Селесте Баэс встала и подошла к окну; прищурившись, чтобы глаза не ослепил яркий свет полуденного солнца, она попыталась рассмотреть всадника, за которым, как водится, следовал столб пыли.
— Надо быть сумасшедшим, чтобы скакать по саванне в такое время дня, — проговорила она. — Это настоящее пекло.
— Предупредить мужчин?
— Нет. В этом нет необходимости.
Женщины вышли на галерею и стали ждать в тени, пока небольшой и нервный каштановый конек, храпящий и потный, не остановился перед ними.
— Добрый день!
— Добрый день!
Аурелия, Селесте и приехавшая женщина смотрели друг на друга.
— Вы ведь Селесте Баэс, правда? Не ожидала вас здесь встретить, но я рада с вами познакомиться. Я Имельда Каморра. — Женщина сделала выразительную паузу и добавила как бы невзначай: — Племянница Факундо Каморры, упокой его Господи.
Руки Селесте Баэс, лежавшие на перилах, сжались в кулаки, однако голос не дрогнул, когда она ответила:
— Будет лучше, если вы войдете.
Вновь прибывшая не стала ждать повторного приглашения, ловко спешилась, позволив своей лошади самостоятельно искать тень и водопой, и последовала за обеими женщинами в просторную гостиную, самое прохладное и уютное помещение в доме.
Аурелия Пердомо махнула рукой, показывая, что пойдет на кухню, но Селесте покачала головой.
— Нет. Не уходите, — попросила она. — Если она не ожидала встретить меня здесь, полагаю, она приехала не ради меня. — Она повернулась к Имельде, которая отряхивалась от пыли: — Или я ошибаюсь?
— Нисколько. — Имельда попыталась улыбнуться, но получилась гримаса. — Вы не могли бы дать мне попить? — попросила она. — Кажется, я наглоталась пыли со всей проклятой равнины.
— Лимонад? — предложила Аурелия.
— Если можно, добавьте немного рома.
Имельда устало опустилась в одно из кресел и с интересом огляделась, обратив внимание на тяжелую мебель, старые портьеры, широкую лестницу, которая величественно восходила на верхний этаж, и огромные картины.
— Значит, вот он какой, этот дом! — воскликнула она. — Столько лет я только о нем и слышу и привыкаю к мысли о том, что однажды он станет моим. — Она иронически улыбнулась, поворачиваясь к Селесте: — Вам известно, что ваш кузен обещал на мне жениться и привезти меня жить сюда?
— Нет, неизвестно.
— Так вот, обещал! — Имельда покачала головой, словно ей самой было трудно это признать. — И ведь я поверила! — добавила она. — Вот дура! — Она вперила взгляд в Аурелию, которая вернулась с кухни с подносом, на котором стояли кувшин лимонада, три стакана и бутылка рома, и, подождав, пока та нальет, заметила: — Вы, должно быть, мать.
— У меня трое детей, — был сухой ответ.
— Да. Знаю. Два парня и одна девчонка, из-за которой Кандидо готов отослать меня обратно в бордель. — В голосе женщины послышался вызов, чуть ли не бравада. — Потому что я была проституткой, знаете? Моего дядю Факундо убили, мой отец был ни на что не годен, и мне пришлось окунуться в жизнь. Семь тысяч боливаров! — со злостью проговорила она. — Семь тысяч боливаров предлагает мне эта свинья в обмен на лучшие годы моей жизни и обещание на мне жениться и жить в этом доме. — Она широко развела руками. — Что вы на это скажете?
— Что моя дочь не имеет к этому никакого отношения, — спокойно ответила Аурелия. — Мне неведомо, что мог наговорить вам Кандидо Амадо, только Айза видела его всего два раза в жизни. Мне кажется нелепым, что мужчина может питать подобные иллюзии.
— Вы его не знаете! — заметила Имельда Каморра, сделав долгий глоток рома с лимонадом. — Он почти такой же чокнутый, как его мамаша, и всегда действует по первому порыву. Меня он силой вытащил из борделя в первый же вечер нашего знакомства, и, если бы старуха не уперлась, угрожая, что больше не подпишет ни одной бумаги, мы в ту же неделю бы поженились. Но он боится старуху. Он ее ненавидит и презирает, но боится. — Имельда повернулась к Селесте Баэс: — Ваш дед хорошо все устроил… Если бы он не сумел так все продумать, сейчас ваша тетка уже была бы в психушке, а я — замужем.
— Сочувствую вам и рада за тетю.
— Нет. Вы не сочувствуете. С чего это вам мне сочувствовать, хоть я и племянница Факундо Каморры. — Имельда помолчала. — Вы, Баэсы, всегда были несчастьем семьи Каморра, но это естественно, ведь это же льяно, где хозяевам наплевать на своих пеонов. Так было от Сотворения мира, и так будет всегда, пока существует саванна. Всегда будут «белые» и «темные».
— Что вы от меня хотите?
Имельда посмотрела на нее с удивлением:
— От вас? Ничего. Чего я могу хотеть, если даже не знала, что вы здесь? — Она посмотрела на Аурелию: — От вас мне тоже ничего не нужно. И от вашей дочери тоже. Хотя мне хотелось бы с ней познакомиться.
— Зачем?
— Просто из любопытства. — Имельда попыталась улыбнуться. — Разве не естественно, что женщину, оставшуюся на бобах, мучает любопытство и желание познакомиться с соперницей?
— Айза вам не соперница и никогда не была ею, что бы там ни говорил Кандидо Амадо.
— Ну, а он думает по-другому, — заметила Имельда. — Он прямо спятил: то созывает пеонов и приказывает им вооружиться, чтобы идти вызволять его невесту, то запирается в Комнате Святых и пьет все что попадется, а спиртного, уверяю вас, в «Моррокое» хоть залейся. Говорю вам, он сумасшедший, — заключила она. — И за исключением женитьбы на мне, я считаю его способным совершить любую глупость.
— Это у него пройдет. Подобные безумства у всех проходят.
Эти слова произнесла Селесте, Имельда повернулась к ней и уверенно сказала, тщательно подбирая слова:
— Ваш кузен не такой, как все. Ваш кузен родился ненормальным, рос изгоем, и его жизнь протекала между двумя полюсами: стыдом за родителей и страшным самомнением. Он то смеется, то без всякого перехода впадает в ярость, и точно так же то лезет с нежностями, то начинает меня колотить или напрашивается, чтобы я его колотила до изнеможения. — Она сделала глоток, словно желая себя подбодрить. — У нас бывают настоящие потасовки! — добавила она. — Несколько раз мы чуть не поубивали друг друга, но ему это нравится. Господи! Не знаю, зачем я сюда приехала и рассказываю вам про эти безобразия. Единственное, чего мне хотелось, — это познакомиться с девушкой, прежде чем решить, вернуться ли мне в бордель, выйти замуж за Рамиро или остаться и ждать. — Она помолчала. — Вы же меня понимаете, правда? Да, думаю, что понимаете.
— Я вас понимаю, — кивнула Аурелия, а затем крикнула внутрь дома: — Айза! Айза… Можешь на минутку подойти? Здесь кое-кто хочет с тобой познакомиться.
Через несколько секунд Айза Пердомо появилась в дверях. Она щеголяла в старых штанах брата и запятнанной краской рубашке, лицо и руки тоже были перепачканы.
Девушка остановилась на пороге и посмотрела на Имельду Каморру, которая в свою очередь оглядела ее с головы до ног и проговорила:
— Это несправедливо.
— Что вы сказали?
— Что это несправедливо, — повторила Имельда Каморра. — Я начинаю понимать Кандидо, но несправедливо, что существуют такие люди, как ты.
~~~
Комната Святых была единственным помещением в доме, куда комары не казали носа.
Комната Святых всегда была заперта, из нее никогда не выветривался запах увядших цветов, ладана и лампадок, который отпугивал даже ненасытных кровососов. В жаркие ночи, когда они тучами налетали из последних луж, оставшихся от водоема, Кандидо Амадо дожидался, когда мать уснет, и, прихватив с собой бутылку крепкой каньи и папиросы с марихуаной, усаживался в старое кресло доньи Эсмеральды, чтобы провести в нем долгие часы — у него была бессонница. Он пил, глуша себя алкоголем, и думал об Айзе.
Впрочем, Кандидо Амадо не столько думал, сколько обсасывал одну и ту же мысль, потому что зациклился на идее сделать так, чтобы девушка вышла за него замуж.
Она выйдет! Он хотел не овладеть ею, обладать, ласкать, целовать или насиловать, а жениться, потому что под влиянием набожной матери и ханжеской морали покойного отца брак, освященный церковью, представлял для него форму самого полного и окончательного обладания, существовавшего под покровом небес.
И если Кандидо Амадо в чем-то был в жизни уверен, так это в том, что его единственным желанием было стать хозяином самой младшей из Пердомо Вглубьморя до скончания веков.
Вот поэтому он до бесконечности прокручивал в голове одну и ту же мысль.
Он прокручивал ее, сидя в окружении картинок, алтарей и изваяний, которые взирали на него с каждой стены и из каждого угла, и недоумевал, как это мать отличает святого Панкратия от святого Антония или святого Ианнуария, если в его представлении все они были одной и той же куклой, только в разных одеяниях.
Таким образом, больше недели сладковатый запашок марихуаны служил дополнением к стойким ароматам, пропитавшим Комнату Святых, но на рассвете десятого дня донья Эсмеральда была вынуждена принять меры. Ну разве это не святотатство: сын громко храпит, сидя в кресле с широко разведенными ногами, а на вытертом ковре валяется ополовиненная бутылка рома и по дорогим ее сердцу алтарям святой Агаты и святого Августина разбросаны десятки окурков?
— Выметайся отсюда! — первое, что она сказала, разбудив сына; с этой целью ей пришлось что было силы его трясти. — Из всего, что у меня было, вы оставили мне только этот угол, а теперь ты и его занял… Это ни в какие ворота не лезет!
Кандидо Амадо поднял на нее сонный взгляд и провел тыльной стороной ладони по пересохшим губам.
— А куда, по-твоему, мне деваться? — недовольно спросил он. — Комарье вконец озверело.
— Чего ты мне рассказываешь? Отправляйся к себе в кровать и задерни москитный полог… Впрочем, я сомневаюсь, что хоть один комар отважится тебя укусить, ведь у тебя в жилах течет скорее ром, чем кровь.
Эсмеральда начала самым тщательным образом наводить чистоту, с маниакальной скрупулезностью возвращая на место каждую лампадку и каждый цветок, а сын следил за ней, не вставая с места, в тысячный раз спрашивая себя, действительно ли это существо, к которому он испытывал глубокое отвращение, доводилось ему матерью и долго ли ему придется еще терпеть ее присутствие, каждую минуту напоминавшее ему, кто он такой, откуда появился и сколько