Огайо, как и все прочие ее герои. Я не хочу этим сказать, что она во всем и всегда превозносила Огайо, но только то, что она видела в этом штате, так сказать, эталон Америки. Я не спрашивал ее о причине, однако подозреваю, что существенную роль в этом предпочтении сыграло происхождение Фрэнка.
Однажды я гулял с ней и пошел чуть быстрее того, чем хотелось ей, и она сказала, что та же самая проблема была у нее с Фрэнком, и она говаривала ему: «Я не могу угнаться за твоими прекрасными длинными ногами». Тогда он замедлял шаг. Потом поговорка усохла, и она стала просто говорить «прекрасные длинные ноги», после чего он тормозил. С моей точки зрения, это интересно. Потому что она не говорила ему: «Эй, Фрэнк, послушай. Прошу тебя, шагай потише, а?» или: «Фрэнк, не надо идти так быстро». Она сделала из просьбы комплимент. Так она обращалась с людьми, которыми восхищалась, и особенно с Фрэнком. Она обожала его. Она никогда не помыкала им. Она всегда ласково просила его о том, что ей было нужно.
За одним существенным исключением. Она сказала, что в начале их романа Фрэнк однажды заявился к ней с усами, которые отращивал для полученной им роли. Айн терпеть не могла волосы на лице и, увидев усы, пришла в ужас. Она говорила мне, что буквально взвизгнула, увидев его таким, и сразу сказала: «Фрэнк, ты должен убрать их!» И она заставила его сбрить усы. Айн говорила, что ни до, ни после этого случая не позволяла себе ничего подобного. Просто усы были выше ее сил. Она сказала мне, что усматривала в растительности на лице осквернение его прекрасных черт.
Существовал ли какой-нибудь контраст в их восприятии жизни?
Она прожила с ним пятьдесят лет, однако Фрэнк в смысле восприятия жизни ни в коей мере не являлся созданием Айн Рэнд. То есть, имея рядом с собой Айн, эту могучую личность, нетрудно принять хотя бы ее окрас, благодаря чистой ее силе. Однако его ощущение жизни просматривается во всем, что он делал и говорил, а также в его картинах. Он располагал очень независимым, лично