Можно было бы сказать, что следующие полтора часа Питт терпел все муки проклятых. И это была бы неправда. Через пять минут после того, как Рондхейм начал монотонно читать длинную исландскую сагу, Питт крепко уснул, уверенный, что в темноте никто не заметит отсутствия его восхищения поэзией.
На Питта накатилась первая волна сна, и он в сотый раз увидел себя на берегу; он держал в руках голову доктора Ханневелла. Снова и снова он беспомощно смотрел, как в его глаза глядят пустые глаза Ханневелла; тот отчаянно пытался заговорить, сделать свои слова понятными.
Наконец он произнес три слова, как будто не имеющие смысла, облако заволокло усталое старое лицо, и Ханневелл умер.
В этом сне странным было не бесконечное его повторение, а то, что всякий раз что-то изменялось. Всякий раз как Ханневелл умирал, что-то происходило иначе. В одном сне дети, как и на самом деле, находились на берегу. В следующем их не было видно. Однажды над головой пролетел черный реактивный самолет, качнув в неожиданном приветствии крыльями. Однажды даже появился Сандекер, он стоял над Питтом и Ханневеллом, печально качая головой. Погода, очертания пляжа, цвет неба — все это от видения к видению менялось. И лишь одна подробность оставалась неизменной — последние слова Ханневелла.
Питта разбудили аплодисменты. Он смотрел в темноту, обалдело собираясь с мыслями.
Загорелся свет; Питт помигал, привыкая к нему.
Рондхейм по-прежнему стоял на помосте, самодовольно принимая рукоплескания. Он поднял руки, призывая к тишине.
— Как почти все вы знаете, мой любимый отдых — запоминать стихи. Без ложной скромности скажу, что мои познания в области поэзии чрезвычайно обширны. Сегодня я хотел бы поставить на кон свою репутацию и предложить любому из присутствующих прочитать первую строчку любого стихотворения, пришедшего ему в голову. Если я не смогу продолжить четверостишие или вообще прочесть стихотворение, я пожертвую пятьдесят тысяч долларов на любимую благотворительность этого гостя.
Он немного подождал, пока не стихли взбудораженные голоса.
— Начнем? Кто первым бросит вызов моей памяти?
Встал сэр Эрик Маркс.
— «Если твой друг-опекун или мать…» Попробуйте для начала, Оскар.
Рондхейм кивнул.
— Говоря тебе мерзостности намеренного расточительства: Отвергни их слова, презри их волнение и заботу; и в конце концов сможешь повеситься или утонуть! — Он помолчал, чтобы усилить впечатление. — «Двадцать и один» Сэмюэля Джонсона.
Маркс подтверждая кивнул:
— Совершенно верно!
Следующим встал Ф. Джеймс Келли.
— Попробуйте закончить и назвать автора. «Мне сны дарят отраду, мечта меня влечет…»
Рондхейм не пропустил ни такта:
— «Той, что в раю», написано Эдгаром Алланом По.
— Поздравляю, Оскар. — На Келли это явно произвело впечатление. — Первый класс!
Рондхейм осмотрел собравшихся; на его лице появилась улыбка, когда он увидел фигуру в последнем ряду.
— Хотите попытать счастья, майор Питт?
Питт серьезно посмотрел на Рондхейма.
— Я могу привести только три слова.
— Я принимаю вызов, — уверенно сказал Рондхейм. — Пожалуйста, прошу.
— Господь с тобой… — медленно произнес Питт, словно не веря в то, что может быть продолжение.
Рондхейм рассмеялся.
— Элементарно, майор. Вы любезно позволили мне процитировать мое любимое стихотворение. — Рондхейм не скрывал презрения: это почувствовали все присутствующие.
«Господь с тобой, моряк седой,
Дрожишь ты, как в мороз!
Как смотришь ты?» — «Моей стрелой
Убит был Альбатрос.
Вот солнце справа из волны
Восходит в вышину
Во мгле, и с левой стороны
Уходит в глубину.
И добрый южный ветер мчит,
Но умер Альбатрос,
Он не летит играть иль есть
На корабельный нос.
Я дело адское свершил,
То было дело зла.
Я слышал: „Птицу ты убил,
Что ветер принесла“».[23]
Неожиданно Рондхейм умолк и с любопытством посмотрел на Питта.
— Нет необходимости продолжать. Всем присутствующим ясно, что вы попросили меня процитировать «Поэму о старом моряке» Сэмюэля Тейлора Кольриджа.
Питту неожиданно стало легче дышать. Свет в конце туннеля разгорался ярче. Теперь Питт знал то, чего не знал раньше. Еще не конец, но дело становится понятнее. Теперь он радовался, что выстрелил вслепую. Он получил неожиданный ответ. И загадка предсмертных слов Ханневелла больше никогда не будет тревожить его сны.
На его губах появилась довольная улыбка.
— Спасибо, мистер Рондхейм. У вас отличная память.
Что-то в тоне Питта встревожило Рондхейма.
— Спасибо за доставленное удовольствие.
Ему не понравилась улыбка Питта, совсем не понравилась.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Питт страдал еще полчаса, пока Рондхейм изумлял публику огромным поэтическим репертуаром. Наконец программа кончилась. Двери раскрылись, и толпа хлынула в главный зал; женщин пригласили на террасу, сплетничать и пить сладкие вина и ликеры, которые разносили слуги. Мужчины с сигарами и столетним бренди «Рош» собрались в комнате для трофеев.
В серебряном ящичке внесли сигары и предложили выбрать всем, кроме Питта. Его словно не замечали. После ритуала прикуривания: каждый подносил кончик сигары к огню свечи, разогревая табак до нужной температуры, — слуги начали разносить бренди, желто-коричневый напиток в экзотических бокалах. И опять Питт остался с пустыми руками.
Кроме себя и Рондхейма Питт насчитал тридцать два человека; они собрались у гигантского камина в глубине комнаты с трофеями. Любопытна была реакция гостей на присутствие Питта. Его вообще не замечали.
На краткий миг он вообразил себя бесплотным призраком, который только что прошел сквозь стену и ждет начала спиритического сеанса, дабы обнаружить свое присутствие. Так ему казалось. Он мог рисовать себе самые странные картины, но в тупом, круглом оружейном стволе, прижатом к его спине, ничего воображаемого не было.
Питт не стал смотреть, в чьей руке пистолет.
Особой разницы не было. Его сомнения развеял Рондхейм.
— Кирсти, — произнес он, глядя мимо Питта. — Ты рано. Я ждал тебя только через двадцать минут.
Фон Хуммель достал носовой платок, вытер лоб — пот смочил украшенную анаграммой ткань — и спросил:
— Позаботились ли о девушке, с которой он пришел?
— Мисс Ройял устроили очень удобно, — ответила Кирсти, глядя сквозь Питта. Что-то в ее тоне вызвало у него сомнение.
Рондхейм подошел и с видом заботливого отца забрал пистолет из руки Кирсти.
— Пистолет и красота несовместимы, — ворчливо произнес он. — Позволь мужчинам сторожить этого человека.
— А мне это по вкусу, — хрипло сказала она. — Я давно не держала в руках оружие.
— Не вижу причин откладывать дело, — сказал Джек Бойл. — У нас сложное расписание. Нужно немедленно продолжить.
— Время есть, — напряженно ответил Рондхейм.
Встал русский, невысокий коренастый мужчина с редеющими волосами, карими глазами, прихрамывающий, и посмотрел на Рондхейма.
— Мне кажется, вы должны нам кое-что объяснить, мистер Рондхейм. Почему с этим человеком, — он кивнул в сторону Питта, — обращаются как с преступником? Вы сказали мне и другим господам, что он газетчик и что разумнее будет не говорить чересчур свободно в его присутствии. Но вы четвертый или пятый раз за вечер называете его майором.
Рондхейм посмотрел на стоявшего перед ним человека, потом поставил стакан и нажал кнопку на телефоне.
— Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, товарищ Тамарецов, предлагаю вам оглянуться.
Русский, которого Рондхейм назвал Тамарецовым, оглянулся.
Все обернулись и посмотрели назад. Но не Питт — ему это было не нужно. Он смотрел прямо перед собой в зеркало и видел там несколько человек в черном, с бесстрастными лицами. Они неожиданно материализовались в противоположном конце комнаты, держа наготове автоматы.
Мужчина лет шестидесяти с лишним, с круглыми плечами, морщинистым лицом и глубоко посаженными проницательными глазами схватил Джеймса Келли за руку.
— Ты меня пригласил сюда, Джеймс. Думаю, ты знаешь, что здесь происходит.
— Знаю.
В глазах Келли ясно читалась тоска. Он отвернулся.
Медленно, очень медленно, почти незаметно, Келли, Рондхейм, фон Хуммель, Маркс и еще восемь человек собрались по одну сторону от камина. Остальные гости в недоумении оставались по другую сторону. Питт с тревогой заметил, что все автоматы нацелены на эту группу.
— Я жду, Джеймс, — властно сказал голубоглазый пожилой мужчина.
Келли мешкал, он печально взглянул на фон Хуммеля и Маркса. Он явно ждал. Остальные наконец кивнули, заверяя его в своей поддержке.
— Кто-нибудь из вас слышал о «Хермит лимитед»?
Тишина в комнате становилась напряженной. Никто не разговаривал, никто не отвечал. Питт хладнокровно рассчитывал шансы на спасение. И сдался, убедившись, что больше одного к пятидесяти не получается.
— «Хермит лимитед», — продолжал Келли, — компания международная, но вы не найдете ее акций на биржах, потому что управление ею резко отличается от управления любой другой знакомой вам компанией. У меня нет времени объяснять все подробности операции, так что позвольте сказать, что главная цель «Хермит» — контроль над всей Южной и Центральной Америкой.
— Это невозможно! — с отчетливым французским акцентом крикнул высокий черноволосый мужчина. — Совершенно немыслимо.
— Совершать невозможное — очень выгодный бизнес, — сказал Келли.
— То, что вы предлагаете, не бизнес, а политическое безумие.
Келли покачал головой.
— Возможно, это безумие, но о политической силе с эгоистическими и бесчеловечными побуждениями речи нет.