| "In lawless hands, indeed, but not in those of love!" answered the hag; "love will sooner visit the regions of eternal doom, than those unhallowed vaults.-No, with that at least I cannot reproach myself-hatred to Front-de-Boeuf and his race governed my soul most deeply, even in the hour of his guilty endearments." | - В беззаконном союзе - да, но не в любви, -возразила старуха, - скорее в аду есть место для любви, чем под этими нечестивыми сводами. Нет, в этом я не могу упрекнуть себя. Не было минуты, даже в часы преступных ласк, чтобы я не ненавидела Фрон де Бефа и всю его породу. |
| "You hated him, and yet you lived," replied Cedric; "wretch! was there no poniard-no knife-no bodkin!-Well was it for thee, since thou didst prize such an existence, that the secrets of a Norman castle are like those of the grave. | - Ненавидела его, а все-таки жила! - воскликнул Седрик. - Несчастная! Разве у тебя под рукой не было ни кинжала, ни ножа, ни стилета? Счастье твое, что тайны норманского замка - все равно что могильные тайны! |
| For had I but dreamed of the daughter of Torquil living in foul communion with the murderer of her father, the sword of a true Saxon had found thee out even in the arms of thy paramour!" | Если бы я только представил себе, что дочь Торкиля живет в гнусном союзе с убийцей своего отца, меч истого сакса разыскал бы тебя и в объятиях твоего любовника! |
| "Wouldst thou indeed have done this justice to the name of Torquil?" said Ulrica, for we may now lay aside her assumed name of Urfried; "thou art then the true Saxon report speaks thee! for even within these accursed walls, where, as thou well sayest, guilt shrouds itself in inscrutable mystery, even there has the name of Cedric been sounded-and I, wretched and degraded, have rejoiced to think that there yet breathed an avenger of our unhappy nation.-I also have had my hours of vengeance-I have fomented the quarrels of our foes, and heated drunken revelry into murderous broil-I have seen their blood flow-I have heard their dying groans!-Look on me, Cedric-are there not still left on this foul and faded face some traces of the features of Torquil?" | - Неужели действительно ты заступился бы за честь рода Торкиля? - сказала Ульрика (отныне мы можем отбросить ее второе имя - Урфрида). -Тогда ты настоящий сакс, каким прославила тебя молва! Даже в этих проклятых стенах, окутанных загадочными тайнами, даже здесь произносили имя Седрика, и я, жалкая и униженная тварь, радовалась при мысли о том, что есть еще на свете хоть один мститель за наше несчастное племя. У меня тоже бывали часы мщения. Я подстрекала наших врагов к ссорам и во время их пьяного разгула возбуждала среди них смертельную вражду. Я видела, как лилась их кровь, слышала их предсмертные стоны! Взгляни на меня, Седрик, не осталось ли на моем увядшем и гнусном лице каких-нибудь черт, напоминающих Торкиля? |
| "Ask me not of them, Ulrica," replied Cedric, in a tone of grief mixed with abhorrence; "these traces form such a resemblance as arises from the graves of the dead, when a fiend has animated the lifeless corpse." | - Не спрашивай об этом, Ульрика, - отвечал Седрик с тоской и отвращением. - Так мертвец напоминает живого, когда бес оживляет бездыханный труп, вызывая его из могилы. |
| "Be it so," answered Ulrica; "yet wore these fiendish features the mask of a spirit of light when they were able to set at variance the elder Front-de-Boeuf and his son Reginald! | - Пусть будет так, - ответила Ульрика, - а когда-то это бесовское лицо могло посеять вражду между старшим Фрон де Бефом и его сыном Реджинальдом. |
| The darkness of hell should hide what followed, but revenge must lift the veil, and darkly intimate what it would raise the dead to speak aloud. | То, что потом случилось, следовало бы навеки скрыть под покровом адской тьмы, но я подниму завесу и на мгновение покажу тебе то, от чего мертвецы встают из гробов и громко вопиют. |
| Long had the smouldering fire of discord glowed between the tyrant father and his savage son-long had I nursed, in secret, the unnatural hatred-it blazed forth in an hour of drunken wassail, and at his own board fell my oppressor by the hand of his own son-such are the secrets these vaults conceal!-Rend asunder, ye accursed arches," she added, looking up towards the roof, "and bury in your fall all who are conscious of the hideous mystery!" | Долго разгоралась глухая вражда между тираном отцом и его свирепым сыном. Долго я тайно раздувала эту противоестественную ненависть. Она вспыхнула в час пьяного разгула, и за своим собственным столом мой обидчик пал от руки родного сына... Вот какие тайны прячутся под этими сводами. Развалитесь на куски, проклятые своды, - продолжала она, подняв глаза вверх, - рухните, стены, и задавите всех, кому известна эта чудовищная тайна! |
| "And thou, creature of guilt and misery," said Cedric, "what became thy lot on the death of thy ravisher?" | - А ты, преступная и несчастная, - сказал Седрик,- что же сталось с тобой после смерти твоего любовника? |
| "Guess it, but ask it not.-Here-here I dwelt, till age, premature age, has stamped its ghastly features on my countenance-scorned and insulted where I was once obeyed, and compelled to bound the revenge which had once such ample scope, to the efforts of petty malice of a discontented menial, or the vain or unheeded curses of an impotent hag-condemned to hear from my lonely turret the sounds of revelry in which I once partook, or the shrieks and groans of new victims of oppression." | - Угадывай, но не спрашивай. Я осталась здесь и жила, пока преждевременная старость не обезобразила мое лицо. И тогда меня стали осыпать обидами и клеймить презрением там, где прежде слушались и преклонялись передо мною. Прежде было широкое поле для моей мстительности и злобы, а тут я была вынуждена ограничить мою месть мелкими кознями раздраженной служанки или пустой бранью беспомощной старухи; с высоты своей одинокой башни обречена была я слушать отголоски пиров, в которых прежде участвовала, или крики и стоны новых жертв насилия! |
| "Ulrica," said Cedric, "with a heart which still, I fear, regrets the lost reward of thy crimes, as much as the deeds by which thou didst acquire that meed, how didst thou dare to address thee to one who wears this robe? | - Ульрика, - сказал Седрик, - мне кажется, что в глубине сердца ты все еще не перестала сожалеть об утрате тех радостей, которые покупала ценою злодеяний; как же ты дерзаешь обратиться к человеку, облаченному в эти священные одежды? |
| Consider, unhappy woman, what could the sainted Edward himself do for thee, were he here in bodily presence? | Подумай, несчастная, если бы сам святой Эдуард явился сюда во плоти, что мог бы он сделать для тебя? |
| The royal Confessor was endowed by heaven with power to cleanse the ulcers of the body, but only God himself can cure the leprosy of the soul." | Царственный исповедник имел от бога дар исцелять телесные язвы, но язвы души исцеляются одним лишь господом богом. |
| "Yet, turn not from me, stern prophet of wrath," she exclaimed, "but tell me, if thou canst, in what shall terminate these new and awful feelings that burst on my solitude-Why do deeds, long since done, rise before me in new and irresistible horrors? | - Погоди, суровый прорицатель! - воскликнула она. - Скажи, что значат новые и страшные чувства, которые с недавних пор стали одолевать меня в моем одиночестве? |
| What fate is prepared beyond the grave for her, to whom God has assigned on earth a lot of such unspeakable wretchedness? | Почему давно минувшие дела встают передо мною, внушая неодолимый ужас? Какая участь постигнет за гробом ту, которой бог судил пережить на земле столько страданий? |
| Better had I turn to Woden, Hertha, and Zernebock-to Mista, and to Skogula, the gods of our yet unbaptized ancestors, than endure the dreadful anticipations which have of late haunted my waking and my sleeping hours!" | Не лучше ли мне обратиться к божествам наших некрещеных предков, к Водену, Герте и Зернебоку, к Мисте и Скогуле, чем переносить те страшные видения, которые терзают меня и наяву и во сне? |
| "I am no priest," said Cedric, turning with disgust from this miserable picture of guilt, wretchedness, and despair; |