— Берегись! Хватай его за рога!
Быстро перерезав джейранам горло, они вспарывают им животы, вытягивают внутренности; потом, взвалив на плечи, переносят в машину.
Машина пересекает холмистую песчаную степь, поросшую сухой, острой, как иглы дикобраза, травой — ылаком. Одиноко стоящие саксаулы простирают над землей свои узловатые ветви. Ветер шелестит в кустах селина, похожих на пучки осоки, покачивает их тонкие, прямые стебли. Суслики, испуганные шумом машины, прячутся в норки; широко расставляя мягкие лапы, вертя длинным хвостом, убегает варан, выражая свое недовольство сердитым шипением. Вертлявые маленькие ящерицы выскакивают прямо из-под колес. И по всей степи на мягком песке барханов отчетливо видны следы лисиц, зайцев, барсуков, птиц… Большая серовато-коричневая змея нежится на пригреве, приподняв плоскую голову.
Вдали уже видны отары овец. Сначала они кажутся сплошным темным пятном, которое постепенно превращается в живую, шевелящуюся массу. Поглядев на часы, Аннак говорит:
— Вот это дело! А шести еще нет. Добрая машина, тоже не любит зря время терять.
— Да, хорошо прокатились, — подтверждает Бегенч.
Он потягивается, расправляя затекшие мускулы, с удовольствием поглядывает по сторонам.
Стриженые каракулевые овцы мирно пасутся, рассыпавшись по степи, наслаждаясь обилием пищи на новых, нетронутых пастбищах. Полугодовалые ягнята, не достигшие еще степенной величавости взрослых баранов, ведут себя шаловливо, как и подобает их возрасту и добродушно-жизнерадостному нраву. Курчавые, глянцевитые шкурки их блестят, как обмазанные маслом. Еще не налившиеся жиром, заостренные книзу курдюки способны вызывать только жалость рядом с полновесными курдюками старшего поколения. Огромные злые псы с обрубленными ушами и куцыми хвостами спокойно лежат около чабанов и подпасков, положив головы на вытянутые передние лапы, но, завидя машину, движущуюся по степи в облаках серой пыли, с заливистым лаем бросаются ей навстречу. Окружив "газик" со всех сторон, они наскакивают на него, отлетают в сторону, снова наскакивают, оскалив зубы в яростном лае, и так провожают машину до чабана.
Чабан, кряжистый, квадратный, обуглившийся под солнцем, стоит, широко расставив ноги, и читает газету, шевеля длинными, свисающими на подбородок усами. На нем опрятный, подпоясанный кушаком чекмень; небольшая бородка аккуратно подстрижена. Заслышав лай, он поднимает голову, роняет газету и, размахивая палкой, кричит на собак:
— Прочь, прочь пошли, дурные! Хозяев не признали!
— Здравствуй, друг. Как дела. Здоров? — спрашивает башлык, вылезая из машины.
— Спасибо, товарищ Аннак. Пока не жалуюсь.
— Овцы как?
— Гляди сам.
— Да с виду хороши. Ну, а насчет болезней как? Черрык не донимает?
— Так откуда ж он возьмется, товарищ башлык? Разве мои овцы по жнивью гуляют? Зерном объедаются?
— Да, пастбища у тебя чистые, нетронутые. Ну, а в каких отношениях ты с волками?
— Я, товарищ Аннак, сказать по совести, с ними связь почти потерял.
— Что ж, совсем не заглядывают?
— Так, наведываются помаленечку — по два, по три, да мы их не жалуем, вот они и обижаются, — угощения нет.
— Значит, ты доволен охраной?
— Да, хлеб не даром едят.
Ответы чабана явно по душе башлыку, но ему хочется попытать его еще:
— А шкуры есть у вас?
— Как говорится: пока отара дойдет до сотни, шкур перевалит за тысячу. Ну, и у нас несколько шкур наберется.
— Акт составляли? Сколько зарезали баранов?
— Сколько околело, столько и в акт попало.
— А тех, что завфермой зарезал, сколько?
— Это, товарищ Аннак, ты сам, верно, лучше знаешь, а мне не известно.
— Как же это так — тебе не известно?
— Да, думаю, не больше того, что председатель колхоза в своей бумажке показал.
— Ишь ты! Хм… Ну, а как жизнь у вас тут? В чем нехватка?
— А ни в чем. Всего хватает.
— Стадо в чем нуждается?
— Стадо-то? Стадо — оно ни в чем не нуждается… Вот только вода далековато. Мы сейчас идем на два перевала. Когда баран двое суток не пьет воды, от этого, сам знаешь, пользы мало.
— И здесь нужна вода! Слышишь, друг! Там напоил — теперь тут плачут! Когда ж у меня будет вода, вода, вода?! Так, чтобы уж больше из-за нее не мучиться!
Чабан недовольно смотрит на башлыка: чего это он раскричался? Говорит обиженно Аннаку:
— Да мне для себя, что ль, вода нужна?
— Знаю… — Аннак треплет нахмурившегося чабана по плечу. Потом оборачивается к Бегенчу. — Слышишь, что говорит пастух?
— Слышу. Так ведь дело известное: хочешь есть чурек — не ленись дров натаскать. Нужно рыть еще один колодец, через перевал отсюда. Думаю, что комсомольцы возьмутся за это.
— Да, легко сказать — вырыть колодец в шестьдесят метров. Если сейчас возьметесь рыть, с хлопком не подкачаете?
— Какая же это будет подмога — одну стену укрепил, а другую повалил?
— Вот, друг, слышал? Месяца через полтора-два требуй с комсомольцев свою воду. Только смотрите, выберите местечко, где вода послаще и травка поближе.
— Выроем, дед, не горюй, — обещает Бегенч чабану. — Так и назовем колодец "Комсомольским".
Аннак направляется к машине, следом за ним идет Бегенч. Они садятся в "газик" и отправляются дальше.
Друзья объезжают другие отары, беседуют с пастухами, с подпасками, расспрашивают их о житье-бытье. Потом идут на главную базу, расположенную между высокими барханами.
В ложбине два дома и длинный навес — теляр. На большой ровной площадке рядом с домом работают стригачи. Связав овцам ноги, повалив их на бок, они быстро лязгают ножницами, снимая шерсть. Туго набитые мешки свалены неподалеку от навеса. Еще не убранная в мешки шерсть высится большой черной горой. Пустая грузовая машина и несколько арб как бы застыли в ожидании. Десятка два верблюдов пасутся в глубине ложбины.
Заведующий фермой, очень загорелый, худощавый человек, с быстрыми черными глазами, быстрыми движениями, быстрой речью, поздоровавшись с приехавшими, сразу ведет их на площадку, где стригут овец.
— Здорово, друзья, — говорит Аннак. — Желаю вам работать — не уставать.
— Желаем вам долго жить-здравствовать.
— Ну, как единоборствуете с овцами? Скоро думаете последнюю овцу положить на лопатки?
— Денька через два закончим, никак не позже.
Аннак с удовольствием следит за проворными движениями стригачей. Эти движения так быстры, что их не уловишь глазом. Шерсть мягкими, шелковистыми пучками падает из-под ножниц. Легкие пушинки плавают в воздухе. Остриженные овцы, с остатками длинной шерсти на ногах и животе, проворно вскакивают и с радостным блеянием убегают прочь. Аннак, поглядев на полугодовалого барашка, которого только что отпустил один из стригачей, спрашивает:
— Эй, друг, а ты слыхал поговорку: весной наголо остриги, а осенью побереги?
Молодой паренек-стригач смотрит на башлыка в недоумении:
— Я что-то тебя не понял, товарищ Аннак.
— А я вот давно понял, что ты ничего еще не понял, не знаешь, как надо овец стричь. Ишь ты, барашка-то как облизал — гуляй, мол, себе на здоровье. А как морозы ударят, ветер налетит лютый, что тогда? Ты, думаешь, мы зря при осенней стрижке шерсть баранам и на животе, и на ногах, и около ушей оставляем? Нет, друг, она им нужна, прямо можно сказать — необходима. Тебя, небось, мать одеялом прикроет, а этих бедняжек кто? Товарищ Сазак, а ты, может, тоже этой поговорки не слыхал? Товарищ Бегенч, вот завфермой товарищ Сазак…
Быстрый Сазак не дает ему договорить:
— Товарищ Аннак, этот парень не стригач, а аробщик. Он нам добровольно помочь вызвался. Это его первый барашек. Парень до сих пор и ножниц в руках не держал.
— Ну и что ж, что первый? Если он первым в руки попался, так теперь ему с холоду околевать? А глаза у этого парня на что? Не видит, как другие стригут? А ты, завфермой, на что? Учи! Учи!
Вдруг до слуха башлыка долетают звуки музыки. Кто-то включил репродуктор, установленный неподалеку от навеса. Аннак прислушивается, и глаза его добреют.
— А вот это ты правильно устроил, товарищ Сазак. За это спасибо. Песня, музыка — великое дело, друг. Под песню и работа лучше спорится. Читал, может, как Кемине со своим пиром [6] шел на поминки, а им навстречу два музыканта-сазандара. Пир разгневался и говорит: "Эй, вы, злоумышленники!" А Кемине ему возражает: "Напрасно гневаешься, мой пир: это мы с тобой злоумышленники, — мы к мертвецам в гости идем. А это хорошие люди, они на той спешат". Ну, добро. Пойдем поглядим колодцы.
По дороге к колодцам Аннак останавливается возле мешков с шерстью. Прикинув в уме, он спрашивает Бегенча:
— Тонн сорок будет, а? Как полагаешь?
Четыре двугорбых верблюда, покачивая маленькими головками, медленно ходят вокруг четырех глубоких колодцев с оцементированными стенами и тянут оттуда толстые канаты, переброшенные через блоки. На концах канатов покачиваются бадьи из бычьей кожи. Пастухи выливают прозрачную студеную воду из бадей в большие цементные водоемы. К этим колодцам придут на водопой отары овец с далеких пастбищ.
Аннак и Бегенч пробуют воду, хороша ли она, не горчит ли. Вода холодна, лишь чуть-чуть солоновата на вкус, и они пьют ее с наслаждением. Четыре часа в машине, под палящим степным солнцем — как тут горлу не пересохнуть! Особенно жадно пьет Бегенч.
Сазак говорит:
— Бегенч, хватит тебе сырой водой желудок наполнять. Оставь место для чая.
Но Аннак чувствует, что чая ему, пожалуй, маловато. Его могучий организм требует чего-то более основательного для восстановления сил. Он возражает:
— Чай, конечно, неплохо. Но только на одном чае далеко не уедешь. Там, в машине, два славных козленочка с нами прибыли. Ты, друг Сазак, сделай милость, похлопочи, чтобы одного изжарили.
— Уже жарится, товарищ Аннак. Хорошее, свежее мясо жарится. А ты своего козленка побереги, домой отвезешь.
— А где ж ты взял свежее мясо?