У Андогского откуда-то появилась информация о том, что белые направили сотню казаков к станции Кутиха (Крутиха) на перехват академического эшелона, однако никакого перехвата не произошло – казаки на несколько часов опоздали. Таким образом, Андогский, видимо, через подпольщиков в академии имел связи с белыми. Лишь 24 июля в 4 часа утра эшелон академии выехал в Казань в составе 16 лиц учебно-административного состава, 92 слушателей старшего курса 3‑й очереди и 73 слушателей младшего ускоренного курса.
Андогский оттягивал отъезд, возможно ожидая восстания белых подпольщиков в городе, намеченного на 24 июля. Однако первая попытка восстания провалилась, так как рабочие отказались в нем участвовать, а красноармейцы захватили склад оружия подпольщиков на Михайловском кладбище (4 пулемета, винтовки и ящики с патронами). В этой версии есть нестыковка по времени: академия покинула город, по нескольким свидетельствам, на рассвете 24 ноября, а о провале восстания стало известно лишь днем.
Ехали в грязных и неприспособленных товарных вагонах, не имевших даже нар для спанья, в некоторых валялись солома и навоз, света не было, жгли стеариновые свечи. Через четыре часа после отхода эшелона в окрестностях города началась артиллерийская стрельба, а 25 июля город был занят группой войск полковника С. Н. Войцеховского.
Интересно наблюдение слушателя академии Семчевского, который вспоминал, что те, кто стремился к активной борьбе с большевиками и состоял в подпольной антибольшевистской организации при академии,
считали тогда, может быть огульно, а поэтому несправедливо, что все, уезжавшие в Казань, психологически связали свое будущее с советской властью и что нам с ними не по пути. Это вызвало в дальнейшем известный раскол среди «новых» офицеров Генштаба в Сибири. Эвакуировавшиеся в Казань попали «на верхи», в Ставку адмирала Колчака, с генералом Андогским в роли 1‑го генерал-квартирмейстера Ставки и несколькими профессорами академии на ответственных постах.
Впоследствии, когда в начале 1920 года ряд колчаковских генштабистов оказались в плену у красных, некоторые, опасаясь репрессий за дезертирство из Красной армии, пытались выдать свой переход к противникам большевиков за вынужденное попадание в плен.
Эшелон ехал в Пермь не напрямую. Движение осуществлялось по дороге на Алапаевск, где произошла неприятная встреча с эшелонами большевистского руководства и анархистов, следовавшими из Екатеринбурга. Чтобы избежать возможной расправы, Андогский отдал приказание не привлекать внимания. Слушатели младшего ускоренного курса, которых так боялось академическое начальство, заботились о профессорах и преподавателях и даже добывали им пищу на станциях. Рябиков вспоминал:
Наши «красные» слушатели, ехавшие в нашем поезде, проявляли к профессорскому составу должное уважение и на станциях, где можно было достать горячую пищу, заботились, чтобы мы были накормлены, и некоторые из них даже сами приносили нам порции, так как добиться их при страшном переполнении станционных буфетов было очень трудно.
По свидетельству комиссара Ф. П. Никонова, «академия сначала была послана в Пермь и ввиду недостатка составов, по просьбе начальника академии, ей были предоставлены баржи по направлению к Казани, чтобы эвакуировать ее в распоряжение Вацетиса для направления академии или в Нижний [Новгород], или же в Москву». 26 июля И. И. Вацетис телеграфно просил члена коллегии Наркомата по военным делам К. А. Механошина ускорить эвакуацию академии в Казань, «где весь личный состав академии будет мною распределен для работы на фронте».
27 июля эшелон прибыл в Пермь, где академия перегрузилась на пароход «Феодор» товарищества «Братья Ф. и Г. Каменские и Н. Мешков» для следования в Казань по Каме и Волге. По описанию профессора Иностранцева, пароход был достаточно большим, «с правого борта у парохода была пришвартована баржа, предназначенная для академических верховых лошадей и служителей при них, так что пароход имел вид, обычной теперь, мотоциклетки с люлькой». Пароход сохранял остатки былого убранства, а обслуживающий персонал поспешил обеспечить бывших офицеров всем, что они пожелают. Иностранцев даже отметил, что пароход «был как бы оторвавшеюся частицей прежней, дореволюционной России, каким-то чудом остававшеюся среди большевиков».
К этому времени Екатеринбург был оставлен красными, которые знали об измене штабных работников во главе с Симоновым и с подозрением смотрели на прибывшую в Пермь группу. По свидетельству одного из советских военных работников, представители академии «не пользовались у нас доверием, хотя военные специалисты были нужны дозарезу. Настораживали истории с Богословским, Симоновым и Буровым».
В этот же день военный руководитель Высшего военного совета М. Д. Бонч-Бруевич передал Вацетису на время старший курс академии для использования в штабах. 28 июля пароход академии отправился в Казань. Тогда же было получено важное для эвакуированных известие о падении Екатеринбурга.
В период плавания по Каме, по свидетельству Иностранцева, у него и других членов конференции возникла мысль перейти на сторону антибольшевистских сил прямо на пароходе, для чего требовалось при выходе из Камы в Волгу повернуть не к Казани, а к Симбирску. Среди контраргументов было возможное отрицательное отношение к этому слушателей младшего ускоренного курса, а также угроза Волжской военной флотилии красных. Капитан парохода отнесся к идее сочувственно. Однако замысел воплощен не был, так как устье Камы контролировалось кораблями советской флотилии. К месту назначения академия прибыла 1 августа, причем в Казани оказалось больше эвакуированных (за счет возвратившихся из отпусков) – 17 лиц учебно-административного состава, 92 слушателя старшего курса, 75 слушателей ускоренного курса и 14 вольнонаемных служащих академии. Иностранцев отмечал, что «город находился далеко, и его не было видно, а набережная с пристанями имела обычный вид порта, да еще порта большевизированного. На ней находились всевозможные, неприветливые склады, шмыгали грузчики и ломовые, среди которых было видно много татарских лиц, была грязная мостовая и бродили какие-то представители пролетариата и вооруженные матросы».
Игры судьбы. История слушателя Слефогта
Судьба в те дни играла с людьми в жестокие игры. Многое зависело от стечения обстоятельств. Один из флотских офицеров писал о революционной эпохе: «В нормальное время не играет никакой роли, в какую сторону вы пойдете, выйдя из дома. Во времена крупных событий это может иметь решающее значение. Вся ваша дальнейшая жизнь может измениться в зависимости от того, кого вы встретили, пойдя направо, а не налево».
Так было и в Екатеринбурге. Те слушатели, которые оказались в командировках при советских штабах (например, в Перми или других пунктах), находились в отпусках или под арестом, в основном остались в Советской России, что в сложившихся обстоятельствах предопределяло всю их дальнейшую жизнь. Например, герой Первой мировой войны, бывший ротмистр П. Н. Грекулов 16 июля был уволен в отпуск в Новгородскую губернию по домашним обстоятельствам и в результате остался у красных, как и бывший подполковник Н. А. Мулько, который находился в штабе Северо-Урало-Сибирского фронта и тоже остался в Советской России.
Но, пожалуй, особенно яркой и драматичной была история бывшего полковника лейб-гвардии Волынского полка, кавалера Георгиевского оружия Александра Густавовича Слефогта 1‑го (1888–1950). Этот офицер, лишившийся на войне ноги, решил 2 мая 1918 года в Екатеринбурге поздравить с Пасхой бывшую императрицу, ухаживавшую за ним в 1915–1916 годах в царскосельском госпитале в качестве сестры милосердия. Для этого он явился за пропуском в Уральскую облЧК. Ему не только было отказано в просьбе, но и сам он был арестован. Затем его, видимо, на некоторое время освободили, но в конце мая вновь арестовали.
По свидетельству слушателя Н. Н. Ивановского,
на следующий день Андогский собрал нас и прочел нам лекцию о недопустимом поступке полк[овника] Слефогта, о поступке, который может создать угрозу существованию академии в настоящем составе.
Администрация академии ничего не сделала, чтобы помочь полк[овнику] Слефогту, и, как я слышал, его отправили в Пермь.
30 мая Слефогт писал в рапорте временно исполняющему должность правителя дел академии:
Доношу, что сего числа в 15 час[ов] 30 [минут] ко мне подошел посланный «Чрезвыч[айной] следств[енной] комиссии Уральской области» и пригласил меня следовать за ним в комиссию. В вышеназванной комиссии мне объявили, что арестуют, как заложника, без предъявления конкретных обвинений. После этого я в сопровождении рассыльного проехал в помещение тюрьмы № 1 (район участка съемки у кладбища), где и содержусь. Здесь же вместе со мной содержатся представители города, тоже как заложники.
Вчера было 2 освобожденных по ходатайству союза врачей и еще какой-то корпорации (как члены этих корпораций). Посему прошу ходатайства академии о том же, т. к. пропускать экзамены является совершенно нежелательным.
К сему добавляю, что мною не было совершено никаких поступков, дающих основание для ареста.
Впредь до освобождения прошу распоряжения о присылке мне пищи из академии, а равно моего портфеля с учебниками из общежития (где я его оставил перед арестом).
Сл[ушатель] Слефогт.
29 июня датирован рапорт Слефогта с ходатайством об освобождении его из-под ареста для поездки в Петроград в целях починки протеза.
Сохранилось и еще одно свидетельство:
Был молодой полковник, кажется л[ейб-]г[вардии] Литовского полка (правильно: лейб-гвардии Волынского полка. – А. Г.), раненый на войне, кажется, с деревянной ногой; он был последнее время прикомандирован к Сводному полку в Ц