| "Ulrica," said Cedric, softened by this appeal, "hast thou borne up and endured to live through so much guilt and so much misery, and wilt thou now yield to despair when thine eyes are opened to thy crimes, and when repentance were thy fitter occupation?" | - Ульрика, - сказал Седрик, тронутый ее словами,- ты так много вынесла и претерпела в этой жизни, так неужели ты будешь предаваться отчаянию именно теперь, когда глаза твои узрели твои преступления, когда тебе необходимо принести покаяние? |
| "Cedric," answered Ulrica, "thou little knowest the human heart. | - Седрик, - отвечала Ульрика, - ты мало знаешь человеческое сердце. |
| To act as I have acted, to think as I have thought, requires the maddening love of pleasure, mingled with the keen appetite of revenge, the proud consciousness of power; droughts too intoxicating for the human heart to bear, and yet retain the power to prevent. | Чтобы жить так, как я жила, нужно носить в своей душе безумную жажду наслаждений, мести и гордое сознание своей силы. Напиток, слишком ядовитый для человеческого сердца, но отказаться от него нет силы. |
| Their force has long passed away-Age has no pleasures, wrinkles have no influence, revenge itself dies away in impotent curses. | Старость не дает наслаждений, морщинистое лицо перестает пленять, а мстительность выдыхается, размениваясь на бессильные проклятия. |
| Then comes remorse, with all its vipers, mixed with vain regrets for the past, and despair for the future!-Then, when all other strong impulses have ceased, we become like the fiends in hell, who may feel remorse, but never repentance.-But thy words have awakened a new soul within me-Well hast thou said, all is possible for those who dare to die!-Thou hast shown me the means of revenge, and be assured I will embrace them. | Тогда-то возникают угрызения совести, а с ними - бесплодные сожаления о прошлом и безнадежность в будущем. И когда все остальные сильные побуждения покидают нас, мы становимся похожи на бесов в аду, которые могут ощущать угрызения, но не раскаиваться никогда... Для раскаяния здесь нет места... Однако твои речи пробудили во мне новую душу. Правду ты сказал: те, кому не страшна смерть, способны на все. Ты указал мне средства к отмщению, и будь уверен, что я ими воспользуюсь. |
| It has hitherto shared this wasted bosom with other and with rival passions-henceforward it shall possess me wholly, and thou thyself shalt say, that, whatever was the life of Ulrica, her death well became the daughter of the noble Torquil. | Доселе в моей иссохшей груди наряду с мщением боролись еще другие страсти; отныне оно одно воцарится в ней. Ты сам скажешь потом, что, какова бы ни была жизнь Ульрики, ее смерть была достойна дочери благородного Торкиля. |
| There is a force without beleaguering this accursed castle-hasten to lead them to the attack, and when thou shalt see a red flag wave from the turret on the eastern angle of the donjon, press the Normans hard-they will then have enough to do within, and you may win the wall in spite both of bow and mangonel.-Begone, I pray thee-follow thine own fate, and leave me to mine." | Перед стенами этого проклятого замка собралась боевая дружина - ступай, веди их скорее в атаку. Когда же увидишь красный флаг на боковой башне, в восточном углу крепости, наступай смелее - норманнам будет довольно дела и внутри замка, и вы сможете прорваться, невзирая на их стрелы и пращи. Иди, прошу тебя. Выполняй свое назначение, а меня предоставь моей судьбе. |
| Cedric would have enquired farther into the purpose which she thus darkly announced, but the stern voice of Front-de-Boeuf was heard, exclaiming, | Седрик охотно расспросил бы Ульрику подробнее о ее планах, но в эту минуту раздался суровый голос Реджинальда Фрон де Бефа: |
| "Where tarries this loitering priest? | - Куда девался этот бездельник монах? |