Рыцарь, пожав плечами, вышел из хижины, ввел свою лошадь, которую перед тем привязал к дереву, заботливо расседлал ее и покрыл собственным плащом.
На отшельника, видимо, произвело впечатление то, с какой заботой и ловкостью незнакомец обращался с конем. Пробормотав что-то насчет корма, оставшегося после лошади лесничего, он вытащил откуда-то охапку сена и положил ее перед рыцарским конем, потом принес сухого папоротника и бросил его в том углу, где должен был спать рыцарь. Рыцарь учтиво поблагодарил его за любезность. Сделав все это, оба снова присели к столу, на котором стояла тарелка с горохом. Отшельник произнес длинную молитву, от латинского языка которой осталось всего лишь несколько слов; по окончании молитвы он показал гостю пример, скромно положив себе в рот с белыми и крепкими зубами, похожими на кабаньи клыки, три или четыре горошины – слишком жалкий помол для такой большой и благоустроенной мельницы.
Желая последовать этому похвальному примеру, гость отложил в сторону шлем, снял панцирь и часть доспехов. Перед пустынником предстал статный воин с густыми курчавыми светло-русыми волосами, орлиным носом, голубыми глазами, сверкавшими умом и живостью, и красиво очерченным ртом, оттененным усами более темными, чем волосы; вся его осанка изобличала смелого и предприимчивого человека.
Отшельник, как бы желая ответить доверием на доверчивость гостя, тоже откинул на спину капюшон и обнажил круглую, как шар, голову человека в расцвете лет. Его бритая макушка была окружена венцом жестких черных волос, что придавало ей сходство с приходским загоном для овец, обнесенным высокой живой изгородью. Черты его лица не несли ни монашеской суровости, ни аскетического воздержания. Напротив, у него было открытое свежее лицо с густыми черными бровями, черная курчавая борода, хорошо очерченный лоб и такие круглые пунцовые щеки, какие бывают у трубачей. Лицо и могучее сложение отшельника говорили скорее о сочных кусках мяса и окороках, нежели о горохе и бобах, и это сразу бросилось в глаза рыцарю.
Рыцарь с большим трудом прожевал горсть сухого гороха и попросил благочестивого хозяина дать ему запить эту еду. Тогда отшельник поставил перед ним большую кружку чистейшей родниковой воды.
– Это из купели святого Дунстана, – сказал он. – В один день, от восхода до заката солнца, он окрестил там пятьсот язычников – датчан и британцев. Благословенно имя его!
С этими словами он приник своей черной бородой к кружке и отпил маленький глоточек.
– Мне кажется, преподобный отче, – сказал рыцарь, – что твоя скудная пища и священная, но безвкусная влага, который ты утоляешь свою жажду, отлично идут тебе впрок. Тебе куда больше подходило бы драться на кулачках или дубинках, чем жить в пустыне, читать молитвенник да питаться сухим горохом и холодной водой. Поистине Бог творит чудеса над тобою, а потому дозволь грешному мирянину узнать твое имя.
– Можешь звать меня, – отвечал отшельник, – причетником из Копменхерста, ибо так меня прозвали в здешнем краю. Правда, прибавляют еще к этому имени прозвище святой, но на этом я не настаиваю, ибо недостоин такого титула. Ну а ты, доблестный рыцарь, не скажешь ли, как мне называть моего почтенного гостя?
– Видишь ли, святой причетник из Копменхерста, – сказал рыцарь, – в здешнем краю меня зовут Черным Рыцарем; многие прибавляют к этому титул Лентяй, но я тоже не гонюсь за таким прозвищем.
Отшельник едва мог скрыть улыбку, услыхав такой ответ.
– Вижу, сэр Ленивый Рыцарь, что ты человек осмотрительный и разумный, – сказал он, – и вижу, кроме того, что моя бедная монашеская пища тебе не по нутру; может, ты привык к роскоши придворной жизни, избалован дворцовыми излишествами… Помнится мне, сэр Лентяй, что когда здешний щедрый лесной сторож привел мне этих собак и сложил у часовни корм для своей лошади, он как будто оставил здесь кое-какие съестные припасы. Так как они для меня непригодны, то я едва не позабыл о них, обремененный своими размышлениями.
– Готов поклясться, что он оставил, – сказал рыцарь. – Сдается мне, что твой сторож – добрый малый и весельчак. Да и всякий, кто видел, как твои крепкие зубы грызут этот горох, а горло глотает такую пресную жидкость, не мог бы оставить тебя на этом лошадином корме и захотел бы снабдить чем-нибудь посытнее. Ну-ка, доставай скорее, что там принес тебе сторож.
Отшельник внимательно посмотрел на рыцаря. Видно было, что он колебался, не зная, благоразумно ли откровенничать с гостем.
Но у рыцаря было открытое и смелое лицо, а усмехнулся он так добродушно и забавно, что поневоле внушил хозяину доверие и симпатию.
Обменявшись с ним молчаливыми взглядами, отшельник пошел в дальний конец хижины и открыл потайной чулан, доступ к которому скрыт был очень тщательно и даже довольно замысловато. Из глубины темного сундука, стоявшего внутри чулана, он вытащил громадный, запеченный в оловянном блюде пирог. Это кушанье он поставил на стол, и гость, не теряя времени, своим кинжалом разрезал корку, чтобы познакомиться с начинкой.
– Как давно приходил сюда добрый сторож? – спросил рыцарь у хозяина, проглотив несколько кусков этого блюда.
– Месяца два назад, – отвечал отшельник, не раздумывая.
– Клянусь истинным Богом, – сказал рыцарь, – в твоей хижине то и дело натыкаешься на чудеса! Я готов поклясться, что жирный олень, послуживший начинкой этому пирогу, еще на днях бегал по лесу.
Отшельник смутился; он сидел с довольно жалким видом, глядя, как быстро убывает пирог, на который гость набросился со рвением. После всего, что он наговорил о своем воздержании, ему было неловко самому последовать примеру гостя, хотя он бы тоже с удовольствием отведал пирога.
– Я был в Палестине, сэр причетник, – сказал рыцарь, вдруг перестав есть, – и вспоминаю, что, по тамошним обычаям, каждый хозяин, угощая гостя, должен сам принимать участие в трапезе, чтобы не подумали, что в пище есть отрава. Я, конечно, не дерзаю заподозрить святого человека в предательстве, однако буду тебе премного благодарен, если ты последуешь этому восточному обычаю.
– Чтобы рассеять ваши опасения, сэр рыцарь, я согласен на этот раз отступить от своих правил, – отвечал отшельник, и так как в те времена еще не было в употреблении вилки, он немедленно погрузил пальцы во внутренность пирога.
Когда таким образом лед был сломан и церемонии отброшены в сторону, гость и хозяин начали состязаться в том, кто из них окажется лучшим едоком; но хоть гость, вероятно, постился дольше, отшельник съел гораздо больше его.
– Святой причетник, – сказал рыцарь, утолив голод, – я готов прозакладывать своего коня против цехина, что тот честный малый, которому мы обязаны этой отличной дичью, оставил здесь и бутыль с вином, или бочонок Канарского, или что-нибудь в этом роде, чтобы запить этот чудеснейший пирог. Конечно, это такой пустяк, что он мог не удержаться в памяти строгого постника. Но я думаю, что если ты хорошенько поищешь в той норе, то убедишься, что я не ошибаюсь.
Вместо ответа отшельник только ухмыльнулся и вытащил из своего сундука кожаную бутыль вместимостью в полведра. Потом он принес два больших кубка из буйволового рога в серебряной оправе; полагая, что теперь уже можно не стесняться, он налил их до краев и, сказав по обычаю саксов: «Твое здоровье, сэр Ленивый Рыцарь», – разом осушил свой кубок.
– Твое здоровье, святой причетник из Копменхерста, – ответил рыцарь и также осушил свой кубок.
– А все-таки, – сказал рыцарь, – будь я на твоем месте, я бы выходил в лунные ночи, когда лесники и сторожа завалятся спать, и, бормоча молитвы, нет-нет да и пускал бы стрелу в стадо бурых оленей, что пасутся на зеленых лужайках… Разреши мои сомнения, святой причетник: неужели ты никогда не занимаешься такими делами?
– Друг Лентяй, – отвечал отшельник, – ты знаешь о моем хозяйстве все, что тебе нужно, и даже больше того, что заслуживает непрошеный гость, врывающийся силою. Поверь мне, пользуйся добром, которое посылает тебе Бог, и не допытывайся, откуда что берется. Наливай свою чашу на здоровье, но, пожалуйста, не задавай мне больше дерзких вопросов. Не то я тебе докажу, что, кабы не моя добрая воля, ты бы не нашел здесь пристанища.
– Клянусь честью, это еще больше разжигает мое любопытство! – сказал рыцарь. – Ты самый таинственный отшельник, какого мне доводилось встречать. Прежде чем мы расстанемся, я хочу хорошенько с тобой познакомиться. А что до твоих угроз, знай, святой человек, что мое ремесло в том и состоит, чтобы выискивать опасности всюду, где они водятся.
– Сэр Ленивый Рыцарь, пью за твое здоровье, – сказал пустынник. – Я высоко ценю твою доблесть, но довольно низкого мнения о твоей скромности. Если хочешь сразиться со мной равным оружием, я тебя по-приятельски и по братской любви так отделаю, что на целых двенадцать месяцев отучу от греха излишнего любопытства.
Рыцарь выпил с ним и попросил назначить род оружия.
– Да нет такого оружия, начиная от ножниц и копеечного гвоздя до меча Голиафа, – отвечал отшельник, – с которым я не был бы тебе под стать… Но раз уж ты предоставляешь мне выбор оружия, что ты скажешь, друг мой, о таких безделках?
С этими словами он отпер другой чулан и вынул оттуда два палаша и два щита, какие обычно носили йомены. Рыцарь, следивший за его движениями, заметил в этом втором потайном чулане два или три отличных лука, арбалет и колчаны со стрелами. Между прочими предметами, далеко не приличествующими для особ духовного звания, в глубине темного чулана бросилась ему в глаза арфа.
– Ну, брат причетник, обещаю тебе, что не стану больше приставать с обидными расспросами, – сказал рыцарь. – То, что я вижу в этом шкафу, разрешает все мои недоумения. Кроме того, я заметил там одну вещицу, – тут он наклонился и сам вытащил арфу, – на которой буду состязаться с тобой гораздо охотнее, чем на мечах.
– Думается мне, сэр рыцарь, – сказал отшельник, – что тебя понапрасну прозвали Лентяем. Признаюсь, ты кажешься мне очень шустрым молодцом. Тем не менее ты у меня в гостях, и я не стану испытывать твое мужество иначе, как по твоему собственному желанию. Садись, наполни свой кубок, будем пить, петь и веселиться.