ми выбирает из созревших коробочек тонкорунное длинное волокно.
"Какой урожай! — думает Айсолтан. — Вот он весь как на ладони. Но если ударит мороз, урожай утечет между пальцев, как вода. Сентябрь и октябрь — решающие месяцы в сборе хлопка. В начале октября должно быть собрано уже больше половины, а как соберешь, когда хлопок не раскрывается? Полгода работало наше звено на этом участке. Сколько труда! Сколько надежд! Это же наша гордость, наша радость… И все это может пропасть! Как выполним мы тогда наше обещание? Как соберем семьдесят центнеров с гектара? С какими глазами поеду я в район? Что отвечу Москве, когда девушки-текстильщицы протянут к нам руки, спросят: "Где же хлопок, Айсолтан? "
Слезы подступают к глазам Айсолтан. Она выпрямляется, смотрит на быстро бегущие по небу низкие ровные облака.
"Солнце, дождь… Почему мы не научились еще управлять ими? — думает девушка. — Какие урожаи снимали бы мы с наших полей, если бы могли, когда нам нужно, сказать солнцу: "Грей" — и дождю: "Пролейся!" Почему ученые не отдадут этому все свои силы и знания? Заглянули бы они сейчас в мое сердце! Они, как видно, не спешат — сидят там, в своих лабораториях. А я спешу, не могу не спешить. Ведь хлопок, хлопок может пропасть! Тысячи пудов "белого золота"! Членам звена в глаза смотреть не могу, словно это я во всем виновата. Да и они тоже, с кем ни поговори, чуть не плачут…" — И слезы опять навертываются на глаза Айсолтан.
Аннак в сдвинутой на затылок шапке, в промокшем кителе, не разбирая дороги, перепрыгивая через арыки, спешит от поселка к полю. Остановившись напротив Айсолтан, он смотрит на нее, сдвинув густые брови, и спрашивает:
— Ну, Айсолтан, как хлопок? — Голос его звучит тревожно и гневно.
Айсолтан отводит влажные от слез глаза, виновато опускает голову.
— Хлопок… сам видишь, товарищ Аннак…
— План знаешь?
— Конечно, каждый день сводку смотрю.
Аннак кричит:
— Я тебя не про сводку спрашиваю! Ты план звена знаешь?
— Товарищ Аннак, ты сам, верно, видишь сводки…
— Да! Да! Вижу, потому и спрашиваю: где план? Айсолтан молчит, старается не смотреть в глаза Аннаку.
— Почему не выполняешь ежедневный план?
— А кто в колхозе выполняет сейчас ежедневный план?
— Вон оно что! — лицо Аннака багровеет. — Я тебя спрашиваю: почему ты не выполняешь план, ты, твое звено? Еще на четверть не выполнили! А мороз уже на носу. Ты это понимаешь или нет? Хлопок погибнет! У меня сердце на части рвется! Ты одна из передовых колхозниц, а не выполняешь своего долга!
— Аннак-ага, ну как же собирать нераскрывшийся хлопок?
— А ты найди раскрывшийся! Ищи! Ищи! У тебя душа за хлопок не болит!
Этого уже не может стерпеть Айсолтан. Она тоже кричит, глядя на Аннака загоревшимися от возмущения глазами:
— Ты мне сердце каленым железом не жги! Ты меня за кого считаешь?
Что после этого кричит Аннак, а что Айсолтан — разобрать трудно. Привлеченный их криками, подходит Чары. Он становится между ними, говорит, поворачиваясь то к одному, то к другой:
— Аннак! Айсолтан! Да вы что раскричались? Или хлопок не поделили? Двое руководящих, всеми уважаемых товарищей — и вдруг повышают друг на друга голос! Хороший пример для колхозников, нечего сказать!
Айсолтан умолкает. Башлык затихает не сразу — он еще некоторое время продолжает потрясать кулаками, и голос его рокочет над полем, как замирающие раскаты грома…
Чары успокаивает его:
— Ну, Аннак, чего ты руками размахался? Что тут у вас такое?
Аннак смущенно разглаживает усы, которые сегодня совсем утратили свою всегдашнюю лихость, часто мигает красноватыми толстыми веками с густыми колючими ресницами, с тоской смотрит на Чары.
— Чары, да ты пойми, — говорит он, — ведь мы с тобой на фронте были, смерти в глаза смотрели, а так худо, как сейчас, мне еще никогда, кажется, не было. Тяжело, друг, тяжело. Ты погляди на хлопок! Обойди его из конца в конец. Ведь не раскрывается, не раскрывается, хоть ты тресни! Ложусь спать, думаю: завтра раскроется… У меня эта мысль все нутро сожгла и в костях застряла. Всю ночь с боку на бок ворочаешься, а наутро встал — и опять то же самое: завтра, завтра… А какое тут завтра, когда с погодой невесть что делается! Ударит мороз — и все погибло, Не сдадим мы тогда государству хлопка по плану. Сердце у меня горит, понимаешь? Сам я себя не помню. Вот и на Айсолтан накричал. А ведь я же ее уважаю.
— Если ты и покричишь иной раз — так ведь из-за общего же дела. Это колхозники понимают. Правда, некоторые, — и Чары искоса смотрит на Айсолтан, — кое-чего не соображают, поэтому, видно, и вступают в пререкания… Ты вправе требовать с Айсолтан, чтобы она другим пример подавала. Если она твои упреки не будет принимать, так кто же будет? Знаешь пословицу: первого верблюда первым и бьют. Не раскрывается хлопок — это еще не ответ. Государство без хлопка оставить нельзя. Значит, борись. Не раскрываются коробочки — попробуй раскрыть, поищи средство. Там, где солнце не попадает на них, поверни их осторожно, подставь к солнцу, приподними ветки, раздвинь листья. Попробуй разрыхлить землю у корня. Сиди со своим звеном в хлопчатнике, наблюдай за ним, не покидай его ни на минуту, живи в нем! Ухаживай за ним, приноравливайся к нему. Верно я говорю, Аннак?
— Ведь я ее о том самом и прошу, да не умею так складно сказать, как ты, только горло надрываю.
— А ты не надрывай — оно понятнее будет, — смеется Чары и, перепрыгнув через арык, хочет подойти к Айсолтан, но Аннак останавливает его:
— Я тебя, друг, об одном деле попросить хочу.
— Ты председатель, поручай.
— Если выберешь время, наведайся завтра в пески, на колодец.
— Ты что ж, разве не надеешься на Бегенча? Думаешь, он не сумеет там работу наладить?
— Нет, друг, я на Бегенча, как на себя, полагаюсь. Этот парень, если за что возьмется, так доведет дело до конца. Мы же по его совету и принялись за тот колодец. А все-таки надо проведать, узнать, не нуждаются ли они в чем. Возьмешь "газик", в один день обернешься.
— Ладно, съезжу. Я сам думал, что проведать не мешает.
— А насчет хлопка ты хорошо объяснил. Это я сейчас всем колхозникам растолкую.
Чары кричит вслед Аннаку:
— Только постарайся голосом-то не брать.
— Ладно, друг! Если сумею — шептать буду.
Чары вместе с Айсолтан углубляются в хлопчатник. Здесь кусты чуть не в рост человека и воздух так влажен и тяжел от испарений, что трудно дышать. Ноги вязнут в сырой земле, оставляя четкие следы. Лишь кое-где нижние коробочки, треснув, выпустили хлопья мягкого, как пух, волокна, другие по-называют только узкие белые полоски. Верхние коробочки, плотно сжав створки, висят, как большие пятигранные орехи. И еще выше, на самых верхушках кустов покачиваются желтоватые цветы.
Айсолтан срывает цветок, по одному выдергивает лепестки. Кладет на ладонь зеленое продолговатое семя.
— Чары, зачем это нужны четыре времени года?
Чары улыбается.
— Таков закон природы. Будто ты не знаешь!
— Его надо изменить.
— Кое в чем, может быть, и изменим в свое время.
— Мы уже почти месяц собираем хлопок. А вот смотри, — Айсолтан показывает Чары лежащую на ее ладони зеленую бусинку. — Наверху кустов все еще появляются новые завязи. Если бы не морозы, хлопок круглый год давал бы урожай. А как это облегчит труд! Хотела бы я знать, что думают об этом ученые.
— Ученые все время стремятся подчинить людям природу. И это им удается. Еще как! Ты же знаешь о мичуринцах, они следуют завету своего учителя — не просить природу, а приказывать ей.
— Вот и приказали бы ей не губить наш хлопок!
— Да, еще не научились как следует охранять урожай от заморозков… А вот делать один посев на несколько лет — такие опыты уже проводятся. Это сбережет много труда. Ты на Иолотанской опытной станции была? Цветной хлопок видела?
— Видела, Чары, видела! Я и материю из этого хлопка в Москве видела. Вот уж эта никогда не выцветет. Хотелось бы мне такое платье, Чары, сказать по совести.
— Да ты и в этом хороша. Вот только характер у тебя скверный: выдержки нет. И не понимаешь еще кое-чего. Что ж, как говорится, нет красавицы без изъяна.
— Ну вот, теперь ты на меня напал!
— А то как же? Ты думала, я молчать стану? Если ты в Москве побывала, так тебя и тронуть не смей? Да ты понимаешь, кто такой Аннак, что это за человек? Ведь он для колхоза жизни не пожалеет. Ты погляди на него — он извелся совсем. Человека понимать надо. Ну, погорячился, покричал — подумаешь, велика беда! А ты туда же! Ты еще молода на него кричать! Он председатель. Ты за свое звено болеешь, а он — за весь колхоз. Если ты будешь кричать, я буду кричать, всем колхозом на него навалимся — что ж это получится? Ты не имеешь права подрывать его авторитет. Обидно — стерпи. Потом, на досуге, поговоришь. И на меня не обижайся.
— Нет, Чары, нет, я ведь понимаю. Только когда он на меня налетел, я тоже сама не в себе была… Стою, чуть на плачу, а он…
— С чего это ты?
— Да все из-за хлопка!
— Слезами коробочки не раскроешь, даже если всем колхозом плакать начнем.
— Да ведь сердце болит…
— А ты песню пой.
— Песни на радостях поют.
— Песня разгоняет тоску… А хлопок должен раскрыться. Не сегодня-завтра раскроется.
— Да, все завтра, послезавтра. Жди… А если мороз?
— Я же сказал — помогай ему раскрываться, как можешь. А в панику впадать нельзя. Ты слышала, что вчера Нури-ага говорил? Старику без малого девяносто лет. Есть у него опыт, как ты полагаешь? Он говорил: лето было жаркое, холода не скоро придут. Так что не вешай нос, Айсолтан. Ну, прощай пока.
— Будь здоров, Чары.
Сделав несколько шагов, Чары вспоминает что-то и возвращается:
— Айсолтан, ты слышала, куда я завтра поеду?
— Слышала.
— Что ж никакого поручения не дала?
— Какое поручение?..
— Я не знаю, какое, — тебе виднее. Думал, накажешь передать что-нибудь Бегенчу.