Слушатель К. В. Семчевский вспоминал об этом периоде: «По окончании младшего класса академии мы продолжали проходить курс старшего класса в несколько сокращенном и измененном виде: только чисто военные дисциплины. В июле (скорее всего, в июне. – А. Г.) 1918 были экзамены. Я оказался вторым по успехам. После экзамена занятия по особому плану продолжались».
Типичный пример обучения курсовика 3‑й очереди представляет биография капитана Д. П. Артынова. Осенью 1917 года он был командирован на курсы 3‑й очереди, отучился в младшем классе и получил право поступить в старший без экзаменов. Эвакуировался в Екатеринбург, затем с апреля 1918 года считался учащимся старшего класса. Занятия в апреле–мае проходили в форме съемок, в мае–июне Артынов выдержал экзамены за младший класс, далее продолжил прохождение старшего класса, эвакуировался в Казань, а оттуда попал в Самару и для прохождения практического курса 10 августа 1918 года был назначен в распоряжение главного начальника снабжений Народной армии Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания (Комуча).
Глава 4. Академическая одиссея (Екатеринбург – Пермь – Казань – Самара – Челябинск – Екатеринбург – Томск)
В красном Екатеринбурге
Летом 1918 года Урал из глубокого тыла в одночасье превратился в прифронтовой район разворачивавшейся в стране Гражданской войны. Когда в июле 1918 года Екатеринбург оказался под угрозой захвата чехословаками и белыми, встал вопрос о судьбе академии.
29 мая 1918 года в Екатеринбурге было введено военное положение и комендантский час – жителям после 23 часов запрещалось появляться на улицах. Уральская облЧК ввиду военного положения вынесла обязательное постановление о сдаче или регистрации оружия в пятидневный срок. За неисполнение полагалась серьезная ответственность вплоть до расстрела. Потребовали сдать револьверы и от слушателей академии, правда, некоторые это распоряжение на свой страх и риск не выполнили.
По свидетельству профессора М. А. Иностранцева, за академией и частью ее состава в Екатеринбурге было установлено наружное наблюдение, а обслуживающий персонал был замечен в подслушивании заседаний конференции. Как писал Иностранцев, «все это создавало чрезвычайно напряженное, подавленное настроение и сознание гнета, как будто бы мы жили под стеклянным колпаком».
Что касается младшего ускоренного курса, то, по мнению П. Ф. Рябикова, с новым набором характер дружной офицерской семьи академией был утрачен: «Пришлось уже все время в разговорах быть осторожным, тем более что уже стали указывать на „подозрительных“, чувствовалось, что за нами начался уже незаметный сыск». Случались и откровенные провокации. Например, кем-то были подброшены винтовки и револьверы, которые правитель дел, бывший подполковник И. И. Смелов поспешил сдать в Совет депутатов. Посредниками между большевиками и академией выступали преподаватели: бывший полковник А. П. Слижиков и бывший подполковник А. Д. Сыромятников.
Начальник академии А. И. Андогский имел возможность близко изучить советское военно-политическое руководство. Как умный человек, он отдавал должное способностям большевистского наркома по военным делам Л. Д. Троцкого. Как свидетельствовал профессор Иностранцев, изложивший в своих мемуарах беседу с Андогским, Троцкий, по мнению начальника академии,
это очень, очень умный человек… Он по профессии журналист, чрезвычайно легко и ясно разбирается в весьма специальных военных вопросах, весьма быстро все схватывает и чутьем улавливает военные потребности. Но, кроме того, я вынес впечатление, что это и выдающийся организатор и человек колоссальной воли, энергии и работоспособности. Он прямо-таки какой-то двужильный, и положительно кажется, что чувство усталости ему совершенно незнакомо.
Андогский прекрасно понимал, что и академия со своими дореволюционными порядками, и он лично буквально ходили по лезвию ножа. Помимо комиссарского контроля, возможно, велось негласное наблюдение и в среде слушателей. Как предполагали некоторые преподаватели, осведомителями могли быть слушатели младшего ускоренного курса. Встречающиеся иногда утверждения о том, что в академию слушателем был зачислен чекист Г. П. Никулин, с 4 июля 1918 года бывший помощником коменданта Дома особого назначения, где содержалась императорская семья, не соответствуют действительности. В списке слушателей академии Никулин не значился. Не упоминал ни о чем подобном и он сам в устных воспоминаниях в связи с расстрелом Романовых. Кроме того, учеба началась только в июле 1918 года, и Никулин никак не мог совмещать с ней (если бы это было на самом деле) службу в Доме особого назначения.
Перед прибытием слушателей младшего ускоренного курса Андогский собрал старший класс и предупредил, что следует быть осторожными с новым набором. Тем не менее осторожность соблюдали не все. Отдельные профессора, например Г. Г. Христиани, порой позволяли себе беспечные высказывания против большевиков, что могло иметь пагубные последствия. Обсуждая вопрос о провокациях, Андогский полагал, что «мы увернемся от всех этих козней».
По свидетельству Иностранцева, Андогский на всякий случай в ящиках с книгами академической библиотеки привез из Петрограда в Екатеринбург оружие и два разобранных пулемета, чем можно было вооружить взвод слушателей в 25–30 человек. Откуда было взято оружие, неизвестно. Возможно, его привезли с собой в академию офицеры-слушатели. Ящики были помечены особым знаком, известным начальнику академии и правителю дел И. И. Смелову. Несмотря на большой риск, предпринимались попытки завязать контакты с антибольшевистским лагерем. Еще в конце июня 1918 года во французскую военную миссию к генералу Ж.‑Ф. Лаверню и полковнику Э. Корбелю был командирован служивший в академии бывший подполковник А. Д. Сыромятников с запиской М. А. Иностранцева о воссоздании фронта против немцев и устной информацией о готовности академии бороться за союзное дело.
Кроме того, Андогский предпринимал меры для установления связи с чехословаками, для чего тайно в Златоуст и Челябинск были направлены трое слушателей-добровольцев. По свидетельству того же Иностранцева, со слов жены Андогского, начальник академии действительно поддерживал контакт с антибольшевистским лагерем. Как вспоминал Иностранцев, «я не мог не подивиться беззастенчивости и дерзости этого человека (Андогского. – А. Г.), ухитрявшегося в одно и то же время ездить в Москву на совещание с Троцким и готовить противобольшевистское выступление с оружием в руках». Такова была стратегия Андогского, который поставил своей целью сохранение академии, обеспечение безопасности сотрудников и их семей.
«Лекций… почти читать не пришлось»
Слушатели ускоренного курса стали массово прибывать в академию в 20‑х числах июня 1918 года. Бывший слушатель ускоренных курсов 3‑й очереди полковник Н. Н. Ивановский вспоминал о екатеринбургском периоде жизни академии в своем письме генералу П. П. Петрову в 1963 году: «Академическая жизнь на новом месте шла тем же порядком, что и в Петербурге (Петрограде. – А. Г.). Андогский лавировал, держа академию вне политики, но, как он ни старался держать нас под стеклянным колпаком, жизнь брала свое».
На курсах 3‑й очереди училось немало иностранцев – польских и чехословацких офицеров. Биографии некоторых примечательны. Слушатель курсов Евгений Кронковский, штабс-капитан 2‑го Польского стрелкового полка, позднее перешел в штаб Чехословацкого корпуса. В рядах антибольшевистских сил на Востоке России он прослужил до 1920 года, дослужившись до генеральского чина. На тех же курсах обучался чехословацкий офицер штабс-капитан (позднее – капитан) Генрих Бируля. В 1918–1919 годах он находился в антибольшевистских формированиях на Востоке России, а затем уехал в Чехословакию, где дослужился до бригадного генерала.
В июле в академии со слушателями старшего класса велись практические занятия по тактике, военной администрации и военной статистике. На ускоренном курсе также прошли практические занятия по тактике, Б. П. Богословский провел пять поверочных испытаний по общей тактике, Н. И. Коханов – пять практических занятий по военно-инженерному искусству, четыре занятия по картографии провели Г. Т. Киященко и Г. В. Солдатов. Лекций было прочитано намного меньше. П. Ф. Рябиков вспоминал, что «лекций для нового „красного“ набора почти читать не пришлось, так как скоро назрели новые события, всколыхнувшие всю жизнь Екатеринбурга».
Как свидетельствовал Иностранцев, по мере приближения антибольшевистских сил к Екатеринбургу «нервность советских властей усиливалась, а Андогский становился все озабоченнее и мрачнее».
В июне–июле слушателей начали направлять в штабы РККА: с 7 по 24 июня в распоряжение Уральского областного военного комиссариата направлены 4 слушателя, 28 июня туда же командированы еще 3 слушателя, в распоряжение штаба Уральского военного округа с 17 по 26 июня – 4 слушателя, на 4 июля в командировке в распоряжении штаба Северо-Урало-Сибирского фронта находились 8 слушателей, в распоряжение главнокомандующего Восточным фронтом затем командировались 9 слушателей, на 13 июля в распоряжении командующего Северо-Урало-Сибирским фронтом и самого фронта числились 9 слушателей, позднее в качестве командированных в распоряжение штаба фронта в документах академии были указаны 10 слушателей.
Инициативу в этом вопросе проявил главнокомандующий Восточным фронтом, будущий изменник М. А. Муравьев, который 22 июня 1918 года сообщил командующему Северо-Урало-Сибирским фронтом Р. И. Берзину по прямому проводу: «Советовал бы Вам взять из Военной академии для работ в штабе несколько офицеров Генштаба». В итоге Муравьев затребовал себе 11 слушателей, а Берзин – 12. Представители академии в свое оправдание перед белым следствием позднее заявляли, что командировки слушателей в советские штабы были непродолжительными и малополезными для большевиков. М. И. Алафузо, оставшийся у красных, говорил, что начальник академии якобы советовал слушателям старшего класса приобрести стаж работы в крупных штабах, неважно, красных или белых.