| I have seen them, Conrade, in the visions of the night-their sainted eyes shed tears for the sins and follies of their brethren, and for the foul and shameful luxury in which they wallow. | Я созерцал их, Конрад, в ночных видениях. Святые очи их источали слезы о грехах и заблуждениях своих собратий, о гнусном и постыдном сладострастии, в коем они погрязли. |
| Beaumanoir, they say, thou slumberest-awake! | "Бомануар, - говорили они, - ты спишь! Проснись! |
| There is a stain in the fabric of the Temple, deep and foul as that left by the streaks of leprosy on the walls of the infected houses of old. | Вот оно, пятно на здании церковном, неискоренимое и тлетворное, как дыхание проказы, с незапамятных времен впитавшееся в стены зараженных домов. |
| 50 "The soldiers of the Cross, who should shun the glance of a woman as the eye of a basilisk, live in open sin, not with the females of their own race only, but with the daughters of the accursed heathen, and more accursed Jew. | Воины креста, которые должны бы избегать взгляда женских очей, как змеиного жала, открыто живут во грехе не только с женщинами своего племени, но и с дочерьми проклятых язычников и еще более проклятых евреев. |
| Beaumanoir, thou sleepest; up, and avenge our cause!-Slay the sinners, male and female!-Take to thee the brand of Phineas!-The vision fled, Conrade, but as I awaked I could still hear the clank of their mail, and see the waving of their white mantles.-And I will do according to their word, I WILL purify the fabric of the Temple! and the unclean stones in which the plague is, I will remove and cast out of the building." | Бомануар, ты спишь! Встань же и отомсти за правое дело! Умертви грешников обоего пола! Вооружись мечом Финеаса!" Видение рассеялось, Конрад, но, проснувшись, я все еще слышал бряцание их кольчуг и видел, как развевались полы их белоснежных мантий. И я поступлю так, как они повелели мне: я очищу стены Храма, а нечистые камни, рассадник заразы, я вышвырну вон. |
| "Yet bethink thee, reverend father," said Mont-Fitchet, "the stain hath become engrained by time and consuetude; let thy reformation be cautious, as it is just and wise." | - Подумай, преподобный отец, - сказал Монт-Фитчет, - ведь эта плесень благодаря времени и привычке въелась глубоко. Твои преобразования будут праведны и мудры, но не лучше ли приступить к ним осторожнее? |
| "No, Mont-Fitchet," answered the stern old man-"it must be sharp and sudden-the Order is on the crisis of its fate. | - Нет, Монт-Фитчет, - отвечал суровый старик. -Это нужно сделать резко и неожиданно. Наш орден в очень тяжелом положении, вся его будущность зависит от настоящей минуты. |
| The sobriety, self-devotion, and piety of our predecessors, made us powerful friends-our presumption, our wealth, our luxury, have raised up against us mighty enemies.-We must cast away these riches, which are a temptation to princes-we must lay down that presumption, which is an offence to them-we must reform that license of manners, which is a scandal to the whole Christian world! | Трезвость, самоотречение, благочестие наших предшественников повсюду создали нам могущественных приверженцев. Наша надменность, наши богатства и роскошное житье восстановили против нас сильных врагов. Мы должны выбросить накопленные сокровища, которые соблазняют великих мира сего, мы должны отбросить всякую самонадеянность и надменность, потому что она обидна для них; мы должны искоренить распущенность, которая опозорила нас на весь мир. |
| Or-mark my words-the Order of the Temple will be utterly demolished-and the Place thereof shall no more be known among the nations." | Иначе, попомни мое слово, орден рыцарей Храма исчезнет с лица земли, и народы не найдут его следов. |
| "Now may God avert such a calamity!" said the Preceptor. | - Боже, сохрани и помилуй от такого бедствия! -молвил прецептор. |
| "Amen," said the Grand Master, with solemnity, "but we must deserve his aid. | - Аминь! - торжественно произнес гроссмейстер.- Но мы должны заслужить помощь божию. |
| I tell thee, Conrade, that neither the powers in Heaven, nor the powers on earth, will longer endure the wickedness of this generation-My intelligence is sure-the ground on which our fabric is reared is already undermined, and each addition we make to the structure of our greatness will only sink it the sooner in the abyss. | Говорю тебе, Конрад: ни силы небесные, ни земные владыки не могут более терпеть порочность нынешнего поколения. Почва, на которой мы строим свое здание, колеблется, чем более мы стремимся возвеличиться, тем скорее обрушимся в бездну. |
| We must retrace our steps, and show ourselves the faithful Champions of the Cross, sacrificing to our calling, not alone our blood and our lives-not alone our lusts and our vices-but our ease, our comforts, and our natural affections, and act as men convinced that many a pleasure which may be lawful to others, is forbidden to the vowed soldier of the Temple." | Нужно вернуться назад, доказать, что мы верные защитники креста и по своему призванию жертвуем не только своими похотями и порочными склонностями, но и всеми удобствами, всеми утехами жизни, даже семейными привязанностями, и действуем как люди, убежденные в том, что многие радости, вполне законные для других, для нас, воинов, посвятивших себя защите святого Храма, незаконны и непростительны. |
| At this moment a squire, clothed in a threadbare vestment, (for the aspirants after this holy Order wore during their noviciate the cast-off garments of the knights,) entered the garden, and, bowing profoundly before the Grand Master, stood silent, awaiting his permission ere he presumed to tell his errand. | В эту минуту на дорожке сада появился оруженосец в поношенном платье (новички, поступавшие на искус в этот монашеский орден, обязаны были одеваться в обноски старших рыцарей). Он почтительно поклонился гроссмейстеру и молча остановился перед ним, ожидая позволения говорить. |
| "Is it not more seemly," said the Grand Master, "to see this Damian, clothed in the garments of Christian humility, thus appear with reverend silence before his Superior, than but two days since, when the fond fool was decked in a painted coat, and jangling as pert and as proud as any popinjay?-Speak, Damian, we permit thee-What is thine errand?" | - Ну вот, - сказал гроссмейстер, - не приличнее ли выглядит Дамиан, облеченный в ризы христианского смирения, в почтительном безмолвии перед своим начальником, чем два дня тому назад, когда я застал его в пестром наряде, прыгающим, словно попугай! Говори, мы разрешаем тебе, зачем ты пришел? |
| "A Jew stands without the gate, noble and reverend father," said the Squire, "who prays to speak with brother Brian de Bois-Guilbert." | - Благородный и преподобный отец, - отвечал оруженосец, - у ворот стоит еврей и просит дозволения переговорить с братом Брианом де Буагильбером. |
| "Thou wert right to give me knowledge of it," said the Grand Master; "in our presence a Preceptor is but as a common compeer of our Order, who may not walk according to his own will, but to that of his Master-even according to the text, 'In the hearing of the ear he hath obeyed me.'-It imports us especially to know of this Bois-Guilbert's proceedings," said he, turning to his companion. | - Ты хорошо сделал, что пришел доложить мне об этом, - сказал гроссмейстер. - В нашем присутствии каждый прецептор - такой же член ордена, как и остальная братия, и не должен иметь своей воли, но обязан исполнять волю своего начальника. Как в писании сказано: "Что достигло его слуха, в том и обязан мне послушанием..." А что касается этого Буагильбера, то нам особенно важно знать о его делах, - прибавил гроссмейстер, обращаясь к своему спутнику. |
| "Report speaks him brave and valiant," said Conrade. | - По слухам, это храбрый и доблестный рыцарь, -сказал Конрад. |
| "And truly is he so spoken of," said the Grand Master; "in our valour only we are not degenerated from our predecessors, the heroes of the Cross. | - Это слух справедливый, - сказал гроссмейстер. -В доблести мы еще не уступаем нашим предшественникам, героям креста. |
| But brother Brian came into our Order a moody and disappointed man, stirred, I doubt me, to take our vows and to renounce the world, not in sincerity of soul, but as one whom some touch of light discontent had driven into penitence. |