– Клянусь сиянием Богоматери, – сказал король Ричард, – жаль, что эти храмовники такой неблагонадежный народ, а вот уж выправкой и храбростью они могут похвалиться.
Толпа, подобно трусливой собаке, которая начинает лаять, когда предмет ее раздражения поворачивается к ней спиной, что-то кричала вслед храмовникам, выступившим за пределы прецептории.
Во время суматохи, сопровождавшей отъезд храмовников, Ревекка ничего не видела и не слышала. Она лежала в объятиях своего престарелого отца, ошеломленная и почти бесчувственная от множества пережитых впечатлений. Но одно слово, произнесенное Исааком, вернуло ей способность чувствовать.
– Пойдем, – говорил он, – пойдем, дорогая дочь моя, бесценное мое сокровище, бросимся к ногам доброго юноши!
– Нет, нет, – сказала Ревекка. – О нет, не теперь! В эту минуту я не решусь заговорить с ним! Увы! Я сказала бы больше, чем… Нет, нет… Отец, скорее оставим это зловещее место!
– Но как же, дочь моя, – сказал Исаак, – как можно не поблагодарить мужественного человека, который, рискуя собственной жизнью, выступил с копьем и щитом, чтобы освободить тебя из плена? Это такая услуга, за которую надо быть признательным.
– О да, да! Признательным и благодарным, благодарным свыше всякой меры, – сказала Ревекка, – но только не теперь. Ради твоей возлюбленной Рахили молю тебя, исполни мою просьбу – не теперь.
– Нельзя же так, – настаивал Исаак, – не то они подумают, что мы неблагодарнее всякой собаки.
– Но разве ты не видишь, дорогой мой отец, что здесь сам король Ричард, и, стало быть…
– Правда, правда, моя умница, моя премудрая Ревекка! Пойдем отсюда, пойдем скорее. Ему теперь деньги понадобятся, потому что он только что воротился из Палестины, да говорят еще, что вырвался из тюрьмы… А если бы ему понадобился предлог к тому, чтобы меня обобрать, довольно будет и того, что я имел дело с его братом Джоном… Лучше мне пока не попадаться на глаза королю.
И, в свою очередь увлекая Ревекку, он поспешно увел ее с ристалища к приготовленным носилкам и благополучно прибыл с нею в дом раввина Натана Бен-Израиля.
Таким образом, еврейка, судьба которой в этот день представляла для всех наибольший интерес, скрылась, никем не замеченная, и всеобщее внимание устремилось теперь на Черного Рыцаря. Толпа громко и усердно кричала: «Да здравствует Ричард Львиное Сердце! Долой храмовников!»
– Несмотря на эти громогласные заявления верноподданнических чувств, – сказал Айвенго, обращаясь к графу Эссексу, – хорошо, что король проявил предусмотрительность и позвал тебя, благородный граф, и твоих воинов.
Граф Эссекс улыбнулся и тряхнул головой.
– Доблестный Айвенго, – сказал он, – ты так хорошо знаешь нашего государя, и все же ты заподозрил его в мудрой предосторожности! Я просто направлялся к Йорку, где, по слухам, принц Джон сосредоточил свои силы, и совершенно случайно встретился с королем. Как настоящий странствующий рыцарь, наш Ричард мчался сюда, вслед за тобой, желая самолично решить судьбу поединка и тем самым завершить эту историю еврейки и храмовника. Я с моим отрядом последовал за ним почти против его воли.
– А какие вести из Йорка, храбрый граф? – спросил Айвенго. – Мятежники ждут нас там?
– Не более, чем декабрьские снега ждут июльского солнца, – отвечал граф. – Они разбежались! И как ты думаешь, кто поспешил привезти нам эти вести? Сам принц Джон, своею собственной персоной.
– Предатель! Неблагодарный, наглый изменник! – сказал Айвенго. – И Ричард приказал посадить его в тюрьму?
– О, он его так принял, как будто встретился с ним после охоты! – сказал граф. – Указал на меня и на наших воинов и говорит ему: «Вот видишь, брат, со мной тут сердитые молодцы, так ты поезжай лучше к матушке, передай ей мою сыновнюю любовь и почтение и оставайся при ней, пока не умиротворятся умы людей».
– И это все? – спросил Айвенго. – Как не сказать, что таким милостивым обхождением король сам напрашивается на предательство.
– Именно, – отвечал Эссекс. – Но можно ведь сказать и то, что человек сам напрашивается на смерть, пускаясь в битву, когда у него еще не зажила опасная рана.
– Прощаю тебе насмешку, граф, – сказал Айвенго, – но помни, что я рисковал лишь собственной жизнью, а Ричард – благом целого королевства.
– Тот, кто легкомысленно относится к своему благу, редко отличается заботливостью о других, – возразил Эссекс. – Однако поедем скорее в замок, потому что Ричард задумал примерно наказать некоторых второстепенных членов заговора, даром что простил самого главного зачинщика.
Из последовавшего затем судебного следствия, занесенного в рукописную летопись, явствует, что Морис де Браси бежал за море и поступил на службу к Филиппу, королю Франции, что Филипп Мальвуазен и его брат Альберт, прецептор в Темплстоу, были казнены, что Вальдемар Фиц-Урс, являвшийся душою заговора, отделался изгнанием из Англии, а принц Джон, в пользу которого он был составлен, не получил даже выговора от своего добродушного брата. Впрочем, никто не пожалел об участи обоих Мальвуазенов: они понесли вполне заслуженную кару, потому что многократно проявляли двоедушие, жестокость и деспотизм.
Вскоре после поединка в Темплстоу Седрик Сакс был приглашен ко двору Ричарда.
Получив приглашение, Седрик сначала ворчал и злился, однако повиновался. В сущности, возвращение Ричарда положило конец всякой надежде на восстановление саксонской династии на английском престоле, ибо, кого бы саксонская партия ни выставила своим кандидатом, в случае междоусобной войны она не имела бы никаких шансов на успех при той чрезвычайной популярности, которой пользовался Ричард, всеми любимый за свои личные добрые качества и боевую славу.
Кроме того, даже Седрик с неохотой вынужден был признать, что его проект брака Ровены с Ательстаном для объединения саксов окончательно рухнул, так как заинтересованные стороны решительно воспротивились ему. Он совершенно не ожидал подобной развязки – даже тогда, когда жених и невеста ясно и откровенно высказались против этого союза; Седрик никак не мог поверить, чтобы две особы королевской крови могли из личных соображений отказываться от брака, столь необходимого для блага нации. Тем не менее таков был неоспоримый факт: Ровена всегда выражала нерасположение к Ательстану, а теперь и Ательстан не менее решительно заявил, что ни за что не будет более свататься к Ровене.
После всех смертельных угроз аббату святого Эдмунда дух мстительности, по-видимому, оставил Ательстана. По отношению к своим обидчикам он ограничился трехдневным заключением аббата и всей монастырской братии в подвальных помещениях замка Конингсбург на самой скудной пище. За такую жестокость аббат пригрозил ему отлучением от церкви и составил длинный список желудочных и кишечных болезней, нажитых им в тюрьме.
Седрик застал своего друга Ательстана до такой степени поглощенным этими препирательствами и изобретением средств к обороне против преследований духовенства, что ни о чем ином он и думать не хотел. Когда же произнесено было имя Ровены, благородный Ательстан попросил позволения опорожнить за ее здоровье полный кубок и выразил пожелание, чтобы она скорее сочеталась браком с его родственником Уилфредом. Очевидно, по знаменитому выражению Вамбы, с тех пор вошедшему во всеобщее употребление, «коли петух не драчливый, из него не сделаешь бойца».
Отвращение Седрика к королям норманнской крови начинало ослабевать. С одной стороны, он ясно видел, что избавить Англию от новой династии не было никакой возможности, а такое убеждение значительно способствует признанию правящего короля. С другой стороны, король Ричард выказывал ему лично большое внимание, искренне наслаждался резким юмором Седрика и сумел так очаровать благородного Сакса, что не прошло и недели со дня его приезда ко двору, как он дал согласие на брак своей питомицы леди Ровены с сыном своим Уилфредом Айвенго.
Свадьба нашего героя совершилась в самом величественном из храмов – в кафедральном соборе города Йорка. Сам король присутствовал на бракосочетании, и, судя по вниманию, какое он оказал в этом и во многих других случаях дотоле притесняемым и униженным саксам, они увидели, что мирными средствами могли добиться гораздо больших успехов, чем в результате ненадежного успеха в междоусобной войне.
Церемония бракосочетания была исполнена со всем тем великолепием, какое римские прелаты умеют придавать своим торжествам.
Гурт, нарядно одетый, исполнял должность оруженосца при молодом хозяине, которому он так преданно служил; тут же был и самоотверженный Вамба, в новом колпаке с великолепным набором серебряных колокольчиков. Гурт и Вамба вместе с Уилфредом переносили бедствия и опасности, а потому имели полное право разделять с ним его благополучие и счастье.
Но, помимо домашней свиты, эта блестящая свадьба была отмечена присутствием множества знатных норманнов и саксонских дворян, при всеобщем восторге низших классов, приветствовавших в союзе этой четы залог будущего мира и согласия двух племен; с того периода времени эти враждующие племена слились и потеряли свое различие. Седрик дожил до начала этого слияния, ибо, по мере того как обе национальности встречались в обществе и заключали между собою брачные союзы, норманны умеряли свою спесь, а саксы утрачивали свою неотесанность. Впрочем, тот смешанный язык, который ныне мы называем английским, окончательно вошел в употребление при лондонском дворе только в царствование Эдуарда III; и в то же время, по-видимому, исчезли последние следы розни между норманнами и саксами.
Прошло два дня после счастливого бракосочетания, и леди Ровена сидела в своей комнате, когда Эльгита доложила ей, что какая-то девица просит позволения поговорить с ней без свидетелей. Ровена удивилась, подумала, поколебалась и приказала просить девицу к себе.
Вошла девушка высокого роста и благородной наружности. Длинное белое покрывало скорее оттеняло, чем скрывало изящество ее фигуры и величавую осанку. Манеры ее были почтительны, но без всякой примеси страха и без желания снискать расположение. Ровена была всегда готова прийти на помощь и проявить внимание к чувствам других. Она встала и хотела взять гостью за руку и подвести ее к креслу, но та оглянулась на Эльгиту и еще раз попросила о разрешении побеседовать с леди Ровеной наедине. Как только Эльгита ушла (что сделала очень неохотно), прекрасная посетительница, к великому удивлению леди Айвенго, преклонила колено, прижала обе руки к своему лбу и, склонившись до пола, поцеловала край вышитой одежды Ровены, невзирая на ее сопротивление.