Однако вернемся в середину июля 1918 года. Категорическим противником каких-либо действий по спасению Романовых был Андогский, как всегда беспокоившийся за безопасность академии. Тем более что в районе дома Ипатьева, находившегося сравнительно недалеко от академии (с учетом расположения улиц примерно на расстоянии трех верст), были значительно усилены меры безопасности, а член Екатеринбургского комитета РСДРП(б) Ф. И. Голощекин даже заявлял о возможности самочинной ликвидации академии местными силами, однако его, видимо, сдерживали указания Троцкого. В Екатеринбурге имелся гарнизон в несколько тысяч бойцов, которому практически безоружная академия противостоять не могла. Наконец, ни академия, ни жители города не были осведомлены о том, что большевики планируют убийство семьи бывшего императора.
Тем не менее отсутствие каких-либо действий по спасению бывшего императора и его семьи терзало сотрудников академии и многие годы спустя. 27 апреля 1960 года, через 42 года после событий, бывший преподаватель В. Н. Касаткин записал в своем «Духовном дневнике»:
Я клятвопреступник. Июль месяц 1918 года. Императорская академия в Екатеринбурге. Рядом здесь в Ипатьевском доме томится император и вся его семья, нас в академии 150 офицеров, много среди них георгиевских кавалеров, в том числе и я, клялись умереть за Веру, Царя и Отечество, и вот 17 июля 1918 г. мы бросили своего царя и его семью на пропятие и сами позорно бежали в Казань… Кровь его на нас и на детях наших… Так и на мне кровь убитого царя.
Однако 2 мая 1960 года в дневнике Касаткина, продолжавшего размышлять на ту же тему, появилась следующая характерная для психологии русского офицерства запись:
Да, я не спас царя! Но есть тому смягчающие обстоятельства. Я человек военный, я ждал приказа, и если бы я получил приказ спасать царя, то я, несомненно бы, пошел. Но приказа не было.
Кроме того, я офицер Генер[ального] штаба, я привык советовать, а не решать. Конечно, я должен был проявить инициативу, как меня учил В. В. Беляев (преподававший Касаткину общую тактику. – А. Г.), но я ее не проявил. Значит, хотя я и клятвопреступник, но заслуживаю снисхождения.
Но все это, конечно, жалкий лепет самооправдания.
Академическое подполье. Казимир Румша
О взглядах слушателей свидетельствует наличие в академии организованных подпольных ячеек антибольшевистских организаций. Полковник К. В. Семчевский вспоминал, что в июле 1918 года
часть наших офицеров, в том числе и я, считали, что отъездом в Казань мы свяжем себя с советской властью навсегда. Не было сомнений в том, что теперь, по окончании курса академии, мы будем назначены в Красную армию. Тех же из нас, кто, идя по линии наименьшего сопротивления, примирился с мыслью об эвакуации вглубь советской территории, я и некоторые другие считали чуть ли не предателями.
Теперь же, когда прошло более полувека с тех судьбоносных дней, я не вполне уверен в своей правоте. Возможно, что у некоторых из уезжавших в Казань были и свои планы. И даже те, кто, быть может, примирился с мыслью попасть в Красную армию, могли считать, что, инфильтровав ее, они «изнутри» смогут лучше послужить России… Кто знает? Но тогда и я, и другие были непримиримы к ним.
Для нас, считавших службу в Красной армии неприемлемой, наступила решительная минута. Надо было действовать без промедления. К этому времени часть офицеров, абсолютно доверявших друг к другу (так в документе. – А. Г.), объединилась с целью принять совместное решение… От перспективы стать чем-то вроде «красного генерала» мы с женой пришли в ужас. Тогда же решили, что так или иначе, но эвакуироваться в Казань я не могу.
Екатеринбургское белое подполье было тесным образом связано с академией. Прежде всего, в академии сложилась группа слушателей во главе с бывшим капитаном, храбрым офицером польского происхождения, несколько раз бежавшим из плена, К. Ю. Румшей, готовившаяся оказать помощь наступавшим чехословакам.
По свидетельству П. Ф. Рябикова, «полковник Румша, кавалер ордена Св. Георгия 4[-й] степени, был человеком исключительной храбрости, решительности, воли и энергии». Это был действительно героический офицер, хотя и не лишенный тщеславия. Казимир Юрьевич Румша родился 7 августа 1886 года в Прибалтике. Окончил гимназию, Виленское военное училище, Варшавскую фехтовальную школу, главную гимнастическо-фехтовальную школу (остался при ней инструктором) и курсы 3‑й очереди при Военной академии. Служба Румши в основном проходила в рядах 23‑го пехотного Низовского полка. Офицер был ранен у деревни Мушакен 12 августа 1914 года и попал в плен в Восточной Пруссии. В 1915 году, благодаря занятиям спортом, сумел бежать из плена в Швейцарию, откуда перебрался во Францию, где служил при русской военной миссии, а в декабре 1915 года вернулся в Россию и продолжил службу в родном полку, которым даже некоторое время командовал. К началу Гражданской войны имел чин капитана, после перехода к белым дослужился до подполковника и полковника. Командовал полком. Румшу высоко ценили наиболее компетентные военачальники белого Восточного фронта. Доблестным офицером называл Румшу генерал К. В. Сахаров. Его решимость в бою и прекрасные командные качества отмечали польские очевидцы событий. Судя по всему, Румша был настроен резко антибольшевистски и стремился активно участвовать в борьбе с красными. С января 1919 по январь 1920 года он командовал 5‑й Польской стрелковой дивизией. Польские войска, действовавшие в колчаковском тылу, оставили по себе недобрую память жестокими методами наведения порядка. Большая часть дивизии сдалась красным у станции Клюквенная в январе 1920 года, однако сам Румша через Иркутск и Харбин эвакуировался в Польшу, куда прибыл в июне 1920 года. Там он продолжил службу в польской армии. Участвовал в Советско-польской войне, командуя сибирской бригадой из остатков своей дивизии и добровольцев. Затем окончил в Варшаве курс высшего командования (1921). За легкомысленное обращение с казенными деньгами был переведен в резерв. В годы Второй мировой войны перебрался во Францию, затем в Великобританию. Командовал бригадой, был заместителем коменданта офицерского лагеря, служил в Центре обучения войск и состоял в резерве Генштаба. В 1964 году в эмиграции был произведен в чин бригадного генерала. Награжден французским орденом Почетного легиона, польским орденом «Виртути милитари» и многими другими наградами. Умер 28 января 1970 года в Лондоне; похоронен на кладбище Хайгейт, где покоится и Карл Маркс.
К. В. Семчевский вспоминал:
Руководителем мы его не выбирали. Был ли у него какой-нибудь особый магнетизм, вызывавший доверие к нему? По-видимому, был. Мы без критики принимали его указания, которые могли бы даже показаться фантастическими. И, как показало ближайшее будущее, в нем мы не ошиблись. Все действия его и решения, похожие иногда на приключенческий роман, оказались вполне обоснованными. Все, от начала и до конца, прошло согласно его планам. И то, что нам удалось соединиться с белыми, вместо эвакуации в Казань, заслуга не наша, а его.
Организация Румши состояла, по разным данным, из «троек» или из «пятерок», старшие которых (связные) держали связь с самим Румшей. Соблюдалась строгая конспирация. Обсуждение возможных действий привело подпольщиков к выводу о невозможности открытого выступления силами группы офицеров. Последствия такого мятежа были бы гибельны и для академии, и для семьи Романовых. Поэтому решено было соединиться с белыми.
Помимо группы Румши в городе существовала активно работавшая Военная организация с коллегиальным управлением. Одним из ее руководителей был слушатель академии начальник разведывательного отдела штаба Северо-Урало-Сибирского фронта, бывший штабс-капитан А. А. Буров, другими руководителями являлись бывший поручик П. Н. Зубов и бывший подпоручик В. М. Зотов, не имевшие отношения к академии. Буров был, по характеристике К. В. Семчевского, «талантливый и честолюбивый офицер… По городу он ездил в пролетке, в черной кожаной куртке, обвешанный пулеметными лентами. Справа и слева на подножках стояло по красноармейцу – охрана от возможных покушений со стороны врагов советской власти». Буров, по свидетельству одного из работников штаба, «вызывал начальников контрразведок дивизий „за получением инструкций“, получил от них подробную информацию и 25 июля вслед за Богословским переметнулся к белым».
Впоследствии Буров дал важнейшие показания о подпольной работе академии. В декабре 1918 года он телеграфировал в Ставку для передачи полковнику А. Д. Сыромятникову:
Генералом Андогским в декабре прошлого года отправлялись офицеры академии на Дон; из них двое, шт[абс]-кап[итан] Афанасьев и шт[абс]-кап[итан] Нестеренко, для переправки из киевского склада 4‑х горных орудий ген[ералу] Алексееву. Документы были подписаны ген[ералом] Андогским; доклад об этом делали я, кап[итан] Бафталовский, ротмистр Бартельс и шт[абс]-кап[итан] Афанасьев. 1000 рублей на поездку и адреса надежных деятелей Киеве даны были Виктором Пепеляевым, ныне находящимся Омске, равно как и кап[итан] Бафталовский. Восстание Екатеринбурге и его взятие были проведены по плану, выработанному мной под руководством генерала Андогского. Только он понял мою задачу и мой метод, заключавшийся в том, чтобы, добившись доверия комиссаров, взорвать их извнутри (так в документе. – А. Г.). По его совету мы печатали прокламации от имени местных с[оциалистов-]р[еволюционеров] с призывом к рабочим свергнуть советскую власть – этим мы посеяли недоверие большевиков к левым с[оциалистам-]р[еволюционерам] в Екатеринбурге. Означенное могут подтвердить члены Екатеринбургской организации: полковник Лабунцов, [штабс-]кап[итан П. Н.]