закупленном накануне шампанском и обещанном угощении.
Первой взяла слово, разумеется, хозяйка дома. Айседора произнесла вступительную речь, после чего исполнила танец в честь виновника торжества. Далее, к немалому удивлению публики, привыкшей к долгим преамбулам, слово взял сам Геккель, который на примере только что увиденного танца мисс Дункан рассказал о таком направлении философии, как монизм56. Третьим выступал тенор фон Барри, который пропел несколько арий, и… гостей пригласили к столу. Праздник растянулся до рассвета, так что убирающие последние тарелки слуги буквально валились с ног.
Когда же гости, наконец, разъехались по домам, неугомонный ученый потащил уже давно клюющую носом Дункан на длительную пешую прогулку, заставив ее подняться вместе с ним на небольшую гору. Геккель был ранней пташкой. С первого дня приезда он каждое утро поднимал с постели ничего не соображающую со сна хозяйку дома, дабы увлечь ее на очередную часовую прогулку. Эти пытки ранними подъемами, при ее ночном образе жизни, привели Айседору к трезвой мысли, что хорошенького понемножку. Да, она продолжала обожать герра Геккеля, но когда сову заставляют подражать жаворонку, в результате получается все та же сова, только злая, уставшая и невыспавшаяся.
Перед премьерой «Тангейзера» Айседора умудрилась в который уже раз шокировать добрейшую вдову, вдруг представ перед разодетым в ярко-розовое трико кордебалетом, так что со стороны танцовщицы напоминали стайку краснолапых фламинго, в новой, абсолютно прозрачной тунике. К слову, репетировала она в белой из простого материала. Теперь же перед ошарашенными коллегами появилась практически голая исполнительница главной партии. Дочь фрау Козимы принесла Айседоре в уборную длинную белую рубашку, старательно пряча глаза, девушка вручила танцовщице ее новый костюм, предлагая поддеть ночнушку под тунику. Наивные, они думали смутить Айседору, которая ждала чего-то подобного и была во всеоружии. Решив, что если она доходчиво объяснит свои взгляды Изольде Вагнер, то та, без сомнения, тут же воспримет передовые идеи и с радостью обратится в новую религию, Айседора хотела уже приступить к проповедованию, но, приглядевшись к испуганному личику парламентерши, решила обратить свои силы на более достойного соперника, и тут же передала фрау Козиме свой ультиматум: «Либо она будет одеваться и танцевать, как считает нужным, либо она покидает театр. Причем делает это немедленно». – Заявление более чем серьезное, учитывая, что заменить Дункан некем.
Русский балет
Отработав, таким образом, сезон в Байройте, Айседора отправилась на гастроли по городам Германии, стараясь, по возможности, подстраивать свой маршрут таким образом, чтобы то и дело оказываться рядом с любезным ее сердцу Тоде, страсть к которому разгоралась все сильнее. Генрих также колесил по стране, читая лекции об искусстве студентам. Собственно, сначала уехал он, а следом за ним решилась отправиться в путь-дорогу и Айседора. В Гейдельберге Дункан даже попала на одну из лекций своего избранника. Впрочем, далее везение начало изменять ей, и, для того чтобы хотя бы увидеть ненаглядного Генриха, Айседоре приходилось садиться в поезд и ехать туда, где в это время гастролировал молодой человек Хорошо, что Германия – небольшая страна и есть такое полезное изобретение, как железная дорога… измотанная бесконечными вокзалами, слабостью и отсутствием аппетита, Айседора чувствовала себя совершенно измученной. Сойдя с поезда, она спешила на собственное выступление, затем, бросив костюм на руку Мэри и наскоро приняв ванну, снова летела на вокзал.
После Германии ее ждала Россия. Россия, что могла знать об этой стране Дункан. Мало, если учесть, что, отправляясь в турне зимой, она не догадалась уложить в чемоданы теплые вещи и была шокирована температурой всего в минус 10 градусов. Впрочем, возможно, именно ледяные объятия новой, незнакомой страны, с ее слепящей глаза белизной, были необходимы сгорающей от любви молодой женщине. Здесь она должна была прийти в себя и начать новую жизнь, без столь любимого ей призрака Генриха Тоде. К слову, это ведь она следовала за ним, точно безумная, трясясь в поездах и носясь через всю Германию, дабы увидеть его хотя бы на мгновение. «Генрих! Генрих! Он оставался далеко позади, в Гейдельберге, где рассказывал милым юношам о “Ночи” Микеланджело и “Богоматери”. А я уходила от него все дальше и дальше в страну громадных белоснежных пространств, в страну холода, где попадались редкие жалкие деревни, в избах которых светился слабый свет. В ушах моих еще звучал голос Тоде, но слабый, доносившийся издалека. И наконец, соблазнительные мелодии грота Венеры, причитания Кундри и крик Амфорты превратились в холодную глыбу льда».
Понимая, что убивает себя, Айседора все же не может остановиться, окажись рядом брат или мама, благородный Чарльз Галлэ, умная Винаретта, хоть кто-то, кого Дункан бы послушалась… но, как назло, в этой битве она оставалась без подкрепления и помощи. Оставалось последнее – если не получается разорвать убивающую ее связь, то хотя бы уехать далеко-далеко. чтобы забыться, чтобы потерять саму возможность постоянно возвращаться назад.
На самом деле Айседора отнюдь не думает бросать Генриха, успев познакомиться с законной женой своего возлюбленного, она сразу же определила, что та ему совершенно не подходит, уж слишком земная, меркантильная, расчетливая. Разве такой должна быть спутница жизни у тонкого, одухотворенного философа и писателя? Она сразу же начала презирать фрау Тоде, между прочим, сообщив в своей книге читателю, что Генрих еще уйдет от своей серенькой мышки, сбежит с молоденькой скрипачкой. Айседора ненавидит проигрывать.
Уезжая в Петербург, Дункан уточняет для себя, что расстояние от Берлина до столицы Российской империи всего два дня – а значит, у нее и Генриха еще будет шанс увидеться даже за время этих гастролей.
Теперь Айседора с ужасом и восторгом смотрела не бескрайние белые равнины, а поезд нес ее с роковой неизбежностью. Куда? Зачем?
Из-за снежных заносов поезд пришел с опозданием в 12 часов. 4 утра – ее никто не встретил. Точнее, встречали, но вчера. Девушка-горничная, которую Айседора наняла в Берлине, испуганно забилась в уголок, прижав к груди узел с личными вещами. Поняв, что судьба опять требует от нее действовать, Айседора бесстрашно покинула вагон и, найдя извозчика, велела ему ехать в «Европейскую гостиницу». Начало было положено, прижавшись друг к другу и от холода стуча зубами, Айседора и ее горничная боялись лишний раз пошевелиться. Мороз обжигал лицо, мрачной, ледяной стране не было никакого дела до посетившей ее знаменитости, белую колдовскую песню пел холодный северный ветер, играя снежной пылью, зачаровывая всех, кто слышал его.
Нельзя слушать этой музыки, нельзя танцевать под эту песню, пытаясь разбирать слова. «Холодно, холодно, холодно, страшно, страшно, страшно», – летают вокруг нее пробирающие до костей ледяные строки. Промерзли каменные набережные и плененные реки, устремленные худыми черными ветвями в небо, стоя спят деревья. Спят ли? А может, давно умерли? Озябли и околели?.. Людей нет, птиц нет, куда влечет ее судьба? Главное – не слушать морозной песни, не водить дружбу с ветром…
Описывая свое прибытие в Петербург, Айседора упоминает, что город встречал ее похоронным шествием: «Вереницей шли люди, сгорбленные под тяжкой ношей гробов. Извозчик перевел лошадь на шаг, наклонил голову и перекрестился. В неясном свете утра я в ужасе смотрела на шествие и спросила извозчика, что это такое. Хотя я не знала русского языка, но все-таки поняла, что это были рабочие, убитые перед Зимним дворцом накануне, в роковой день 9 января 1905 года за то, что пришли безоружные просить царя помочь им в беде, накормить их жен и детей. Я приказала извозчику остановиться. Слезы катились у меня по лицу, замерзая на щеках, пока бесконечное печальное шествие проходило мимо. Но почему хоронят их на заре? Потому что похороны днем могли бы вызвать новую революцию.
Зрелище это было не для проснувшегося города. Рыдания остановились у меня в горле. С беспредельным возмущением следила я за этими несчастными, убитыми горем рабочими, провожавшими своих замученных покойников. Не опоздай поезд на 12 часов, я бы никогда этого не увидела».
На самом деле достаточно странная история. Начнем уже с того, как, не зная ни одного слова по-русски, можно умудриться получить столько достоверной информации кряду? Я понимаю, нанять извозчика, получить номер в гостинице, ткнуть пальцем в меню в ресторане. но. Безусловно, Айседора слышала эту историю, но не от извозчика, а уже позже от человека, владеющего языками. Скорее всего, склонная к театральным эффектам Дункан проиграла эту сцену гораздо позже, повернув дело так, будто бы Россия встречала ее страшным предзнаменованием – вереницей черных гробов. Интригующее начало. Но, согласно официальной версии происходящего, «На улицах столицы в этот день погибло от 130 до 200 рабочих, число раненых достигло 800 человек. Полиция распорядилась не отдавать трупы погибших родственникам, их похоронили тайно ночью». Ночью, а не утром, и вряд ли за этими гробами шли друзья и соратники по борьбе. Российская полиция знала свое дело и не допустила бы траурного шествия.
Айседора была до глубины души поражена произошедшей трагедией: «Если бы я этого не видела, вся моя жизнь пошла бы по другому пути. Тут, перед этой нескончаемой процессией, перед этой трагедией я поклялась отдать себя и свои силы на служение народу и униженным вообще», – пишет она в своей книге. В дальнейшем Дункан провозгласит себя революционеркой и будет рассказывать о расстреле мирной демонстрации, практически так, словно видела происходящее собственными глазами. Но на то и артистическая натура, чтобы глубоко чувствовать и сопереживать. Вот как описывает события 9 января Максим Горький57: «Казалось, что больше всего в груди людей влилось холодного, мертвящего душу изумления. Ведь за несколько ничтожных минут перед этим они шли, ясно видя перед собою цель пути, перед ними величаво стоял сказочный образ… Два залпа, кровь, трупы, стоны и – все встали перед серой пустотой, бессильные, с разорванными сердцами».