Проходящие мимо колхозники останавливаются и слушают горячую речь башлыка.
— Пусть злоумышленники-империалисты знают, что вчерашний чабан и сын чабана не даст в обиду свою родину! Наш труд и наша вера в свои силы всегда одерживали победу и снова одержат победу!
Вокруг Аниака понемногу собирается целая толпа. Подошедшие позже колхозники стараются протиснуться поближе к оратору.
— Пусть наш свободный труд превратит родную страну в прекрасный, цветущий сад!
Вытянувшись на стременах, расправив могучие плечи, Аннак поднимает нагайку и указывает на солнце:
— Пусть солнце, которое обходит весь земной шар, расскажет миру о том, что советский народ — это одно тело и одна душа, что советский народ хочет мирной жизни, но если проклятые торгаши сунутся еще раз к нам, на нашу землю, то мы растопчем их, как вонючих гадов!
Взмахнув нагайкой, Аннак опускает на седло свое грузное тело и тут только замечает, что у него заметно прибавилось слушателей. Смущенно улыбаясь, он отыскивает глазами Бегенча и говорит, стараясь не глядеть по сторонам:
— Да, вот какое дело… У меня, знаешь, что-то распалилась душа. Вот язык и сорвался с привязи. А ты что, друг, меня не одернул?
— А зачем? Ты очень хорошо говорил. Видишь, твой доклад не один я слушал. Вроде как колхозное собрание получилось. И я думаю, Аннак, что мы вчера ошибку допустили.
— Какую ошибку?
— На Всесоюзную конференцию нужно было не Айсолтан послать, а тебя.
Аннак, стараясь скрыть смущение, громко хохочет густым, сиплым басом. Но тут же глаза его снова загораются, и он гудит, наклоняясь с седла к Бегенчу:
— Эх, друг, ну как молчать, как держать такую досаду на сердце! Ведь подумать только, что я тут хлопочу, из сил выбиваюсь, а они ищут базы для своих бомбардировщиков!
— Ничего, Аниак, собака лает, а караван идет вперед.
— Верно, друг. Ну, прощай!
— Так ждать тебя к двум часам?
— Жди.
Аннак отпускает поводья, и серый, в яблоках, горячий конь, который давно уже нетерпеливо перебирал ногами и грыз удила, легко, с места, берет в галоп.
Умывшись, Бегенч садится на веранде пить чай. Маленькая Майса чем-то очень озабочена. Она уж три раза вынимала все книги и тетради из портфеля и снова укладывала их обратно. Она уже три раза убегала в комнаты и каждый раз, возвратясь назад, принималась тяжело вздыхать, растерянно шарить на столе и под столом. Убежав в пятый раз и через секунду вернувшись, она горестно воскликнула:
— Мама, ох, мама! Ну, где же моя чернильница? У меня пропала чернильница!
Оглянувшись по сторонам и увидя, что матери на веранде нет, Майса, чуть не плача, сказала:
— И мамы нет! Да куда же теперь еще мама девалась? Бегенч! Где мама?
Бегенч знает, что мать ушла кормить баранов, но только пожимает плечами.
— А я откуда знаю?
— Да ведь она сейчас, вот только сейчас была здесь! — И маленькая Майса в полном отчаянии снова кричит: — Мама! Ты где, мама?
— А зачем тебе магь? — спрашивает Бегенч.
— У меня пропала чернильница.
— А зачем маме твоя чернильница? Ты ищи там, где положила.
— Да ее там нет.
— Да ну! Так, может быть, чернильница научилась бегать?
— Зачем ты надо мной смеешься? — Майса жалобными, молящими глазами смотрит на брата. — Бегенч… Если ты взял, так, пожалуйста, отдай!
Девочка бросается к Бегенчу и ощупывает его карманы. Она даже заглядывает к нему за пазуху. Бегенч смеется.
Не обнаружив чернильницы и там, Майса говорит еще жалобнее:
— Ну, Бегенч, миленький, хорошенький, отдай чернильницу!
Ее черные, блестящие, как у козленка, глаза смотрят на брата с такой мольбой, пухлый детский рот так трогательно кривится в плаксивой гримасе, что Бегенч не выдерживает:
— А что ты мне дашь, если я найду твою чернильницу?
Майса от радости несколько раз подпрыгивает на месте. Лицо ее сияет.
— Когда я вырасту большая-большая, я вышью тебе тюбетейку.
— А, так ты хочешь, чтобы я искал твою чернильницу в долг? Нет, это не пойдет.
Майса бросается к Бегенчу на шею.
— Ну, Бегенч, миленький, отдай, если ты взял, а то я опоздаю. Мы с девочками хотим до начала занятии повторить то, что в прошлом году проходили. Уговорились к восьми собраться.
Бегенч, отогнув рукав, показывает ей на свои часы:
— Смотри, еще нет половины восьмого. — И, обняв девочку за плечи, смеется: — Ну, дай сюда руку и закрой глаза.
Он достает чернильницу из-под вороха бумаг на столе и вкладывает ее в маленькую горячую ладонь.
Майса сжимает в руке чернильницу и открывает глаза.
— Где она была?
— На столе.
— Ну да, ну да! Я сама ее туда поставила.
— А зачем же ты на меня наговаривала?
— Потому что ты всегда шутишь. Вот я и думала, что ты ее нарочно спрятал.
Бегенч целует сестру в ее нежную, румяную щеку. Маленькая Майса, схватив свой портфель, который кажется чересчур большим в ее тоненькой руке, вприпрыжку сбегает с веранды.
Бегенч берет ружье и, перекинув его через плечо, выходит на улицу.
Из-за поворота выезжает легковая машина, при виде которой Бегенч сразу останавливается и не может больше сделать ни шагу. Сердце его больно сжимается. Он смотрит на приближающуюся машину, и ему чудится, что там, внутри, скрыта частица его души и это серое ползущее чудовище сейчас увезет ее куда-то далеко-далеко. Чудовище в облаках пыли приближается к Бегенчу, и ему хочется броситься вперед и преградить ему путь. Но он не двигается с места, и только глаза его неотступно следуют за машиной.
Машина проезжает мимо Бегенча и останавливается. Тонкая белая пыль медленно оседает в воздухе. Айсолтан опускает стекло в окошечке, ласково улыбается, кивает ему.
Ух, как чешется у Потды язык, как хочется ему подразнить эту влюбленную парочку! Как хочется отпустить добрую шутку, от которой оба они зардеются и начнут смотреть в разные стороны! А потом Айсолтан сдвинет свои черные брови и примется распекать его на все корки. Ух, как хочется Потды блеснуть остроумием — ведь такой случай! Ради такого случая стоит рискнуть и еще раз навлечь на себя гнев Айсолтан.
Но, к немалому своему удивлению, Потды замечает, что другое чувство берет в нем верх.
"Пусть их, — думает он, — уж попрощаются как следует! Пусть в это солнечное утро выскажут друг другу то, что у них на сердце! Пусть обменяются нежным, ласковым словом. А потом вспомнят добром и это светлое утро и Потды".
— Ну, что ты скажешь! Вот беда, так беда! — восклицает Потды, сдвинув тюбетейку с затылка на глаза. — Ключи от машины позабыл!
Он выскакивает из машины и бросается куда-то в сторону, позвякивая ключами, колечко от которых надел на большой палец.
А у Бегенча опять, как всегда при виде Айсолтан, слова не идут с языка, и он говорит первое, что ему приходит на ум:
— Что это Потды, ума лишился? Ключи, говорит, позабыл, а сам ими размахивает. Вот чудак!
Приглаживая ладонями свои черные волосы у висков, Айсолтан усмехается:
— Если Потды не будет всякими странными способами обнаруживать свои сокровенные мысли, то он в неделю зачахнет и умрет с тоски.
Такой оборот беседы кажется Бегенчу вполне удачным. Он даже находит в себе силы спросить:
— Ты не знаешь, Айсолтан, почему это вчера вечером Потды все отпускал какие-то дурацкие шуточки то насчет тебя, то насчет меня? Прямо руки чесались проучить его хорошенько, да боялся, как бы хуже не получилось. Может, он видел нас с тобой вчера? Или просто так выдумывает?
Айсолтан улыбается, и от этой улыбки у Бегенча теплеет на сердце.
— Да разве от Потды что-нибудь утаишь? — просто говорит она. — Зачем ему видеть? Он и так все знает, ему известно не только то, что ты делаешь, а даже о чем задумался. Ему все нужно разнюхать. Если Потды не будет знать наперед, из какого яйца должен вылупиться петушок, а из какого курочка, так он удавится с горя. Такой уж это человек. Он, например, знает даже, какой был разговор между твоей матерью и моей.
Об этом разговоре знает и Бегенч. Правда, когда Джерен стала ему передавать его, он буркнул сначала: "Что это, мать, ты, кажется, опять за старое?", но тем не менее слушал ее с такой жадностью, словно хотел впитать в себя каждое слово. "А что скажет Айсолтан?" — подумал тогда Бегенч и теперь, собравшись с духом и приняв самый небрежный вид, вдруг выпалил:
— Да, между прочим, Айсолтан, а как ты смотришь на их затею?
Айсолтан отворачивается от Бегенча и отвечает так тихо, что он едва может разобрать ее слова:
— По-моему, они хотят нам добра. Или, может быть… Может быть, тебе кажется, что это, как в старину… по чужой указке… Может быть, ты думаешь…
— Я думаю, — решительно прерывает ее Бегенч, и лицо его вспыхивает от счастья, — я думаю, что этот союз мы заключим сами, своей свободной волей, а указчики у нас — наши сердца.
Айсолтан поднимает на него взор, и он ослепляет Бегенча — так сияют ее глаза, такая в них светится радость.
— И этот союз на всю жизнь, — шепчет Айсолтан.
— Да, клянусь! — восклицает Бегенч.
Айсолтан берет руки Бегенча в свои и сжимает их маленькими горячими ладонями.
— Бегенч… Помни: мое сердце — вот так в твоих руках.
От волнения Бегенч снова теряет дар речи, а когда, собравшись с силами, хочет открыть рот, то видит, что Потды уже возвращается. Он глухо, упавшим голосом сообщает:
— Потды идет! — и тихонько высвобождает свои руки из ласковых ладоней девушки.
Айсолтан говорит нежно:
— Милый Бегенч, прощай! Я улечу далеко, но мыслями всегда буду с тобой.
— Айсолтан!.. — голос Бегенча обрывается, и он не может больше вымолвить ни слова.
Потды подходит, расплываясь улыбкой до ушей, прищуривая глубоко запавшие глазки, насмешливо восклицает:
— Ай-ай! И машина цела! Не увели? Ну, молодцы, хорошо сторожили!
Бегенч говорит сердито:
— Мы-то сторожили, а вот ты нашел ли свои ключи, Потды?
Потды бренчит ключами, ухмыляется: