[орпу]са была возвращена в казармы, а распоряжения прочим частям гарнизона отменены.
Капитану Гайко (оф[ицер] штаба Сиб[ирской] армии) было мною приказано с момента ареста Директории взять под контроль все распоряжения штаба Сиб[ирской] армии, телеграф и телефон, что и было им образцово выполнено.
Помимо вышеперечисленных офицеров, большую роль во время после переворота сыграл в деле укрепления новой власти подполков[ник] (правильно: полковник. – А. Г.) [Н. Г.] Сабельников на должности н[ачальни]ка штаба гарнизона г. Омска. Названный офицер особенно отличился при подавлении восстания в Омске месяц спустя[16].
Убежден, что Вы и В. Н. (Пепеляев. – А. Г.) согласитесь с тем, что перечисленные лица, как непосредственные, слепые исполнители составленного нами плана, сыграли выдающуюся государственную роль в рамках возложенных на них задач. Они проявили изумительную энергию и полное самоотвержение в осуществлении основной идеи составленного нами плана переворота и доказали безграничную преданность Верховному правителю. Казалось бы, что эти лица должны были заслужить какого-то поощрения, какой-то благодарности, и, во всяком случае, быть огражденными от нападок подозрительных и завистливых интриганов. Но получилось обратное. Произошел переворот, посыпались награды, производства. На этом перевороте даже самые ярые противники его составили себе бешеную карьеру. Получили повышение даже те, которые сначала активно выступили против исполнителей задуманного государственного переворота, спасшего погибавшее тогда дело возрождения России.
Что же касается вышеперечисленных наших главнейших сотрудников, то вместо самой горячей благодарности их постигла следующая участь:
Капитаны Симонов и Щепин были смещены со своих должностей в Ставке вслед за моим уходом[17] и отправлены: первый – в отпуск без права жительства западнее Иркутска, второй – из пределов Сибири. Чиновник Ивановский нашел себе приют у В. Н. Пепеляева; капитан Гриневский также куда-то убран; капитан Гайко, против своего желания – [откомандирован] на Д[альний] Восток; капитан Буров и подп[олковник] Сабельников также отправлены на фронт, причем последний без права службы в Омске. Я не хочу в этом никого обвинять, предлагаю Вашему вниманию лишь перечисленные факты.
В заключение своего письма обращаюсь к Вам и В. Н., как к единственным свидетелям, способным удостоверить огромные заслуги вышеперечисленных лиц, с просьбой личным ходатайством перед Верховным правителем оказать им хотя какое-нибудь внимание в воздаяние за их самоотверженные поступки, плоды которых черпает теперь возродившаяся армия и оздоровившаяся страна после полубольшевистского засилья бывшей Директории, заразное начало коей было вырвано ноябрьским переворотом, при дружном содействии перечисленных лиц, обеспечивших нам значительную долю успеха.
Письмо Сыромятникова рисует широкую картину вовлечения курсовиков и преподавателей академии в подготовку колчаковского переворота. Нити организации, очевидно, тянулись к Андогскому, которому только и могло принадлежать принципиальное решение участвовать силами слушателей и преподавателей в подготовке прихода к власти Колчака. В случае провала заговора академию и ее сотрудников ожидали бы тяжелые последствия. Прежние противоречия внутри академии играли свою роль и в этих событиях. Так, генерал А. Ф. Матковский, с которым академия находилась в конфронтации, расценивался «переворотчиками» как недоговороспособный и вероятный противник.
И. А. Бафталовский позднее вспоминал:
Настойчивая, продуманная и энергичная деятельность группы патриотов давала уже свои плоды, и успех предстоящего переворота становился все реальнее, осязательнее и нагляднее; в штабы армий и корпусов фронта были командированы заслуженные офицеры с секретными инструкциями: подготовить командный состав к предстоящим омским событиям, которые не должны были ни на минуту остановить или поколебать боевую работу фронта и тыла.
К середине ноября 1918 года приготовления были завершены. К тому же генерал Болдырев уехал на фронт под Уфу. О своем участии в перевороте историку С. П. Мельгунову рассказывал в эмиграции Г. В. Щепин. В пересказе Мельгунова история Щепина выглядит следующим образом. Близкий к Андогскому курсовик находился в непосредственном подчинении Сыромятникова. Без ведома генерала С. Н. Розанова Щепин 17 ноября занял должность командира особого офицерского отряда, а оставил этот пост 19 ноября. Якобы в поезде Колчака у заговорщиков также находился свой человек. Дальнейшее изложение Щепина о том, что этот человек должен был изменить маршрут поезда, ехавшего в Оренбург (с которым на самом деле белая Сибирь после падения Самары не имела прямого железнодорожного сообщения), и доставить Колчака в Омск, представляется неправдоподобным. Однако этот рассказ перекликается с изложением Сыромятникова, по свидетельству которого свой человек был помещен Щепиным не в поезд Колчака, а в поезд Болдырева. Тогда все становится на свои места. Себе же Щепин приписал нейтрализацию генерала Розанова в Ставке и общее руководство событиями, причем, по этой версии, одному из активных участников переворота, полковнику Д. А. Лебедеву, заговорщики якобы не доверяли. Недостоверность свидетельства Щепина выявил еще Мельгунов, отметивший, что тот, очевидно, не был посвящен в детали.
Колчак вернулся в Омск с фронта накануне решающих событий. По свидетельству И. А. Бафталовского, с вечера 17 ноября началось усиленное патрулирование города казаками. С 23 часов все проезжающие автомобили арестовывались и сидевшие в них препровождались в Ставку для выяснения личности. Телефонная связь Ставки с частями гарнизона была прервана. По версии Бафталовского, в 0:30 квартиры членов Директории были оцеплены частями войсковых старшин Красильникова и А. В. Катанаева. По другим свидетельствам, это произошло несколько позже. Через 10 минут членов Директории арестовали.
По свидетельству знакомого, встретившего Андогского утром в день переворота, «как всегда сдержанный и спокойный, он поздоровался и сказал: „Ну, поздравляю! Директория закончила свое существование, с[оциалисты-]р[еволюционеры] арестованы. Сейчас должен собраться Совет министров и решить вопрос о верховной власти, надо думать, предложат Колчаку“». Наряду с В. Н. Пепеляевым и Д. А. Лебедевым Андогский участвовал в составлении обращения Колчака «К населению России», подготовленного в ночь на 19 ноября. Колчак на допросе в 1920 году упомянул Андогского среди офицеров, посещавших его перед переворотом по вопросу о принятии им верховной власти.
Приход к власти на Востоке России Верховного правителя и Верховного главнокомандующего адмирала А. В. Колчака сопровождался кадровыми перестановками в высшем военном руководстве антибольшевистских сил.
В день переворота Колчак попросил генерала Розанова, как сотрудника Болдырева, не принимать некоторое время участия в работе Ставки. Исполнять обязанности начальника штаба и осуществлять доклады временно должен был А. Д. Сыромятников. На постоянной основе на должность начальника штаба Ставки претендовал его патрон – генерал Андогский. 20 ноября 1918 года Андогский приказом по штабу Верховного главнокомандующего был «прикомандирован к названному штабу для обсуждения вопросов, связанных с открытием академии».
Как выбирали начальника штаба Колчака
Генерал Андогский был одним из наиболее вероятных претендентов на высшие военные посты в белой Сибири. Однако вместо высокой должности оказался под следствием. Как это могло случиться?
Вечером 19 ноября 1918 года, на следующий день после омского переворота и своего прихода к власти, Колчак вызвал к себе Андогского и предложил ему пост начальника штаба Ставки. Выбор в пользу Андогского, вероятно, был бы более удачным, чем последовавшее вскоре назначение печально известного полковника (с января 1919 года – генерал-майора) Дмитрия Антоновича Лебедева, которого и современники, и исследователи не без оснований обвиняют в некомпетентности и на которого возлагают ответственность за провал весеннего наступления колчаковских армий в 1919 году.
Андогский был критически настроен к прежней Ставке генерала Болдырева. Он, в частности, заявлял в октябре 1918 года: «Неустойчивость во взглядах, случайность работ – вот характер деловой части Ставки. Черты эти проглядывают во всем». По всей видимости, у генерала было собственное видение необходимых военных преобразований, которые он мог претворить в жизнь в случае назначения.
Однако Колчак как новичок на военно-политическом олимпе Востока России не взял на себя ответственность за единоличное и непопулярное решение, связанное с назначением на ключевую должность офицера, сотрудничавшего с большевиками. И хотя доказательств того, что Андогский активно работал на большевиков, а не руководствовался благой целью сохранить академию от развала и уничтожения, у его недоброжелателей не было, самим фактом своей службы у красных генерал был безнадежно скомпрометирован в глазах командного состава антибольшевистских сил.
Позицию Колчака характеризует его телеграмма от 2 декабря 1918 года, разосланная в 29 адресов:
Прошу совершенно секретно сообщить мне Ваше откровенное мнение о генерале Андогском, н[ачальни]ке академии Генерального штаба, ввиду распространенных слухов о его пребывании под властью большевиков и вынужденном участии в качестве эксперта при заключении Брестского мира и находите ли Вы возможным назначение его на должность н[ачальни]ка штаба главковерха [в] настоящее чрезвычайно сложное время. Для меня крайне важно знать совершенно откровенное мнение н[ачальни]ков, ответ на мое имя для личного моего расшифрования.
Запрос, конечно, не