В номере, куда постучались Бурлюк и Мендельсон, кроме Сергея Александровича и занятой своими делами и не спешащей вмешиваться в разговор литераторов Дункан, находился новый переводчик Айседоры Ветлугин187. Должно быть, именно в этот день между поэтом и его дамой произошла очередная размолвка, во всяком случае, Сергей Александрович сразу же устроил своих посетителей таким образом, чтобы они сидели лицом к окнам и спинами к остальной комнате и входной двери. Сам же он поставил свое кресло перед ними, спиной к окнам. Есенин был раздражен, несколько раз в комнату вбегала и тут же выбегала Дункан, она лишь кивнула гостям, стараясь не смотреть в сторону Есенина.
Разговор не заладился с самого начала, как всегда предупредительный и вежливый Бурлюк приставал к Есенину с вопросами и предложениями, а тот скрепя зубами с трудом выдавливал из себя вежливые отказы. Было это приблизительно так:
– Вероятно, Сергей Александрович, вы хотели бы получше познакомиться с достопримечательностями Нью-Йорка? – вкрадчиво заглядывая в глаза Есенину, ворковал Бурлюк. – Что ж, это можно без труда устроить. Экскурсия по этому необыкновенному городу – дело очень хорошее. Как постоянный житель американского метрополиса я охотно взял бы на себя обязанности гида. Я был бы очень рад оказать такую пустяковую услугу приезжему русскому поэту.
Есенин пожимал плечами и, вяло улыбаясь, выдавливал:
– Нет.
После чего явно не понимающий причины отказа Давид Давидович кидался на амбразуру во второй раз, прося посетить их литературный кружок и возможно…
Есенин мрачнел все больше.
Мучительный диалог продолжался два часа, и все это время Есенин соблюдал холодную вежливость, благодарил и от всего отказывался, сквозь зубы прося не беспокоиться и не утруждать себя, а Бурлюк все не мог постичь причины такого к себе отношения. Если Есенин считал его белоэмигрантом, с которым не хотел иметь ничего общего, с какой стати он тогда согласился на эту встречу?
К концу второго часа общения терпение Есенина подошло к концу, он вскочил с кресла и срывающимся от возмущения голосом сообщил, что: «…никуда он здесь не хочет идти, ничего не намерен смотреть, вообще не интересуется в Америке решительно ничем»188.
Мы не знаем, что настолько испортило настроение Сергею Александровичу в тот день. Может, с супругой рассорился и мечтал уединиться с бутылочкой, а гости мешали, может, присутствие в доме Ветлугана достало. Это же надо – переводчик между мужем и женой, Эскалибур на новый лад! Или газетчики в очередной раз что-нибудь бестактное выдали. В любом случае, это был всего лишь эпизод. К примеру, совместное интервью Айседоры и Сергея Есенина для «Нью-Йорк геральд», в той части статьи, что отводилась Есенину, следующая информация:
«Молодой русский поражен панорамой небоскребов Манхэттена и сказал, что будет писать о них. Он говорит, что предпочитает сочинять стихи “о бродягах и попрошайках”, но он не похож на них. Он сказал также, что его обожают бандиты и попрошайки, собаки, коровы и другие домашние животные. В прессе его называли меланхоличным, но он, похоже, самый веселый большевик, который когда-либо пересекал Атлантику». Так что никакой затяжной депрессии, не повезло, должно быть, Бурлюку, Есенин же вполне нормально общался с прессой, время от времени зарабатывая вполне благожелательные отзывы в свой адрес. Да и Айседора щедро лила воду на мельницу своего обожаемого мужа.
Как обычно, Дункан давала ряд спектаклей в «Корнеги-Холл», билеты куда стоили недешево, и в свободное от работы в театре время показывала безденежные спектакли в очередном убогом клубе, без гримуборной с крошечной сценой. Тем не менее здесь Дункан по-настоящему ценили, устраивая долгие овации и прося повторить тот или иной танец на бис.
«А потом перебрались мы с Айседорой в Нью-Йорк, – делится впечатлениями от недавнего путешествия сам Сергей Александрович. – Америки я так и не успел увидеть. Остановились в отеле. Выхожу на улицу. Темно, тесно, неба почти не видать. Народ спешит куда-то, и никому до тебя дела нет – даже обидно. Я дальше соседнего угла и не ходил. Думаю – заблудишься тут к дьяволу, и кто тебя потом найдет?»189
Именно с Америкой Есенин связывал планы издания своих книг на английском, но усилия затрачивались, деньги таяли, а долгожданного сборника не было. Это особенно печалило еще и потому, что славу Есенина затмевала собой его знаменитая супруга. «Большинство американцев, если они и узнали из газет о приезде русского поэта, думали о нем лишь как о муже их соотечественницы. А сколько тягостного и даже оскорбительного было для Есенина в его тщетных попытках добиться издания его стихов на английском языке, в провале надежд на то, что наконец-то он предстанет перед американцами человеком творческим, а не просто молодым спутником Айседоры Дункан, неизвестно на что расходующим свои дни»190.
И здесь мне хотелось бы снова процитировать фрагмент из книги Всеволода Рождественского «Сергей Есенин», то место, где Всеволод Александрович передает слова самого Есенина: «Один раз вижу – на углу газетчик, и на каждой газете моя физиономия. У меня даже сердце екнуло. Вот это слава! Через океан дошло.
Купил я у него добрый десяток газет, мчусь домой, соображаю – надо тому, другому послать. И прошу кого-то перевести подпись под портретом. Мне и переводят:
“Сергей Есенин, русский мужик, муж знаменитой, несравненной, очаровательной танцовщицы Айседоры Дункан, бессмертный талант которой…” и т. д. и т. д.
Злость меня такая взяла, что я эту газету на мелкие клочки изодрал и долго потом успокоиться не мог. Вот тебе и слава! В тот вечер спустился я в ресторан и крепко, помнится, запил. Пью и плачу. Очень уж мне назад, домой, хочется».
Трудно сказать, что именно ожидал Есенин от журналистов. Он ведь только готовил свою книгу на английском, а следовательно, если его и знали в Америке, то разве что в русских эмигрантских кругах.
После того как Айседора сама назвала себя красной и много раз признавалась в любви к России, пресса упорно пыталась углядеть в ней чисто внешние изменения, так, «Нью-Йорк геральд» подробно описывает типично русский облик Дункан: «просторная синяя шерстяная юбка с вышивкой из белой ангорской шерсти, красные сафьяновые сапожки с золотистыми узорами и вкраплениями из нефрита, широкополая шляпа из белого фетра, из-под которой выбивались пышные волосы, крашенные хной». А вот описание Есенина, данное газетой «Нью-Йорк уорлд»: «Вошел муж мадам Дункан. Он… выглядит мальчишкой, который был бы отличным полузащитником в любой футбольной команде, ростом он примерно 5 футов 10 дюймов, блондинистые хорошо постриженные волосы, широкие плечи, узкие бедра и ноги, которые могут пробежать сотню ярдов за 10 секунд». И еще от «Нью-Йорк геральд»: «Есенин выглядит моложе своих 27 лет. В одежде он ничем не отличается от обычного американского бизнесмена, будучи в простом сером твидовом костюме. Хотя он не говорит по-английски, он склонился над своей супругой и с улыбкой одобрял все, что она говорила репортерам. Оба они выглядели искренне влюбленными и не старались скрывать это…»
Приблизительно за год до появления Есенина в Америке издатель Ярмолинский191 совместно со своей женой, поэтессой и переводчицей Баббет Дейч, издал на английском сборник стихов русских поэтов, куда вошли и стихи Сергея Александровича.
Приехав в Америку, Есенин первым делом отыскал Ярмолинского, долго тряс руку, благодарил: «Удивил меня Есенин предложением издать в Нью-Йорке сборник его стихов в моем переводе, – пишет Ярмолинский. – Правда, у него не было на руках книги, но это не помеха: он по памяти напишет выбранные им для включения в книжку стихи. Я не принял всерьез это предложение. Но оказалось, что он действительно верил в возможность издания сборника. Впрочем, дальше составления рукописи Есенин не пошел. Передав ее мне, он, видимо, потерял интерес к своей затее, и мы больше не встречались».
Стихи Сергей написал по памяти прямо в отеле, после чего вручил стопку по назначению, попросив ознакомиться с ними и издать отдельной книжечкой.
Ярмолинский принял рукопись с благодарностью и в духе «лучших» издательских традиций тут же забросил ее в долгий ящик, начисто забыв о предложении поэта.
Есенин ждал и переживал, но когда ему перевели его же стихи с английского, то и вовсе сник. Плохо – не то слово. Зачем и брались, чтобы хорошее сделать негодным? В своем письме Мариенгофу Есенин пишет: «Я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки… Не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке. Кроме русского, никакого другого не признаю, и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски… Здесь имеются переводы тебя и меня в издании “М”, но все это убого очень. Знают больше по имени, и то не американцы, а приехавшие в Америку евреи. По-видимому, евреи – самые лучшие ценители искусства, потому ведь и в России, кроме еврейских девушек, никто нас не читал… Изадора – прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки. Все ее банки и замки, о которых она пела нам в России, – вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу, и обратно в Москву. Лучше всего, что я видел в этом мире, – это все-таки Москва».
Хорошие стихи вообще трудно переводить, тем более если это стихи Пушкина или Есенина, Сергей Александрович расстраивался из-за того, что его переводчики не улавливают его настроения, чистой русской напевности, переводят их с ощутимыми потерями. Кто он без стихов? Только муж прославленной Айседоры Дункан. Но разве к этому он стремился?
«Мы почти каждый день встречались в его отеле и в общей беседе склонялись, что хорошо бы создать свое издательство чистой поэзии и литературы без вмешательства политики, – рассказывает в своих воспоминаниях в 1953 году Вениамин Михайлович Левин, встречавшийся с Есениным и Дункан во время их приезда в США. – В Москве кричали: “Вся власть Советам”, – а я предложил Есенину лозунг: “Вся власть поэтам”. Он радостно улыбался, и мы рассказали об этом Изадоре. Она очень обрадовалась такому плану и сказала, что ее бывший муж Зингер обещал ей дать на устройство балетн