Легкий ветерок пробегает по деревьям, колеблет листву, и она серебрится в свете электрических фонарей. Темный купол неба расшит сверкающим узором звезд. С севера на юг через все небо прозрачной дымкой протянулся Млечный путь. Звезды Большой Медведицы спокойно, ласково мерцают над горизонтом.
Звучит музыка. Из небольшого рупора, укрепленного на верхушке столба, несется песня:
В степи тюльпаном расцвела,
На небе месяцем всплыла,
Ты — повелительница звезд,
Цветов царица, Огуль-бек.
Цветы степей, пески пустынь
Полны блаженства, если ты
По ним ступаешь…
Красота ночи и эта песня тревожат душу Айсолтан, но неотвязные мысли бродят в ее голове, мешают насладиться прелестью ночи и волнующей сладостью песни.
„Ну, на что это похоже, — думает Айсолтан, — чтобы девушка сама шла в гости к парню, за которого мать хочет выдать ее замуж? Как поступаешь ты, Айсолтан? Посовестилась бы! Даже если ты съешь всего одну ложку плова, тебе будет так стыдно, словно ты пришла и съела целого барана. А что люди скажут? „У Айсолтан нет стыда, она сама предлагает себя Бегенчу“. А что Бегенч подумает? „Вот она какая, а я и не знал, — скажет Бегенч. — Ее только помани — она и прибежит“. Ой, смотри, Айсолтан! Как бы таким поступком не уронила себя в его глазах“.
Айсолтан резко останавливается.
Нурсолтан, пройдя несколько шагов, замечает, что дочери нет возле нее, и, оборотясь, кричит:
— Эй, дочка, ты что отстала?
Айсолтан приходит в себя.
— Я… я, кажется, занозила ногу колючкой, — произносит она запинаясь.
Айсолтан оглядывается кругом, вдыхает ароматную свежесть ночи, потом, закинув голову, смотрит на небо, любуясь сверкающими в его темной глуби звездами. „Словно там раскрылись миллиарды коробочек с алмазным хлопком“, — мелькает в голове Айсолтан. В отдалении снова раздается песня. Девушка стоит и слушает, потом быстро догоняет мать.
„Разве я иду к ним в дом, чтобы красть? — думает она. — Чего я стыжусь? И кому какое дело до того, куда я иду, и зачем, и почему? Это мое дело, а других оно не касается. Что я, вправду, сто лет назад родилась, что ли? Если буду всего нового бояться, плохой пример подам подругам! Мать, видно, больше моего понимает. Я же к ним не напрашивалась — сами позвали. Что тут зазорного — пойти, раз зовут? Я к счастливой жизни иду. У кого есть ум, тот меня только похвалит. И другие девушки с меня пример возьмут“.
Джерен встречает их, стоя у входа на веранду. По всему видно, что она очень рада гостям: усаживает их на ковре, хлопочет, подает чайник с чаем, пиалы. Она совсем не такая горделивая и неприступная, какой казалась раньше Айсолтан. „Она добрая женщина, приветливая и ласковая“, — радостно думает Айсолтан и улыбается хозяйке.
Засуетившись, Джерен роняет чайник, хочет поднять его, и тут же у нее из рук падает пиала и разлетается на мелкие осколки. Айсолтан быстро вскакивает, поднимает чайник. Джерен с помощью Айсолтан подбирает осколки, бросает их в полоскательницу, удрученно говорит:
— Милая Айсолтан, брось, не хлопочи, ну, не велика беда — разбился чай, пролилась пиала…
Дочь Джерен, хорошенькая Майса, в расшитой серебром тюбетейке, из-под которой выбегают тугие черные косички, звонко хохочет:
— Мама у нас всегда так. Как придут гости — или пиалу разобьет, или сама упадет на ровном месте. Когда мой дядя приезжал, она раз по нечаянности целое ведро воды на него вылила. И всегда все путает. Бегенча называет дочкой, а меня — сыном…
Смущенная Джерен накидывается на Майсу:
— Ступай прочь отсюда! Ты чего тут вертишься?
Джерен разливает в пиалы чай. В саду раздаются голоса, и на веранду поднимается Бегенч, за ним — парторганизатор Чары и Потды. Потды, бросив косой, лукавый взгляд на Айсолтан, кричит еще с порога:
— Добрый вечер!
Джерен приглашает гостей:
— Добро пожаловать! Заходите, заходите… Будете с нами на веранде чай пить, или, может, в комнате стол накрыть?
И опять Потды, подобно передним ногам козы, опережает остальных:
— Ай, Джерен-эдже, разве мы отсталые от жизни люди? Мы люди культурные. Чай будем пить в комнате, за столом, и сидеть на стульях. А вы пример с нас берите.
Чары говорит:
— Ну, ну, полегче, Потды-хан! Что это значит: „вы“, „мы“? Кто тебе позволил разделять собравшихся на два лагеря? Еще не известно, кто отстал, а кто перегнал. Может, нам с тобой еще не угнаться за пылью из-под ног других людей… Разве ты не на такой же подстилке родился и вырос? По-твоему, вся культура в том, чтобы сидеть выше земли на полметра? А если твою культуру вот тут поискать, может, ничего и не обнаружится, — и Чары легонько стукает Потды по лбу, потом садится на ковер.
Нурсолтан смеется:
— Что, Потды-хан? Получил свое?..
Потды усаживается рядом с Чары, вытирает со лба пот рукавом.
— Да вот, Нурсолтан-эдже, поди пойми, чего им нужно. Сами все твердят: „Ты некультурный. Зачем не чисто одеваешься? Зачем газет не читаешь? Зачем ешь руками? Зачем нос платком не вытираешь?..“ Эх, жалко мне твоих ушей, еще заболят, слушая, а то бы я много насчитал. На этот раз я решил всех опередить насчет культуры, а вышло опять наоборот. Ну, да мне что! Пусть мне теперь кто-нибудь замечание сделает! А я отвечу: „Извините, парторг научил“. Так, что ли, Айсолтан? — и Потды опять лукаво косится на девушку.
Досада разбирает Айсолтан. „И чего этот выскочка-пустомеля суется всюду, куда его не просят?“ — думает она. Будь это не в гостях, уж она бы его отчитала! А здесь Айсолтан робеет. После прихода мужчин она еще не сказала ни слова, не решаясь вступить в разговор. Теперь она говорит, — пусть Потды понимает, как хочет:
— Потды у нас очень культурный молодой человек.
Слова Айсолтан действуют на Потды как освежающий дождь на захиревшее было растение. Он снова оживает и, уставив на девушку свои глазки-щелки, принимается болтать:
— Ай, спасибо, Айсолтан! Пусть будет моя жизнь ковром у тебя под ногами. Пусть будут мои руки-ноги, мои уши-глаза твоими слугами. Посылай меня теперь хоть на край света. Скажешь: „Потды, ступай приведи ко мне одного человека…“ или скажешь: „Ступай передай от меня весточку…“ — Потды все выполнит. — И тут Потды переводит взгляд с Айсолтан на Бегенча и обратно — с Бегенча на Айсолтан.
Однако никому как будто невдомек, на что намекает этот болтун. Никому, кроме Айсолтан. Вся вспыхнув, она сердито обращается к Потды:
— Твой язык не знает удержу, Потды! Слышал, небось: умный, когда его хвалят, молчит, а дурак колесом ходит.
После этого Потды на некоторое время умолкает. А когда он, не выдержав, открывает рот, чтобы снова приняться за свое, возвращается Джерен, которая ходила посмотреть плов, и приглашает гостей:
— Ужин готов. Подавать сюда или пойдем в комнаты?
Можете не сомневаться, что Потды опять отвечает за всех:
— Может быть, мы теперь все-таки будем культурными? По-моему, в такой приятной компании нужно ужинать за столом.
— Ну, Чары, пожалуй, он прав. Как ты думаешь? — спрашивает Бегенч.
Чары смеется:
— Говорят ведь, что даже у безумца из ста слов одно бывает толковым. Давайте на этот раз последуем совету Потды.
В столовой Айсолтан украдкой оглядывается по сторонам. В этой высокой, просторной комнате все блещет чистотой. Буфет, тахта, над тахтой большой ковер, напротив, на стене, два портрета, на маленьком столике патефон. Нигде ни пылинки. На столе, покрытом белой скатертью, — большое блюдо с коурмой[4], помидоры, зеленый лук, розовый виноград в вазе, бутылка вина „ясман-салык“ и шампанское. „Когда это Джерен успела накрыть на стол? — думает Айсолтан. — Тарелки, ножи, вилки, салфетки — все уже расставлено, разложено по местам“.
Вид бутылок веселит сердце Потды. Он хлопает в ладоши:
— Да здравствует Джерен-эдже!
Все садятся к столу, и Потды тотчас придвигает к себе бутылки. Держа одну бутылку в правой руке, другую — в левой, он вопрошает:
— Какое сначала? Какое потом? Кому „ясман-салык“? Кому шампанское?
— Потды-хан, думается мне, что тебя этому учить не надо, — говорит Бегенч.
— Ну, тогда „ясман-салык“ — нам, а с серебряным горлышком — женщинам.
Нурсолтан и Джерен, если уж говорить по совести, с большей охотой остались бы сидеть на ковре; пить вино им тоже не очень-то по нутру. Но разве можно обижать молодежь? Сейчас поднимут крик: „Что, Джерен-эдже, Нурсолтан-эдже, вы все никак не расстанетесь со своим шариатом?“ И Нурсолтан и Джерен сидят за столом и покорно ждут, когда им нальют вина.
Когда из бутылки с серебряным горлышком со звуком, подобным выстрелу, вылетает пробка и ударяется в потолок, Нурсолтан и Джерен, вздрогнув, дружно ахают.
Потды смеется:
— Ай! Спасайся, кто может! Неприятель напал! А вы еще хотите с нами на одном языке разговаривать!
Потды разливает вино и шампанское в пиалы.
— Ну, кому из хозяев дать первое слово? — спрашивает он. — У тебя, Джерен-эдже, большая часть жизни прошла, а ты еще не научилась пить вино, а ты, Бегенч, хоть и обучаешься помаленьку, да у тебя дума сердца витает где-то уж больно высоко…
Не везет сегодня Потды, никак не удается ему развернуться. Чары прерывает его речь:
— Ну, ты, самозванный распорядитель, первое слово предоставь мне.
— Слыхали? Он же секретарь, попробуй, не предоставь ему слова! Говори!
Чары придвигает к себе пиалу с вином.
— Мы пришли сюда прямо после заседания правления колхоза совместно с партбюро…
Этого уж Потды никак не может выдержать; он хватается за голову:
— Ай, ай, ай, эту новость я сам хотел сообщить, да по дороге они на меня такого страху нагнали…
Чары спокойный, серьезный человек, но Потды кого хочешь выведет из себя. Чары стучит пиалой о бутылку и говорит сердито:
— Потды, обуздаешь ты свой язык или нет! Ты ведь мне предоставил слово, — ну, так сиди и молчи.