| "Rebecca," said Ivanhoe, "thou hast painted a hero; surely they rest but to refresh their force, or to provide the means of crossing the moat-Under such a leader as thou hast spoken this knight to be, there are no craven fears, no cold-blooded delays, no yielding up a gallant emprize; since the difficulties which render it arduous render it also glorious. | - Ревекка, - сказал Айвенго, - ты описываешь настоящего героя. Если они бездействуют, то лишь потому, что собираются с силами либо придумывают способ переправиться через ров. С таким начальником, каким ты описала этого рыцаря, не может быть ни малодушных опасений, ни хладнокровного промедления, ни отказа от смелого предприятия, ибо чем больше препятствий и затруднений, тем больше славы впереди. |
| I swear by the honour of my house-I vow by the name of my bright lady-love, I would endure ten years' captivity to fight one day by that good knight's side in such a quarrel as this!" | Клянусь честью моего дома! Клянусь светлым именем той, которую люблю! Я отдал бы десять лет жизни - согласился бы провести их в неволе -за один день битвы рядом с этим доблестным рыцарем и за такое же правое дело! |
| "Alas," said Rebecca, leaving her station at the window, and approaching the couch of the wounded knight, "this impatient yearning after action-this struggling with and repining at your present weakness, will not fail to injure your returning health-How couldst thou hope to inflict wounds on others, ere that be healed which thou thyself hast received?" | - Увы! - сказала Ревекка, покидая свое место у окна и подходя к постели раненого рыцаря. -Такая нетерпеливая жажда деятельности, такое возбуждение и борьба со своей слабостью непременно задержат твое выздоровление! Как ты можешь надеяться наносить раны другим людям, прежде чем заживет твоя собственная рана? |
| "Rebecca," he replied, "thou knowest not how impossible it is for one trained to actions of chivalry to remain passive as a priest, or a woman, when they are acting deeds of honour around him. | - Ах, Ревекка, - отвечал он, - ты не можешь себе представить, как трудно человеку, искушенному в рыцарских подвигах, оставаться в бездействии подобно какомунибудь монаху или женщине, в то время как вокруг него другие совершают доблестные подвиги! |
| The love of battle is the food upon which we live-the dust of the 'melee' is the breath of our nostrils! | Ведь бой - наш хлеб насущный, дым сражения -тот воздух, которым мы дышим! |
| We live not-we wish not to live-longer than while we are victorious and renowned-Such, maiden, are the laws of chivalry to which we are sworn, and to which we offer all that we hold dear." | Мы не живем и не хотим жить иначе, как окруженные ореолом победы и славы! Таковы законы рыцарства, мы поклялись их выполнять и жертвуем ради них всем, что нам дорого в жизни. |
| "Alas!" said the fair Jewess, "and what is it, valiant knight, save an offering of sacrifice to a demon of vain glory, and a passing through the fire to Moloch?-What remains to you as the prize of all the blood you have spilled-of all the travail and pain you have endured-of all the tears which your deeds have caused, when death hath broken the strong man's spear, and overtaken the speed of his war-horse?" | - Увы, доблестный рыцарь, - молвила прекрасная еврейка, - что же это, как не жертвоприношение демону тщеславия и самосожжение перед Молохом? Что будет вам наградой за всю кровь, которую вы пролили, за все труды и лишения, которые вы вынесли, за те слезы, которые вызвали ваши деяния, когда смерть переломит ваши копья и опередит самого быстрого из ваших боевых коней? |
| "What remains?" cried Ivanhoe; | - Что будет наградой? - воскликнул Айвенго. |
| "Glory, maiden, glory! which gilds our sepulchre and embalms our name." | - Как что? Слава, слава! Она позлатит наши могилы и увековечит наше имя! |
| "Glory?" continued Rebecca; "alas, is the rusted mail which hangs as a hatchment over the champion's dim and mouldering tomb-is the defaced sculpture of the inscription which the ignorant monk can hardly read to the enquiring pilgrim-are these sufficient rewards for the sacrifice of every kindly affection, for a life spent miserably that ye may make others miserable? | - Слава? - повторила Ревекка. - Неужели та ржавая кольчуга, что висит в виде траурного герба над темным и сырым склепом рыцаря, или то полустертое изваяние с надписью, которую невежественный монах с трудом может прочесть в назидание страннику, - неужели это считается достаточной наградой за отречение от всех нежных привязанностей, за целую жизнь, проведенную в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствия другим? |
| Or is there such virtue in the rude rhymes of a wandering bard, that domestic love, kindly affection, peace and happiness, are so wildly bartered, to become the hero of those ballads which vagabond minstrels sing to drunken churls over their evening ale?" | Или есть сила и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что можно добровольно отказаться от семейного очага, от домашних радостей, от мирной и счастливой жизни, лишь бы попасть в герои баллад, которые бродячие менестрели распевают по вечерам перед толпой подвыпивших бездельников? |
| "By the soul of Hereward!" replied the knight impatiently, "thou speakest, maiden, of thou knowest not what. | - Клянусь душою Херварда, - нетерпеливо сказал рыцарь, - ты говоришь, девушка, о том, чего не можешь знать! |
| Thou wouldst quench the pure light of chivalry, which alone distinguishes the noble from the base, the gentle knight from the churl and the savage; which rates our life far, far beneath the pitch of our honour; raises us victorious over pain, toil, and suffering, and teaches us to fear no evil but disgrace. | Тебе хотелось бы потушить чистый светильник рыцарства, который только и помогает нам распознавать, что благородно, а что низко. Рыцарский дух отличает доблестного воителя от простолюдина и дикаря, он учит нас ценить свою жизнь несравненно ниже чести, торжествовать над всякими лишениями, заботами и страданиями, не страшиться ничего, кроме бесславия. |
| Thou art no Christian, Rebecca; and to thee are unknown those high feelings which swell the bosom of a noble maiden when her lover hath done some deed of emprize which sanctions his flame. | Ты не христианка, Ревекка, оттого и не ведаешь тех возвышенных чувств, которые волнуют душу благородной девушки, когда ее возлюбленный совершает высокий подвиг, свидетельствующий о силе его любви. |
| Chivalry!-why, maiden, she is the nurse of pure and high affection-the stay of the oppressed, the redresser of grievances, the curb of the power of the tyrant-Nobility were but an empty name without her, and liberty finds the best protection in her lance and her sword." | Рыцарство! Да знаешь ли ты, девушка, что оно источник чистейших и благороднейших привязанностей, опора угнетенных, защита обиженных, оплот против произвола властителей! Без него дворянская честь была бы пустым звуком. И свобода находит лучших покровителей в рыцарских копьях и мечах! |
| "I am, indeed," said Rebecca, "sprung from a race whose courage was distinguished in the defence of their own land, but who warred not, even while yet a nation, save at the command of the Deity, or in defending their country from oppression. | - Правда, - сказала Ревекка, - я происхожу из такого племени, которое отличалось храбростью только при защите собственного отечества и даже в те времена, когда оно еще было единым народом, не воевало иначе, как по велению божества или ради защиты страны от угнетения. |
| The sound of the trumpet wakes Judah no longer, and her despised children are now but the unresisting victims of hostile and military oppression. | Звуки труб больше не оглашают Иудею, и ее униженные сыны стали беспомощными жертвами гонения. |
| Well hast thou spoken, Sir Knight,-until the God of Jacob shall raise up for his chosen people a second Gideon, or a new Maccabeus, it ill beseemeth the Jewish damsel to speak of battle or of war." | Правду ты сказал, сэр рыцарь: доколе бог Иакова не явит из среды своего избранного народа нового Г едеона или Маккавея, не подобает еврейской девушке толковать о сражениях и о войне. |
| The high-minded maiden concluded the argument in a tone of sorrow, which deeply expressed her sense of the degradation of her people, embittered perhaps by the idea that Ivanhoe considered her as one not entitled to interfere in a case of honour, and incapable of entertaining or expressing sentiments of honour and generosity. | Г ордая девушка произнесла последние слова таким печальным тоном, который ясно показывал, как глубоко она чувствует унижение своего народа. Быть может, к этому чувству примешивалось еще горькое сознание, что Айвенго считает ее чуждой вопросам чести и не способной ни питать в своей душе высокие чувства, ни высказывать их. |