Я отправлюсь в город Йорк, где теперь собрались многие воины и сильные мужи, и, без сомнения, найду среди них охотника сразиться за твою дочь. Ибо золото - их божество и они готовы из-за денег во всякое время прозакладывать свою жизнь, как закладывают земельные угодья. Слушай, брат мой, ведь ты не отступишься от обещаний, какие мне придется, быть может, предложить им от твоего имени?
"Assuredly, brother," said Isaac, "and Heaven be praised that raised me up a comforter in my misery.
- О, конечно, брат! - отвечал Исаак. - И благодарю создателя, давшего мне утешителя в моей скорби.
Howbeit, grant them not their full demand at once, for thou shalt find it the quality of this accursed people that they will ask pounds, and peradventure accept of ounces-Nevertheless, be it as thou willest, for I am distracted in this thing, and what would my gold avail me if the child of my love should perish!"
Однако ты не соглашайся сразу на всякое их требование, потому что таково свойство этих людей, что они запрашивают фунты, а потом согласны принять и унции. Поступай как тебе угодно, ибо я совсем потерял голову, и к чему мне будет все мое золото, если погибнет дитя любви моей?
"Farewell," said the physician, "and may it be to thee as thy heart desireth."
- Прощай, - сказал лекарь, - и да сбудется все, как того желает твое сердце.
They embraced accordingly, and departed on their several roads.
Они обнялись на прощанье и разъехались в разные стороны.
The crippled peasant remained for some time looking after them.
Калека остался на дороге и некоторое время смотрел им вслед.
"These dog-Jews!" said he; "to take no more notice of a free guild-brother, than if I were a bond slave or a Turk, or a circumcised Hebrew like themselves!
- Эти собаки, - сказал он, - не обратили на меня внимания, как если бы я был раб, или турок, или такой же еврей, как они сами, а я, слава богу, вольный человек и цеховой мастер.
They might have flung me a mancus or two, however.
Могли бы, кажется, бросить мне хоть серебряную монетку.
I was not obliged to bring their unhallowed scrawls, and run the risk of being bewitched, as more folks than one told me.
Я не обязан разносить их неосвященные каракули да еще опасаться, что они меня заворожат, как добрые люди предсказывали.
And what care I for the bit of gold that the wench gave me, if I am to come to harm from the priest next Easter at confession, and be obliged to give him twice as much to make it up with him, and be called the Jew's flying post all my life, as it may hap, into the bargain?
Много ли мне прибыли от того червонца, что дала мне девчонка, если придется на пасху идти на исповедь и поп так меня застращает, что я ему вдвое больше заплачу за отпущение. Того и гляди, назовут меня еврейской почтой, да и останешься с этой кличкой на всю жизнь.
I think I was bewitched in earnest when I was beside that girl!-But it was always so with Jew or Gentile, whosoever came near her-none could stay when she had an errand to go-and still, whenever I think of her, I would give shop and tools to save her life."
Должно быть, эта девушка и в самом деле околдовала меня. Да и со всеми так было, кто имел с ней дело, все равно еврей или христианин, - все ее слушали. Но вот как подумаю о ней, кажется отдал бы и мастерскую свою и все инструменты, лишь бы спасти ее жизнь.
CHAPTER XXXIX
Глава XXXIX
O maid, unrelenting and cold as thou art, My bosom is proud as thine own. -Seward
О дева, ты неумолимо бесстрастна, Я ж гордостью спорю с тобой. Сьюард
It was in the twilight of the day when her trial, if it could be called such, had taken place, that a low knock was heard at the door of Rebecca's prison-chamber.
Под вечер того дня, когда происходил суд над Ревеккой (если только это можно назвать судом), кто-то тихо постучал в дверь ее темницы.
It disturbed not the inmate, who was then engaged in the evening prayer recommended by her religion, and which concluded with a hymn we have ventured thus to translate into English. When Israel, of the Lord beloved, Out of the land of bondage came, Her father's God before her moved, An awful guide, in smoke and flame.
Но она не обратила никакого внимания, потому что была занята чтением вечерних молитв, которые закончила пением гимна; мы попытаемся перевести его в следующих словах: Когда Израиля народ Из рабства шел, бежав от бед, Он знал: его господь ведет, Ужасным пламенем одет;
By day, along the astonish'd lands The cloudy pillar glided slow; By night, Arabia's crimson'd sands Return'd the fiery column's glow.
Над изумленною землей Столб дыма шел, как туча, днем, А ночью отблеск огневой Скользил за пламенным столбом.
There rose the choral hymn of praise, And trump and timbrel answer'd keen, And Zion's daughters pour'd their lays, With priest's and warrior's voice between.
Тогда раздался гимн похвал Великой мудрости твоей, И воин пел, и хор звучал Сиона гордых дочерей. Нам в нашей горестной судьбе
No portents now our foes amaze, Forsaken Israel wanders lone; Our fathers would not know THY ways, And THOU hast left them to their own.
Нет больше знамений твоих: Забыли предки о тебе, И ты, господь, забыл о них! Теперь невидим ты для нас,
But, present still, though now unseen; When brightly shines the prosperous day, Be thoughts of THEE a cloudy screen To temper the deceitful ray.
Но если светит яркий день, В обманчиво счастливый час Нас облаком своим одень; И в темной грозовой ночи,
And oh, when stoops on Judah's path In shade and storm the frequent night, Be THOU, long-suffering, slow to wrath, A burning, and a shining light!
Когда вокруг лишь мгла и дым, Ты нас терпенью научи И светом озари своим.
Our harps we left by Babel's streams, The tyrant's jest, the Gentile's scorn; No censer round our altar beams, And mute our timbrel, trump, and horn.
Нет арф у нас. Разрушен храм. Мы столько вынесли обид! Наш не курится фимиам, И звучный тамбурин молчит.
But THOU hast said, the blood of goat, The flesh of rams, I will not prize; A contrite heart, and humble thought, Are mine accepted sacrifice.
Но ты сказал нам, наш отец: "От вас я жертвы не приму; Смирение своих сердец Несите к храму моему!"
When the sounds of Rebecca's devotional hymn had died away in silence, the low knock at the door was again renewed. "Enter," she said, "if thou art a friend; and if a foe, I have not the means of refusing thy entrance.""I am," said Brian de Bois-Guilbert, entering the apartment, "friend or foe, Rebecca, as the event of this interview shall make me." Alarmed at the sight of this man, whose licentious passion she considered as the root of her misfortunes, Rebecca drew backward with a cautious and alarmed, yet not a timorous demeanour, into the farthest corner of the apartment, as if determined to retreat as far as she could, but to stand her ground when retreat became no longer possible.
Когда звуки этого гимна замерли, у дверей опять раздался осторожный стук. - Войди, -отозвалась Ревекка, - коли друг ты мне, а если недруг - не в моей воле запретить тебе войти. -Это я, - сказал Бриан де Буагильбер, входя, - а друг ли я или недруг, это будет зависеть от того, чем кончится наше свидание. Встревоженная появлением человека, неудержимую страсть которого она считала главной причиной своих бедствий, Ревекка попятилась назад с взволнованным и недоверчивым, но далеко не робким видом, показывавшим, что она решила держаться от него как можно дальше и ни за что не сдаваться.
She drew herself into an attitude not of defiance, but of resolution, as one that would avoid provoking assault, yet was resolute to repel it, being offered, to the utmost of her power. "You have no reason to fear me, Rebecca," said the Templar; "or if I must so qualify my speech, you have at least NOW no reason to fear me."
Она выпрямилась, глядя на него с твердостью, но без всякого вызова, видимо не желая раздражать его, но обнаруживая намерение в случае нужды защищаться до последней возможности. - У тебя нет причин бояться меня, Ревекка, - сказал храмовник, - или, вернее, тебе нечего бояться меня теперь.
"I fear you not, Sir Knight," replied Rebecca, although her short-drawn breath seemed to belie the heroism of her accents; "my trust is strong, and I fear thee not."
- Я и не боюсь, сэр рыцарь, - ответила Ревекка, хотя учащенное дыхание не соответствовало героизму этих слов. - Вера моя крепка, и я вас не боюсь.
"You have no cause," answered Bois-Guilbert, gravely; "my former frantic attempts you have not now to dread.
- Да и чего тебе опасаться? - подтвердил Буагильбер серьезно. - Мои прежние безумные порывы теперь тебе не страшны.
Within your call are guards, over whom I have no authority.
За дверью стоит стража, над которой я не властен.
They are designed to conduct you to death, Rebecca, yet would not suffer you to be insulted by any one, even by me, were my frenzy-for frenzy it is-to urge me so far."
Им предстоит вести тебя на казнь, Ревекка. Но до тех пор они никому не позволят обидеть тебя, даже мне, если бы мое безумие, - потому что ведь это чистое безумие, - еще раз побудило бы меня к этому.
"May Heaven be praised!" said the Jewess; "death is the least of my apprehensions in this den of evil.