— Сижу и молчу.
Чары хочет продолжать, но его снова перебивают, на этот раз Айсолтан.
— Если было такое заседание, то почему меня не известили? — спрашивает она с досадой, и даже брови вздрагивают у нее от негодования.
— Подожди, Айсолтан, этому есть причина. Да… Так вот, на совместном заседании обсуждался один вопрос…
— Какой вопрос? — нетерпеливо спрашивает Айсолтан.
Чары молчит, ставит пиалу на стол.
Упустить такой момент не в характере Потды. Он хватает свою пиалу, кричит:
— Ой, якши! Остальное доскажу я!
Но Бегенч стучит вилкой по столу и грозит Потды кулаком.
— Да что вы душу-то тянете из людей? — восклицает Потды. — Ему дали слово, а он молчит, я хочу сказать, а мне кулак показывают, грозят. Давайте тогда пить безо всяких слов.
Айсолтан, как видно, даже забыла, что она в гостях, а не на собрании. Она встает, говорит деловито:
— Потды, помолчи, дай отдохнуть своему языку. Ну, Чары, ты не обижайся, говори дальше.
— Только уж, пожалуйста, больше не перебивать. — Чары поднимает пиалу. — На собрании обсуждался сегодня вопрос о том, кого послать делегатом в Москву на Всесоюзную конференцию сторонников мира…
Потды снова хватается за пиалу, кричит:
— И мы…
Но Бегенч опять грозит ему кулаком.
— И мы все единогласно выдвинули делегатом от нашего колхоза Айсолтан Рахманову, — заканчивает Чары.
Айсолтан смотрит на Чары, широко раскрыв глаза, изумленно надломив брови. Потом ее ресницы опускаются, она склоняет голову. Горячий румянец радости и смущения заливает ее лицо. Бегенч взволнованно смотрит на Айсолтан. Нурсолтан и Джерен одновременно взглядывают друг на друга, и, как видно, каждая из них без слов читает мысли другой.
Чары встает:
— Так выпьем, друзья, за здоровье Айсолтан!
Четвертая глава
егенчу не спится в эту ночь. Он лежит, закинув руки за голову, а сердце сладко щемит у него в груди. В окнах уже начинает светлеть, когда Бегенч ненадолго забывается.
Пробудившись внезапно, словно его окликнули, он встает и, набросив на плечи халат, выходит во двор. Багровое, круглое, точно разрезанный пополам арбуз, солнце проглядывает сквозь ветви деревьев. Небо прозрачно и чисто, как светлоголубое стекло. Ночной свежий ветер стих, и листья на деревьях застыли, словно нарисованные. Аромат свежей листвы, плодов и сочных, спелых дынь пьянит Бегенча. Сжав кулаки, широко раскинув руки, он потягивается, зевает, обводит глазами двор. Крупные черные и белые куры в углу, за проволочной решеткой, клюют ячмень, жадно разгребая, разбрасывая его в разные стороны; четыре жирных, откормленных барана, покачивая круглыми курдюками, грызут дынные корки. Корки звонко хрустят у них на зубах — "хьюрт-хьюрт"; пегая корова сердито мотает головой, стараясь освободиться от веревки; ее тяжелое бледно-розовое вымя едва умещается между ляжками. Огромный лохматый пес приветливо машет куцым хвостом, выражая этим хозяину свою собачью ласку; далеко выставив вперед передние лапы, он вытягивается, пригибаясь грудью к земле, словно кланяется Бегенчу в ноги. Раздается крик чабана:
— У кого коро-о-овы! Выгоняйте коро-о-ов, выгоняйте коро-о-ов!
Село просыпается.
Улицы понемногу наполняются движением и звуками. Громыхая, прокатила арба, где-то вдалеке зафыркал мотор, заржали кони, прогудела и умолкла машина, и на смену ей зазвучал трубный крик осла. И снова, размахивая хвостами, стуча копытами, через поселок идут коровы — той же дорогой, которой они возвращаются вечером. Колхозники с мешками за спиной, с кетменями или серпами в руках преходят по улице, направляясь в поле.
Башлык[5], тучный человек лет сорока, в серой мерлушковой шапке, сером кителе, синих галифе и парусиновых сапогах, уже выехал на своем породистом скакуне. Откинувшись назад в седле, он осаживает коня и, полуоборотясь, кричит что-то хриплым басом, напрягая красную, мясистую шею, и машет кому-то рукой. Его густые, лихо закрученные усы воинственно топорщатся. Башлык осадил коня неподалеку от дома Бегенча, и тот слышит, как он говорит приближающемуся к нему пожилому колхознику, одетому нарядно, как юноша, несмотря на свои семьдесят лет, и даже подпоясанному старинным пуховым кушаком:
— …Ты ему скажи: пусть к одиннадцати часам приедет на участок третьей бригады. Да пусть едет не на "Победе", а на "газике", и возьмет побольше горючего про запас и пусть прихватит двустволку и патронташ.
Башлык трогает коня и, увидав Бегенча, еще издали кричит ему:
— Жив-здоров, а, Бегенч? Ты, друг, не ленись. Два раза проверять — это не худо. Поливальщик-то, конечно, знает цену воде, а все ж держи ее всегда перед глазами. Ты сегодня обойди еще раз те места, куда вчера пускали воду. Погляди: не захирел ли где хлопчатник, не поник ли головой, как обиженная молодуха. Особо погляди на пригорках, — слышишь? — дошла ли до них вода. — Поровнявшись с Бегенчем, башлык натягивает поводья. — Сам знаешь: в эти дни каждая капля воды — горсть хлопка. Ух, и крепко сцепился я вчера с райводхозом, даже в райком его таскал, да, видно, мало. Сегодня в полдень буду в облводхозе и облисполкоме. Не поможет — прямо в центр обращусь.
Бегенч улыбается:
— Товарищ Аннак, ты как заведешь с утра свою пластинку: "О, дайте мне воды, воды, воды…", так до ночи не кончишь. Слезай с коня, я тебя чаем напою.
Аннак, сдерживая нетерпеливого коня, говорит:
— Я, друг, чай пил, когда еще солнце не всходило. Мне водой горло полоскать некогда. Мне вода для другого дела нужна. Ты, коли хочешь пособить, давай мне воды на поля! Воды, воды, воды…
В это веселое, сияющее утро у Бегенча в душе какой-то задор; ему хочется подразнить башлыка, и он начинает:
— Ты, товарищ Аннак, чем бегать из одного учреждения в другое и кричать: "Воды! Воды!", пошел бы лучше на водораспределительный шлюз да проверил сам, как там воду меряют.
— Друг! Ты мое больное место не трогай! У меня и так голова от забот распухла. Я знаю, как меряют. Правильно меряют. Да мне в эти дни, хоть ты лопни, нужно больше воды!
— Так ты думаешь, что, взяв долю других…
Аннак не дает Бегенчу договорить:
— Друг! Да ты пойми: разве я хочу украсть воду у "Красного Октября", или у "Победы", или у другого колхоза? Я о них тоже забочусь. Я хлопочу, чтобы побольше пустили воды из Колхозбента.
Прищурившись, Бегенч с усмешкой смотрит на председателя колхоза.
— Так, товарищ башлык. Значит, по-твоему, все наши учреждения — районные, областные, центральные, которые день и ночь заботятся о том, чтобы мы перевыполнили план по хлопку, — значит, они меньше твоего понимают, как нам сейчас нужна вода? Верно, они сохраняют лишнюю воду в Колхозбенте, чтобы пустить ее на свои огороды?
Аннак растерянно смотрит на Бегенча, хмурит клочкастые брови. Бегенчу кажется даже, что крутые завитки его усов слегка обвисли. Потом, крякнув с досады, башлык ударяет нагайкой по луке седла, и усы его снова встают торчком.
— Ишь, какую лекцию прочел! А ты вот как рассуди: если у меня сейчас колхозники сыты — значит, я на том и успокоиться должен? Значит, мне уж и зерна про запас в амбарах не держать? Так после этого что я за башлык? Гнать такого башлыка в шею! Ну, а в области меньше меня понимают, что ли? Скажешь, они не держат в Колхозбенте излишек воды про запас! Так я и поверил!
Бегенч не может сдержать улыбки, — уж очень по душе ему этот горячий, напористый и прямодушный человек.
— Ты чему ж это, друг, смеешься? — обижается башлык. — Что я смешного, неправильного сказал?
— Нет, Аннак, ты все правильно говорил. Я ведь шутил с тобой, очень занятно ты споришь. Все правильно. В такую горячую пору не обойдешься без того, чтобы не пошуметь. Если в области тебе не помогут — шли телеграмму в центр.
Аннак трогает поводья:
— Ну, прощай, друг. Смотри, обойди хлопчатник.
— Да я думал, как только солнце взойдет, уже там быть, а вот запоздал. Поздно заснул и проспал.
— Да уж знаю, знаю.
"Откуда же он знает? — удивляется Бегенч. Ему кажется, что Аннаку известно, как он всю ночь не мог сомкнуть глаз, думая об Айсолтан. — Вот постоишь с девушкой минутку — и готово, все говорить начнут!" — мысленно досадует Бегенч и спрашивает с напускным равнодушием:
— Что такое ты знаешь?
— Знаю, что вы вчера без меня вино пили, вот что.
— А-а! Так я и тебя звал.
— А я, может быть, шучу. Что ж, мне уж и пошутить нельзя? Не мог я вчера прийти, ведь говорил тебе.
— Ну, в таком случае слезай с коня. Пойдем, выпьем сейчас по пиале за успешнее завершение твоих хлопот.
— Нет. На вчерашний плов гостей не зовут!
— Вот как!
— А я, может, опять шучу. Сейчас, друг, не время. Ты лучше вот что… Я хочу сегодня съездить посмотреть отары. Хочешь, поедем со мной?
— Я тебя что-то не пойму: то ли ты в Мары едешь, то ли на овец глядеть?..
— А я и в Мары и на овец. Сначала в Мары, потом на овец. Ровно в два часа заеду за тобой.
— Эх, Аннак, до чего ж ты кипучий парень!
Похвала Бегенча явно по душе башлыку. Он смотрит на молодое, энергичное лицо юноши, и вдруг глаза его загораются огнем. Привстав на стременах и вытянув, как оратор, правую руку вперед, он говорит с воодушевлением:
— Друг, молод ты, многого не видал на своем веку. Не видал той жизни, какой жили наши деды-прадеды. Ты родился в новую эпоху. Ну вот и подумай, какая она, наша эпоха! Это эпоха машин, эпоха великого движения вперед, эпоха Сталина! Если я в такую эпоху буду на каждый путь по целому дню терять да под каждым кустом спать заваливаться, тогда придется колхозу еще десять башлыков мне в помощь выбрать. Да разве так пятилетку в четыре года выполняют?
Сиповатый голос Аннака рокочет все громче и громче:
— Мы должны бесперебойно давать сырье нашим фабрикам, заводам. Мы должны быть готовы в любую минуту дать отпор черным вражьим силам, которые хотят надеть нам на шею ярмо. Мы должны за один шаг делать два, три, пять шагов… Мы должны показать врагам силу человеческого труда.