ри Дерси, – и когда начались жестокие морозы, нарком пригласил ее выбрать себе из многих тысяч меховых шуб, собранных у всех аристократов, несколько подходящих. Она выбрала очень простую беличью шубку, потому что не могла заставить себя дотронуться до прелестных соболей, горностаев и других ценных вещей, принадлежавших, возможно, царице или другим дворянам, многие из которых были когда-то ее друзьями. Да, кроме того, она приехала в Россию не обогащаться, а отдавать».
Дункан посещает театры, художественные выставки, чтения стихов современных революционных поэтов, пытаясь проникнуться новыми веяниями, прочувствовать сложившийся стиль, проникнуть в тайны футуризма, кубизма, имаженизма, динамизма, беспредметного экспрессионизма, супрематизма и других каких-то…измов, всех и не упомнишь.
Все это необходимо в ее работе. В планах сделать танцы Красного знамени, гимн Третьего интернационала, а также песни пионеров и комсомольцев. Она уже дала слово, что примет участие в ближайшей публичной манифестации, а ведь еще необходимо работать с детьми, одной Ирме всего не успеть, не разорваться. Давно замечено, что у Айседоры подлинный талант к преподаванию, так, согласно воспоминаниям ее учениц, иногда ей было довольно показать движение рукой, сидя или лежа на кушетке, и дети начинали танцевать.
Собственно, одного только присутствия ее на занятиях было достаточно для того, чтобы непослушные, нежелающие работать дети мгновенно умолкали и начинали исполнять заданные им упражнения.
Поработав с учениками, Айседора мчится на очередную вечеринку к новым друзьям, туда, где угощают русской водкой и ведут долгие разговоры о революционном искусстве. Слушает стихи, не понимая ни единого слова, но четко улавливая ритм и настроение. Время от времени ее переводчик и друг Илья Ильич Шнейдер161 склоняется к уху Айседоры, объясняя ей смысл стихотворения, чаще она молча отмахивается от его помощи, к чему? Если стихи не являются музыкой, для чего ей знать, о чем они?
В прежние приезды в царскую Россию Дункан и в голову не приходило учить русский, к чему? Станиславский, Павлова, Кшесинская, да и вообще все, с кем она встречалась, могли поддержать беседу не на английском, так на французском или немецком. Теперь все изменилось, и она, дабы не остаться «без языка» вообще, вынуждена просить Илью перебраться в ее дворец, где переводчику предоставляется пара уютных комнат. Шнейдер – умный и интересный собеседник, моложе Дункан на целых четырнадцать лет, кроме того, направленный к Айседоре А.В. Луначарским в качестве секретаря. Но Дункан хорошо понимает в людях и видит, Илья Ильич обожает ее искусство и не просто выполняет поручение наркома просвещения, а что не день, с сюрпризом: то контрамарки на спектакль интересный достанет, то сам же спешит ее с артистами, художниками, музыкантами свести. По ночам старательно пишет либретто для будущих выступлений Дункан, а тут еще новость, разузнал про возможности «светомузыки» и тут же почел священным долгом обеспечить спектакли своей патронессы современной техникой. В общем, клад, а не человек. Айседора Ильей Ильичом довольна, за все ему благодарна и того пока не знает, не ведает, что благодаря своему молодому секретарю очень скоро познакомится с человеком, с именем которого молва раз и навсегда свяжет ее имя, и встреча та не за горами.
Однажды шел Илья Шнейдер по улице, из Художественного театра возвращался, где у него сколько лет уже отец, тоже Илья Ильич Шнейдер, костюмы исторические для артистов шил. Шел, шел, о чем-то своем думал, когда неожиданно дорогу ему заступил театральный художник Георгий Якулов162, работающий в то время в московском Камерном театре и подрабатывающий на оформлении какого-то очередного интерьера. Он ведь известный художник, уже не одно кафе, кабаре расписал, что же до художественных выставок, то и их в послужном списке Якулова числилось немало. Благодаря Якуло-ву и В.Э. Мейерхольду в Москве появилось кафе «Питтореск», а еще он украшал московское кафе поэтов «Стойло Пегаса», в котором часто бывал Шнейдер.
«– У меня в студии сегодня небольшой вечер, – сказал Якулов, – приезжайте обязательно. И, если возможно, привезите Дункан. Было бы любопытно ввести ее в круг московских художников и поэтов» 163.
Обычное, на первый взгляд, ничего не значащее приглашение, куда Шнейдера с Айседорой Дункан только не зазывали. Илья пообещал, Айседора согласилась, после спектакля они взяли извозчика и доехали до Большой Садовой, где у Якулова размещалась студия. И где, если верить Михаилу Булгакову, в скором времени обнаружится «нехорошая квартира», в которой Воланд будет встречаться с Маргаритой. Во всяком случае, в этом самом доме по Большой Садовой, 10, или Большая Садовая 302-бис (это уж как кому больше нравится), в 1921–1924 годах проживал сам автор бессмертного романа «Мастер и Маргарита». А уж кто-кто, а он прекрасно разбирался в странных домах и роковых встречах.
«Появление Дункан вызвало мгновенную паузу, а потом начался невообразимый шум. Явственно слышались только возгласы: “Дункан!”
Якулов сиял. Он пригласил нас к столу, но Айседора ужинать не захотела, и мы проводили ее в соседнюю комнату, где она, сейчас же окруженная людьми, расположилась на кушетке.
Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: “Где Дункан? Где Дункан?”
– Кто это? – спросил я Якулова.
– Есенин… – засмеялся он.
Я несколько раз видал Есенина, но тут я не сразу успел узнать его.
Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски:
– За-ла-тая га-ла-ва…»164.
Этот же эпизод опишет в своем книге «Роман без вранья» Анатолий Мариенгоф165, он же расскажет о предшествующих этой встрече событиях, то, что не мог знать Илья Ильич, а именно как Есенин мечтал познакомиться с Дункан. С женщиной, которую он видел на сцене и которая манила его золотым шлейфом летящей к своей гибели кометы. Вот этот текст: «…К нам подошел Жорж Якулов. На нем фиолетовый френч из старых драпри. Он бьет по желтым крагам тоненькой тросточкой. Шикарный человек. С этой же тросточкой в белых перчатках водил свою роту в атаку на немцев. А потом на оранжевых ленточках звенел Георгиевскими крестами.
Смотрит Якулов на нас, загадочно прищуря одну маслину. Другая щедро полита провансальским маслом.
– А хотите, с Изадорой Дункан познакомлю?
Есенин даже привскочил со скамьи:
– Где она… где?..
– Здесь… гхе-гхе… замечательная женщина…
Есенин ухватил Якулова за рукав:
– Веди!
И понеслись от Зеркального зала к Зимнему, от Зимнего в Летний, от Летнего к оперетте, от оперетты обратно в парк шаркать глазами по скамьям. Изадоры Дункан не было.
– Черт дери… гхе-гхе… нет… ушла… черт дери.
– Здесь, Жорж, здесь.
И снова от Зеркального к Зимнему, от Зимнего к оперетте, в Летний, в парк.
– Жорж, милый, здесь, здесь.
Я говорю:
– Ты бы, Сережа, ноздрей след понюхал.
– И понюхаю».
Невозможно было поверить в то, что Есенин и Дункан только что познакомились, что это их первая встреча. Они вели себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Понимая, что может ей понадобиться в любой момент, Шнейдер старается находиться на глазах Айседоры, но ей впервые не нужно было ничего переводить. Они с Есениным отлично понимали друг друга и, пожалуй, все уже решили меж собой.
Немного уставшая после работы в школе и вечернего спектакля, она выглядит королевой в шелковом алом хитоне с распущенными по плечам рыжими волосами. Сорок пять лет – невероятно знаменита, почитаема, востребована, желанна, умна, многие хотят с ней познакомиться, но в этот вечер все сломалось, все пошло кувырком, золотые кудри Сергея Есенина заплелись на нежном пальчике Айседоры обручальным кольцом, две дороги сделали резкий рывок друг к другу и на время слились в одну. В тот вечер Есенин никого не подпускал к Дункан, косясь на не знающего куда себя деть переводчика. Так они «говорили» весь вечер на разных языках, но, кажется, вполне понимая друг друга.
«Он читал мне свои стихи, – говорила мне в тот вечер Айседора, – я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал genie! (гений)», – рассказывал в своей книге о Есенине Шнейдер.
Дункан права, позже, встретив Сергея Александровича и Айседору в Париже, Франц Элленс166 расскажет об особой декламации русского поэта Есенина: «…он пел свои стихи, он вещал их, выплевывал их, он то ревел, то мурлыкал со звериной силой и грацией, которые пронзали и околдовывали слушателя», и еще: «.Есенин то неистовствовал, как буря, то шелестел, как молодая листва на заре. Это было словно раскрытие самих основ его поэтического темперамента. Никогда в жизни я не видел такой полной слиянности поэзии и ее творца».
Около четырех утра Айседора, Есенин и Шнейдер ушли вместе. Светало, они поймали пролетку, Дункан и Есенин сели рядышком, обнявшись. Шнейдер устроился на облучке за спиной извозчика. Вставало солнце, тихо стучали лошадиные копыта, Есенин держал Айседору за руку. Они проехали по Садовой, за Смоленским, но свернули не к Мертвому переулку и не к Староконюшенному, а, передвигаясь точно во сне, вдруг очутились возле большой церкви, окончательно уснувший извозчик отпустил вожжи, и не подгоняемая никем лошадка все так же медленно объехала вокруг храма, точно вокруг аналоя, три раза. Обвенчал!
Совершив это странное таинство, извозчик проснулся и повез уже без всяких чудес по Чистому переулку на Пречистенку, ко дворцу товарища Дункан.
Дом Айседоры Дункан на Пречистенке
С этого момента Айседора и Сергей неразлучны. Есенин перебирается в особняк своей дамы, где нередко по вечерам собираются гости – комиссары и имажинисты. Там танцует Дункан и читает свои стихи Сергей Есенин. Вина льются рекой, еды вдоволь. Ходят слухи, что Айседора получает все эти блага непосредственно из Кремля. Комиссары несут к ней дорогие духи и меха, стелют к ногам пушистые ковры, и у нее столько денег, что она может ими швыряться направо и налево, и они никогда не переведутся. Кремль слишком заинтересован в Дуньке с Пречистенки, так за глаза называют Айседору ее гости. Как они только ее не обзывают! Какие частушки, пошлые анекдотики не изобретают, а ведь жрут и пьют за ее счет! Особенно хорошо выходит хулить не понимающую его яда и от того доверчиво улыбающуюся Дункан у лучшего друга Есенина, Мариенгофа. Животики надорвешь. Не успела как-то Айседора вовремя покрасить волосы, и злобный Мариенгоф тот час приметил, что не рыжие они у нее, а совершенно седые – старуха! Похоронил бы троих детей – по-другому запел. Но юмористу нет дела до чужого горя.