на день откладываю и откладываю…
— Ну и зря! Хорошее дело зачем откладывать?
— Верно, верно, голубушка, золотые твои слова! Нязикджемал пододвигается совсем вплотную к Нурсолтан, снизу вверх заглядывает ей в глаза, говорит льстивым, вкрадчивым голосом:
— Овладела ты моим сердцем, Нурсолтан. Пусть твои руки-ноги, уши-глаза не знают болезни…
— Спасибо на добром слове, Нязикджемал.
Теперь Нязикджемал пододвигается к Айсолтан, которая давно уже с любопытством прислушивается к их разговору:
— Айсолтан-джан, а тебе как нравится мой Сазак?
Айсолтан, приподняв двумя руками пиалу, заслоняет улыбающееся лицо, говорит:
— Я о твоем сыне, Нязикджемал-эдже, очень хорошие слова слышала от Бегенча.
— От Бегенча? — спрашивает Нязикджемал и тревожно моргает красными веками. — А Бегенч тут при чем?
— Бегенч — секретарь комсомольской организации. Кого ж мне еще слушать, как не его! Раз он говорит, что Сазак примерный парень, я ему верю.
— Так, так. — Нязикджемал опять поворачивается к Нурсолтан. — Мы с тобой старые соседки, Нурсолтан. А уж как я тебя почитаю, как люблю, ты сама знаешь. Да что толковать! Кто в селе не почитает Нурсолтан? Ну, и тебе на меня обижаться не приходится…
— Я тебя, Нязикджемал, считаю как за свою родню, — отвечает Нурсолтан.
— Так давай, Нурсолтан, мы с тобой совсем породнимся. Отдай Айсолтан за моего Сазака. Я ей служить-угождать буду, пока не помру.
Такого оборота беседы Нурсолтан в своем простосердечии никак не ожидала. Она говорит неуверенно:
— Нязикджемал, ты же знаешь, голубушка, какая у нас теперь молодежь-то… Они сами решают свою судьбу.
— Да ты согласись, а они друг от дружки не отвернутся, будь покойна. Другой такой пары и не подберешь. Айсолтан и Сазак — как две половинки одного яблочка. Был такой случай: забрела как-то раз Айсолтан невзначай к нам в дом. Я тогда как глянула на нее — сразу смекнула, почему эта птичка залетела не в свое гнездышко. Ну, думаю, значит, тут ей гнездо и вить, раз сердце само сюда потянуло. Ну что, Айсолтан-джан, тут чужих нет, говори, не стесняйся: любишь ты моего Сазака?
Айсолтан совсем загородилась — и руками и пиалой, но в глазах у нее лукавые, шаловливые искорки. Похоже, что она непрочь немного подразнить ретивую сваху.
— Нязикджемал-эдже, ты бы лучше своего сына спросила, кого он любит.
— Любит, любит… Тебя любит, ты не беспокойся. Он тебя, голубка, до самой смерти на руках будет носить… Так я, Айсолтан-джан, буду понемногу к тою готовиться?
— Я думаю, Нязикджемал-эдже, что об этом не мешало сначала с самим Сазаком поговорить, — едва удерживаясь от смеха, отвечает Айсолтан. — Он как будто тоже имеет право голоса, и у него может быть свое мнение на этот счет. А пока что нам надо не к тою готовиться, а хлопок собирать.
— Ничего, ничего, я потерплю, пока не соберем урожая, моя козочка.
Время уже перевалило за полдень, ветер посвежел и гонит с запада седые облака.
Над хлопковым полем разносятся звуки дутаров и гиджаков, и колхозники один за другим выходят из хлопчатника на большой перерыв. Собираются группами, рассаживаются вокруг котлов с горячим пловом.
Айсолтан последний раз окидывает быстрым взглядом куст: хорошо, чисто выбраны все раскрывшиеся коробочки. Но хлопок будет теперь раскрываться еще и еще, быть может, до декабря, и уже завтра, когда Айсолтан опять придет сюда, на этих кустах, так тщательно осмотренных, засмеются, закивают ей новые созревшие коробочки.
Айсолтан выходит из хлопчатника и видит, что по краю поля идет Бегенч. Наконец-то он приехал! Вырыл уж, должно быть, колодец.
Сердце Айсолтан бьется так, словно хочет выпрыгнуть из груди. Конечно, ей трудно не броситься к Бегенчу, но она сдерживает свой порыв и, наклонившись над мешками, начинает перекладывать в них хлопок из раздувшихся карманов своего фартука. Однако Бегенч не очень торопится! Разве он не видит ее? Мог бы прибавить шагу!
Но Бегенч как будто хочет пройти мимо, словно и впрямь не видит Айсолтан. Тут девушка выпрямляется, смотрит на него, и Бегенч подходит к ней, протягивает руку. Он еще больше загорел там, в степи, и как будто похудел немного. Но почему он такой хмурый? Можно подумать, что он совсем не рад встрече. Как-то нехотя, сквозь зубы, отвечает на быстрые радостные вопросы Айсолтан и даже смотрит куда-то в сторону, словно боится встретиться с ней глазами. Девушка подходит чуть ближе, пытливо вглядывается в его лицо, участливо спрашивает:
— Бегенч, что с тобой?
— Ничего.
— Может быть, с колодцем дело не ладится?
— Как это может не ладиться? Колодец наславу. Такие ответы и особенно то, что Бегенч говорит каким-то чужим, неласковым голосом, обижают Айсолтан, но вид у Бегенча такой потерянный, он так не "вяжется с его резкими, заносчивыми ответами, что Айсолтан спрашивает еще мягче:
— Почему же ты такой невеселый, Бегенч?
— Так. Устал с дороги. Да, вот еще, чуть не забыл… Сазак тебе привет передает.
— Спасибо, что вспомнил.
— Он тебе там удобрение приготовил.
— Вот молодец! Я знала, что на него можно понадеяться. Только зря он до времени болтает.
— И давно вы это с ним задумали?
— Нет, не очень. Ну, да об этом после потолкуем.
— Это уж ты с ним будешь толковать. Он скоро сюда приедет с тобой повидаться.
— Со мной повидаться?
— Ну да, ему там без тебя не спится.
— Кому? Сазаку? Что ты болтаешь, Бегенч?
— Ничего. А только ты, чем зря мучить парня, поторопилась бы лучше со свадьбой!
Айсолтан широко раскрытыми глазами смотрит в упор на Бегенча.
— Бегенч! Ты в своем уме?
— Обо мне не беспокойся. А вот Сазак, гляди, как бы и впрямь не рехнулся, если ты еще долго будешь водить его за нос.
— Да при чем тут Сазак? Что ты выдумал?
— То, что я дурак был, вот что. А теперь поумнел. Твой подарок велишь передать Сазаку?
— Ой, Бегенч! Замолчи лучше!
— А что, Айсолтан? Правда глаза колет?
— Да какая это правда? Очумел ты, что ли?
— Айсолтан, ты девушка умная, прямая будто… Зачем скрытно дело делаешь? Зачем меня огнем жжешь! Я всю правду узнал.
— Какую правду? Сумасшедший ты!
— Такую, что ты с Нязикджемал уже дело сладила. Старуха чуть не пляшет от радости, той готовит…
— Так это тебе Нязикджемал наболтала?
— Нязикджемал.
— А ты и уши развесил?
Айсолтан так рассердилась, что даже уйти собралась, — разве с этим чучелом можно разговаривать! — да вдруг как расхохочется. Повернулась к Бегенчу, схватила его за плечи и давай трясти. Трясет так, что у того только голова болтается.
— Э, друг, да ты ревнивый, ревнивый… — задыхаясь от смеха, говорит она. — Вот я из тебя сейчас дурь-то вытрясу! — И, вглядываясь в растерянное лицо Бегенча, опять хохочет. — Ну, скажи на милость: Нязикджемал поверил! Да ведь я ее просто подразнить хотела, чтобы она дурацкий обычай сватовства бросила.
Отпустив, наконец, Бегенча, Айсолтан переводит дух, говорит полушутя, полусердито:
— Тоже еще, старорежимный выискался! Вот не пойду за тебя после этого! Да как ты мог таким глупым словам поверить? Как у тебя только язык повернулся эти глупые слова повторять? Так-то ты меня любишь, Бегенч?
Бегенч сжимает ее руки в своих, смотрит, не отрываясь, на ее нежное смеющееся лицо, говорит:
— Люблю, Айсолтан! Так люблю, что видишь — голову потерял. Прости.
— Ты же знаешь, Бегенч, что я тебя не только на Сазака, а ни на кого на свете не променяю, — просто говорит Айсолтан.
Ветер развеял облака, прогнал их на восток и стих. Снова весело засияло и начало припекать солнце.
Айсолтан и Бегенч сидят на мешке с хлопком и мирно беседуют. Бегенч с воодушевлением рассказывает девушке о том, как они рыли в песках колодец, как заливали его цементом; о том, как в степи открываются все новые и новые пастбища, над которыми разносятся протяжные песни чабанов и нежные переливы тростниковых дудок; о том, как весело смотреть на баранов, когда они приходят на водопой к новому колодцу и, утолив жажду, тяжело взбираются на барханы и разбредаются по степи, а на смену им приходят новые отары, и о том, как хорошо засыпать в степи, у костра, глядя на звезды.
Потом Бегенч признается Айсолтан, что Нязикджемал давно уже капнула ему в сердце ядом, — потому он и осрамился тогда, на собрании. Да и сама Айсолтан отчасти повинна в их размолвке: она только подливала масло в огонь неумеренными похвалами Сазаку.
Девушка хотя и считает ревность большим пороком, но в этот счастливый, солнечный день ей не хочется бранить Бегенча. Вместо этого она принимается рассказывать ему, как от волнения не спала ночей, когда хлопок не хотел раскрываться, и какой это был праздник, когда хлопок, наконец, раскрылся, и как хорошо идет сегодня сбор.
— Айсолтан, — спрашивает Бегенч, — скоро думаешь выполнить план по звену?
— Думаю, к концу месяца, не позже.
— А по колхозу?
— По колхозу к Октябрьским праздникам должны управиться.
— А тогда сделаем той, Айсолтан?
— Той в честь урожая, Бегенч?
— В честь урожая — это уж само собой. И еще один — наш с тобой, Айсолтан.
— А как же быть с Нязикджемал?
— Опять ты меня дразнишь, Айсолтан?
— Нет, нет, Бегенч. Только, знаешь, я с ней пошутила, а она уж и впрямь готова мне халат на голову накинуть.
— Ничего. Мы ее тоже на той позовем.
— А меня? — раздается сбоку насмешливый голос.
"Потды всегда ухитряется появляться, словно из-под земли", — думает Айсолтан и выдергивает свою руку из руки Бегенча.
— Айсолтан! Никак руку занозила?
— Да, Потды. Ты как верблюжья колючка, которая всегда вырастает там, где ее никто не сажал, — с досадой говорит Бегенч.
— А ты что такой сердитый? Устал, что ли, на мешке сидя?
— Соскучился, давно твоей болтовни не слышал.
— И не услышишь, брат. Я сам по себе соскучился. Ты спроси Айсолтан, как Потды сейчас работает. Один умный человек есть — и с тем теперь поговорить некогда. И в светлый день и в темную ночь на трехтонке хлопок вожу. Такая, брат, горячая пора! Ну, а у вас как план выполняется? Который мешок хлопка прессуете?