тельным командным составом», впоследствии некоторые недоброжелатели ставили Андогскому в вину. Впрочем, едва ли подобный упрек состоятелен, а требование такого использования высококвалифицированных специалистов разумно.
Между тем активное использование казанской части слушателей старшего класса началось сразу после перехода академии. Эта группа слушателей воспринималась как практически готовые младшие офицеры Генштаба. Часть из них была оставлена в Казани для помощи Каппелю и Степанову, другие получили назначения на фронты и в органы военного управления. 44 слушателя отправились в Самару.
Положение курсовиков, оставленных в Поволжье, к началу осени 1918 года известно из письма подполковника В. И. Оберюхтина Андогскому от 10 сентября 1918 года:
Со времени отъезда академии из Самары, оставшиеся здесь ее питомцы разбрелись по своим должностям и приступили к работе.
Конечно, работа, как всегда и всюду у нас, велась недостаточно энергично, с трениями, а, самое главное, – отсутствие твердой единой цели, неясность и нерешительность были основной причиной тормоза. Это прозябание имеет место и по сие время. Все ждут результатов Уфимского совещания…
Курсовики старшего курса все распределены по должностям в штабах или центральных учреждениях. Курсовики младшего курса – в строевых частях Самарского гарнизона. Несут службу хорошо. Некоторые из них взяты в штабы. «Историй» с ними не было. Положение курсовиков в Казани, судя по словам ездившего туда Василия Николаевича Касаткина и прибывших оттуда курсовиков, неважное. Во-1х – из числа 15 чел., находящихся в Казани, лишь 5 состоят на штатных должностях; остальные же – в прикомандировании и несут самые разнообразные поручения вплоть до комендантства и командования ротами и отрядами. Г[енерал] [Ю. Д.] Романовский относится к курсовикам очень пренебрежительно и недоверчиво. Отношения его с полк[овником А. П.] Степановым натянуты. Курсовики стремятся уйти оттуда, полк[овник] Степанов, по словам их, разрешил всем, не занимающим штатных должностей, отбыть из Казани, но ген[ерал] Романовский их удерживает. Телеграммы полк[овника Г. В.] Леонова действия не возымели. Пока все остается по-старому нерешенным.
Все вообще курсовики крайне заинтересованы своей будущей судьбой и все спрашивают, когда же и будет ли функционировать академия.
Конечно, ответа им дать не могу, утешаю надеждой и терпением…
Повторяю, что работать нельзя, ибо все заведено для бутафории; штаты до сих пор не утверждены; кардинальные вопросы не решены, все тянется и переваливается, а в общем – застой, близкий к началу распада. Нужен сильный и энергичный военный министр вместо г. Галкина, последний же не подходит к занимаемой роли.
Автор письма сетовал на то, что «кучка офицерства с мелкой интеллигенцией дерется на фронте, гибнет, истекает кровью, нищенствует, а за их спинами – шкурничество, спекуляция, животный страх и алчность».
Более точное свидетельство о курсовиках, оставшихся в Казани, было направлено Андогскому полковником В. Н. Касаткиным 31 августа 1918 года:
Живут они [курсовики], несмотря на чисто боевую обстановку (орудия гремят день и ночь), дружно, много и любовно работают. Дело, видимо, поставлено у них отлично. Работы очень много, как и следует ожидать в такой сложной обстановке. Но терний, видимо, тоже много.
Первое, что известное недоброжелательство со стороны казанских офицер[ов] Ген[ерального] шт[аба], в частности, со стороны полк[овника П. И.] Виноградова и Ко. Этот офицер Ген[ерального] шт[аба] позволил себе открыто инсинуировать по адресу нашей академии, указывая на то, что мы служили «вашим и нашим»[8], что слушатели – «недоноски» и т. д. Подробно расскажет сам [Г. Ф.] Радоман.
Сам к[омандую]щий армией полк[овник А. П.] Степанов относится к слушателям хорошо, но Ген[ерального] шт[аба Ю. Д.] Романовский – нет. Нач[альник] штаба, видимо, и не доверяет и относится как к недоучкам. Это глубоко обижает этих, во всех отношениях отличных, офицеров, судя по их чисто боевой работе, вполне подготовленных к деятельности кур[сами] Ген[ерального] шт[аба]. Это, конечно, обидно.
Наших офицеров здесь, в Казани, 19. Кроме того, в войсках (отряде) полк[овника В. О.] Каппеля 14 чел. Конечно, этого количества очень много. Страшное желание всех собраться наконец в академии и немного отдохнуть от пережитого. Хочется им в этом помочь, тем более что в Казани и Самаре много окопавшихся оф[ицеров] Ген[ерального] шт[аба].
Все слушатели младшего ускоренного курса получили предписание 17 августа явиться в отдел формирований штаба Народной армии. Там им выдавались назначения в строевые части, тогда как старший класс был направлен на штабную работу. По свидетельству слушателей младшего курса, восемь человек из их числа были все же арестованы как сочувствующие советской власти и отправлены на гауптвахту, вещи у них изъяли. Сами арестованные считали причиной репрессий донос своих товарищей. По некоторым данным, арест продолжался до 4 сентября, после чего арестантов в товарных вагонах отправили в Уфу, причем по дороге трое слушателей (в том числе два большевика) выпрыгнули из поезда и бежали, в конце концов пробравшись к красным. Оставшиеся на службе в Народной армии на сентябрь 1918 года считались находившимися в командировках от академии.
Остальной состав академии отправился из Самары по железной дороге через Челябинск в Екатеринбург. После воссоединения двух частей академии в Екатеринбурге предполагалось разместить академию либо в Омске – столице белой Сибири, либо в Томске – главном учебном и научном центре Сибири. 15 августа в Томск по распоряжению генерала Г. Г. Христиани были направлены квартирьеры академии.
17 августа состоялась встреча Андогского с генерал-майором В. Н. Шокоровым, командовавшим отдельным Чехословацким стрелковым корпусом и являвшимся главкомом российских и союзных войск. Андогский получил приказ эвакуировать академию в Омск или Томск, где как можно скорее приступить к подготовке офицеров Генштаба.
На вокзале Екатеринбурга произошла трогательная встреча расставшихся сотрудников академии и членов их семей, а в церкви Епархиального училища отслужили благодарственный молебен по случаю избавления академии от большевиков.
Правда, не все отнеслись к вернувшимся из Казани доброжелательно. Резко антибольшевистски настроенные участники отряда Румши воспринимали их иначе, о чем вспоминал К. В. Семчевский: «Мы, пробившиеся из Екатеринбурга, считали уехавших в Казань „предателями“ белого дела и это не скрывали».
Екатеринбургская часть академии за прошедшее время не бездействовала. Профессор А. И. Медведев вошел в комиссию по расследованию гибели императорской семьи. В следственных действиях участвовали и некоторые слушатели. В начале августа из Екатеринбурга в войска были направлены полковники Антонович и Киященко, подполковник Осипов. Но после падения красного Екатеринбурга оставшиеся в городе представители академии не могли проявить себя слишком активными контрреволюционерами, чтобы не подвести тех, кто оставался в красной Казани. Об этом прямо написал в своем дневнике преподаватель А. Т. Антонович.
В Екатеринбурге было принято окончательное решение по делу профессора Матковского, которого считали поставившим академию в опасное положение, грозившее разгромом. Последний же обвинял академию в прислуживании большевикам. Матковский был исключен из академической конференции. Вскоре управляющим Военным министерством Временного Сибирского правительства генерал-майором А. Н. Гришиным-Алмазовым было принято решение о направлении академии в Томск, где академия смогла развернуть подготовку кадров Генштаба для антибольшевистских формирований. Начался новый этап ее истории.
Несмотря на приверженность значительной части состава академии антибольшевистским взглядам, перейти на сторону противника в составе целого учреждения было очень сложно. По воле случая это удалось осуществить. Было бы неверно утверждать, что переход академии на сторону антибольшевистских сил был полностью спланирован изначально, однако и полной случайностью его не назовешь. Сотрудники академии к этому стремились, делали для этого все возможное, но важнейшую роль сыграли стечение обстоятельств, неразбериха, царившая на Урале и в Поволжье. Одним из значимых стимулов перехода являлось то, что с падением красного Екатеринбурга в антибольшевистском лагере оказались родные и близкие сотрудников академии. Академическое руководство ставило во главу угла сбережение персонала академии и ее имущества, проявляло большую осторожность, выжидало, пытаясь демонстрировать большевикам свою лояльность, избежать подозрений и репрессий. Все это делает вопрос о характере перехода академии от красных к белым крайне запутанным.
Глава 5. В сибирских Афинах (Томск)
На новом месте
В начале августа 1918 года прифронтовой Екатеринбург не рассматривался как место, где можно было бы оставить академию. После воссоединения с казанской частью академия отправилась в Томск – крупный университетский центр Сибири, носивший неофициальное наименование сибирских Афин. 16 августа началась погрузка для новой эвакуации, и с 22 августа по 13 сентября в четырех эшелонах академия переехала из Екатеринбурга в Томск. К этому времени в ней оставалось уже немного преподавателей, поскольку основная масса была задействована в штабах и строю. По свидетельству генерал-майора П. Ф. Рябикова, «новое переселение теперь уже всей академии с фундаментальной библиотекой производилось весело, бодро, так как избавившиеся от большевицкого кошмара, – мы все стремились скорее приступить к работе, столь теперь нужной и имевшей такой ясный, определенный и идейный смысл». Были и тревожные моменты. В академии боялись, как бы 200 слушателей на участке железной дороги между станциями Егоршино и Монетная под Екатеринбургом не попали в плен к красным. Однако все обошлось.