| "Take all that you have asked," said he, "Sir Knight-take ten times more-reduce me to ruin and to beggary, if thou wilt,-nay, pierce me with thy poniard, broil me on that furnace, but spare my daughter, deliver her in safety and honour!-As thou art born of woman, spare the honour of a helpless maiden-She is the image of my deceased Rachel, she is the last of six pledges of her love-Will you deprive a widowed husband of his sole remaining comfort?-Will you reduce a father to wish that his only living child were laid beside her dead mother, in the tomb of our fathers?" | - Сэр рыцарь, - сказал он, - бери все, что потребовал, бери вдесятеро больше, разори меня, доведи до нищеты. Нет! Порази меня своим кинжалом, изжарь на этом огне, но только пощади дочь мою, отпусти ее с честью, без обиды. Заклинаю тебя тою женщиной, от которой ты рожден, пощади честь беззащитной девушки! Она живой портрет моей умершей Рахили, последний оставшийся мне залог ее любви, а их было у меня шестеро! Не лишай одинокого вдовца его единственной отрады. Неужели ты хочешь, чтобы родной отец пожалел, что единственная дочь его не лежит рядом с матерью в склепе наших предков? |
| "I would," said the Norman, somewhat relenting, "that I had known of this before. | - Жаль, - молвил норманн, в самом деле как будто тронутый, - жаль, что я не знал об этом прежде. |
| I thought your race had loved nothing save their moneybags." | Я думал, что ваше племя ничего не любит, кроме своих мешков с деньгами. |
| "Think not so vilely of us, Jews though we be," said Isaac, eager to improve the moment of apparent sympathy; "the hunted fox, the tortured wildcat loves its young-the despised and persecuted race of Abraham love their children!" | - Не думай о нас так низко, хоть мы и евреи, -сказал Исаак, спеша воспользоваться минутой кажущегося сочувствия. - Ведь и загнанная лисица и замученная дикая кошка любят своих детенышей, так же и притесненные, презираемые потомки Авраамовы любят детей своих. |
| "Be it so," said Front-de-Boeuf; "I will believe it in future, Isaac, for thy very sake-but it aids us not now, I cannot help what has happened, or what is to follow; my word is passed to my comrade in arms, nor would I break it for ten Jews and Jewesses to boot. | - Положим, что и так, - сказал Фрон де Беф, -вперед я буду знать это, Исаак, ради тебя. Но теперь уже поздно. Я не могу изменить того, что случилось или должно случиться. Я уже дал слово своему товарищу по оружию, а слову своему я не изменю и для десяти евреев с десятью еврейками в придачу. |
| Besides, why shouldst thou think evil is to come to the girl, even if she became Bois-Guilbert's booty?" | К тому же почему ты думаешь, что с девушкой приключится беда, если она достанется Буагильберу? |
| "There will, there must!" exclaimed Isaac, wringing his hands in agony; "when did Templars breathe aught but cruelty to men, and dishonour to women!" | - Неминуемо приключится! - воскликнул Исаак, ломая себе руки в смертельной тоске. -Чего же иного ждать от храмовника, как не жестокости к мужчинам и бесчестья для женщин? |
| "Dog of an infidel," said Front-de-Boeuf, with sparkling eyes, and not sorry, perhaps, to seize a pretext for working himself into a passion, "blaspheme not the Holy Order of the Temple of Zion, but take thought instead to pay me the ransom thou hast promised, or woe betide thy Jewish throat!" | - Нечестивый пес, - сказал Фрон де Беф, сверкнув глазами и, быть может, радуясь найти предлог для гнева, - не смей поносить священный орден рыцарей Сионского Храма! Придумывай способ уплатить мне обещанный выкуп, не то я сумею заткнуть твою глотку! |
| "Robber and villain!" said the Jew, retorting the insults of his oppressor with passion, which, however impotent, he now found it impossible to bridle, | - Разбойник, негодяй! - вскричал еврей, невзирая на свою полную беспомощность, будучи не в силах удержать страстного порыва. |