Питт закурил и вопросительно посмотрел на врача.
— Вы представитель странного народа, доктор. Внутри вы переполнены теплом и благородством, но внешне совершенно бесчувственны.
— Вы увидите, что жители Рейкьявика более открыты. Это ведь сельская местность, мы рождаемся на уединенной и суровой, но прекрасной земле. Исландцы, живущие не в городах, никогда не сплетничают; мы читаем мысли друг друга чуть ли не раньше, чем заговорим. Жизнь и любовь — обычные происшествия, смерть — неизбежная банальность.
— Мне было любопытно, почему дети совершенно не реагировали на то, что сидели рядом с трупом.
— Смерть для нас — обычное расставание, к тому же кажущееся. Вот посмотрите, — доктор показал на большое окно, за которым видны были могильные камни кладбища, — те, что ушли до нас, все еще здесь.
Питт несколько мгновений смотрел на могильные плиты — все они торчали из зеленой, похожей на мох травы под разными углами. Потом его внимание вернулось к фермеру, который нес к лендроверу самодельный сосновый гроб. Фермер с силой и нежностью отца к ребенку поднял тело Ханневелла и уложил в традиционный, заостренный с обоих концов гроб.
— Как зовут этого фермера? — спросил Питт.
— Мандссон. Торстейн Мандссон. А сына — Бьярни.
Питт смотрел, как гроб с телом устанавливают в кузов.
Потом отвернулся.
— Я все время думаю: был ли бы доктор Ханневелл еще жив, если бы все делал по-другому, более правильно.
— Как знать? Помните, мой друг, если бы вы родились на десять минут раньше или на десять минут позже, ваш жизненный путь, возможно, никогда не пересекся бы с его путем.
Питт улыбнулся.
— Я понял вашу мысль. Но дело в том, что он вверил мне свою жизнь, а я действовал неудачно и погубил ее. — Он замялся: перед глазами вновь появилась эта сцена. — На берегу, перевязав ему руку, я на полчаса отключился. А если бы остался бодрствовать, он не истек бы кровью.
— Пусть ваша совесть успокоится. Ваш доктор Ханневелл умер не от потери крови. Это все шок: рана, катастрофа, падение в ледяную воду. Я уверен, что вскрытие покажет: сердце не выдержало задолго до того, как он потерял много крови. Он был немолод и, судя по тому, что я вижу, не был натренированным, спортивным человеком.
— Он был ученым, океанографом — лучшим из всех.
— Тогда я ему завидую.
Питт вопросительно посмотрел на деревенского врача.
— Почему вы так говорите?
— Он был человеком моря и умер у моря, которое любил; может быть, его последние мысли были спокойны и безмятежны, как вода.
— Он говорил о боге, — сказал Питт.
— Ему повезло… Однако я чувствую, что, когда придет мое время, буду счастлив лечь вон там, на церковном кладбище, в ста шагах от места, где родился, среди людей, которых любил и о которых пекся.
— Хотел бы я разделять вашу склонность к оседлости, доктор, но среди моих далеких предков были цыгане. Я унаследовал их склонность к бродяжничеству. Мой рекорд жизни на одном месте — три года.
— Любопытный вопрос: кто из нас счастливее?
Питт пожал плечами.
— Как знать? Мы с вами слышим бой разных барабанов.
— В Исландии говорят: мы клюем на разную наживку.
— Вы ошиблись с призванием, доктор. Вам следовало бы стать поэтом.
— Да, но я и так поэт, — рассмеялся доктор Йонссон. — У нас в каждой деревне четверо или пятеро поэтов. Нужно долго искать, чтобы найти более литературную страну, чем Исландия. Двести тысяч человек — все наше население — покупают в год больше пятисот тысяч книг…
Он замолчал: дверь отворилась, и вошли двое. И остановились — спокойные, деловитые, очень уверенные, в полицейских мундирах. Один из них приветственно кивнул доктору Йонссону, и Питт неожиданно увидел всю картину.
— Почему вы не сказали, что вызвали полицию, доктор Йонссон? Мне ни от кого ничего не надо скрывать.
— Не обижайтесь. Но рука доктора Ханневелла изуродована пулями. Я лечил достаточно раненых охотников, чтобы понять это. Закон на такой случай совершенно ясен, как, я уверен, и в вашей стране. Я обязан сообщать обо всех пулевых ранениях.
Питту все это не понравилось, но выбора у него не было.
Стоящие перед ним мускулистые полицейские вряд ли воспримут всерьез рассказ о призрачном черном реактивном самолете, который изрешетил фюзеляж «Улисса» десятками пулевых отверстий, а потом, после тарана, сам упал в море. Связь между погибшим судном внутри айсберга и этим самолетом — не совпадение и не случайность. Теперь Питт был уверен: то, что начиналось как простой поиск пропавшего корабля, превратилось в непрошенное вмешательство в сложный и разветвленный заговор. Питт смертельно устал от всей этой истории, устал лгать, и у него в голове крутилась только одна мысль: Ханневелл мертв, и кто-то заплатит за это.
— Вы пилот разбившегося вертолета, сэр? — спросил один из полицейских. Несомненный акцент, вежливый тон, но это «сэр» кажется чуть принужденным.
— Да.
Вот все, что сказал Питт.
Этот сдержанный ответ как будто на мгновение поставил полицейского в тупик. Он был светловолосый, с грязными ногтями, из рукавов торчали запястья, из брюк — щиколотки.
— Как ваше имя и имя погибшего?
— Питт, майор Дирк Питт, Военно-воздушные силы США. Человек в гробу — доктор Уильям Ханневелл, Национальное агентство подводных и морских работ.
Питту показалось странным, что ни один из полицейских не потрудился записать его ответ.
— Ваша цель? Несомненно, аэропорт в Кефлавике?
— Нет, вертолетная посадочная площадка в Рейкьявике.
В глазах светловолосого полицейского мелькнуло удивление. Оно было едва заметно, но не ускользнуло от Питта. Спрашивавший повернулся к напарнику, смуглому, полному мужчине в очках, и что-то сказал по-исландски.
Он повернул голову к стоявшему снаружи лендроверу, заметно нахмурился, потом снова повернулся к Питту.
— Можете назвать пункт вашего вылета, сэр?
— Гренландия… город не назову. В названии двадцать букв, и для американца оно совершенно непроизносимо. Мы с доктором Ханневеллом участвовали в правительственном исследовании и наносили на карту айсберги в Восточно-Гренландском течении. Нам надо было пересечь Датский пролив, заправиться в Рейкьявике и вернуться в Гренландию параллельным курсом, но на пятьдесят миль северней. К несчастью, нам не хватило горючего, и мы разбились у берега. Вот все, если не считать незначительных подробностей.
Питт солгал, сам не зная почему. Боже, подумал он, это входит в привычку.
— Где точно вы потерпели крушение?
— Если бы я знал, — нелюбезно ответил Питт. — Пройдите три квартала мимо коровьего пастбища и сверните налево на Бродвей. Вертолет припаркован между третьей и четвертой волнами. Он желтый, вы его не проглядите.
— Будьте благоразумны, сэр. — Питт с удовлетворением заметил, как покраснело лицо полицейского. — Мы должны указать в отчете начальству все подробности.
— Тогда почему бы вам прямо не спросить о пулевых ранениях доктора Ханневелла?
Казенное выражение лица смуглого полицейского резко изменилось; он раскрыл было рот, но изобразил подавленный зевок. Питт посмотрел на доктора Йонссона.
— Вы говорили, что они здесь по вашему звонку?
— Мой долг — информировать представителей закона.
Йонссон как будто не очень хотел говорить.
— Допустим, вы объясните раны вашего друга, — сказал Грязные Ногти.
— У нас было с собой ружье для стрельбы по белым медведям, — медленно сказал Питт. — Оно случайно разрядилось при крушении, и пуля попала доктору Ханневеллу в локоть.
Насколько мог судить Питт, исландские полицейские никак не реагировали на его сарказм. Они стояли неподвижно, глядя на него с нетерпеливой расчетливостью, как будто были готовы схватить его, если он откажется выполнять их требования.
Долго ждать не пришлось.
— Простите, сэр, но вам придется проехать в отделение для дальнейших выяснений.
— Единственное место, куда вы можете меня доставить, это американское консульство в Рейкьявике. Я не совершил никаких преступлений против граждан Исландии и не нарушил ваши законы.
— Я знаю наши законы, майор Питт. Нам совсем не нравится выбираться по утрам из постели, чтобы проводить следствие. Дальнейшее выяснение необходимо. Ваши ответы на вопросы нас не устроили, поэтому мы обязаны отвезти вас в отделение и установить, что произошло на самом деле. Оттуда вы сможете позвонить в свое консульство.
— Всему свое время, офицер, но вначале, пожалуйста, назовитесь и предъявите удостоверения.
— Не понимаю. — Полицейский холодно смотрел на Питта. — Зачем нам представляться? Совершенно очевидно, кто мы. Доктор Йонссон подтвердит.
Он не предъявил ни документы, ни полицейский значок. Только свое раздражение.
— У нас нет сомнений в ваших официальных полномочиях, — виновато сказал доктор Йонссон. — Однако обычно нашу деревню патрулирует сержант Амарсон. И, мне кажется, вас я в нашей деревне никогда не видел.
— Амарсона срочно вызвали в Гриндавик. Он попросил нас поездить по вызовам, пока он не вернется.
— Вас перевели на наш участок?
— Нет, мы просто проезжали мимо, ехали на север, забрать заключенного. Остановились, чтобы поздороваться с сержантом Амарсоном и выпить кофе. К несчастью, не успел кофейник согреться, как почти одновременно поступили ваш звонок и вызов в Гриндавик.
— Тогда разве не разумно майору Питту подождать здесь, пока не вернется Амарсон?
— Нет. Так мы ничего не добьемся. — Он повернулся к Питту. — Прошу прощения, майор. Не сердитесь, что мы, как говорят в вашей стране, заметем вас в кутузку. — Он обратился к Йонссону. — Думаю, вам тоже следует отправиться с нами, доктор, на случай, если у майора возникнут осложнения в связи с его ранами. Это простая формальность.
Странная формальность, подумал Питт, учитывая обстоятельства. Но выбора не было, оставалось только подчиниться требованиям полицейских.
— А как же доктор Ханневелл?
— Попросим сержанта Амарсона прислать за ним грузовик.