На Русском острове и на железнодорожной станции Первая Речка, где стояли эшелоны академии и неразгруженное имущество, должны были пройти проверки. Детальной ревизии решили не проводить. В случае обнаружения повреждений и исчезновения имущества предполагалось составлять акты. В приказе содержалось оскорбительное для персонала академии требование проверить частное имущество эшелонов на предмет наличия государственного имущества.
Академическое начальство не хотело ехать из Владивостока в Амурскую область и саботировало это распоряжение. В докладе Парфенова Военному совету Временного правительства об имуществе академии от 4 апреля 1920 года отмечалось, что в 1918 году эвакуация академии из Петрограда не была вызвана текущим моментом, а стала следствием обмана Андогским и Иностранцевым советской власти. По мнению Парфенова, «в действительности же, будучи в курсе всех дел контрреволюционеров, Андогский и др[угие] действовали в данном случае с заранее обдуманным намерением, имея в виду скорое начало чехословацкого и белогвардейского выступления в Сибири». Разумеется, это была попытка выдать желаемое за действительное. Парадокс отношения властей к академии заключался в том, что белые обвиняли ее сотрудников в большевизме, а красные и «розовые» – в поддержке белогвардейцев и контрреволюции. В этой, казалось бы, безвыходной ситуации только незаурядные административные и организаторские способности Андогского и его окружения спасли академию от репрессий и разгрома блюстителями «чистоты риз» со всех сторон.
3 апреля Болдырев записал в дневнике:
Прибыли эшелоны Военной академии из Харбина. Начальник академии генерал Андогский приезжал приглашать на конференцию академии. На рукаве у него большая красная звезда. Жаловался, что политический уполномоченный при Краковецком требует немедленного отправления академии в Благовещенск, объясняет это интригами младших служащих.
Вечером 2 апреля 1920 года состоялась беседа Андогского с Парфеновым. Начальник академии заявил, что «конференция академии… постановила, что дальнейшую свою работу она мыслит только в интересах единства России, пусть даже под советским наименованием; мы стоим за гражданский мир, за прекращение всякой вооруженной борьбы с большевиками». Тем не менее он пытался противодействовать отправке академии в Благовещенск. При этом Андогский предложил Парфенову свои услуги в качестве посредника на переговорах с японцами. Как и прежде, академическое руководство успешно проводило политику лавирования в сложной и переменчивой политической обстановке.
Парфенов был поражен осведомленностью собеседника, в том числе в секретных вопросах, и приказал организовать слежку за Андогским. Наблюдение показало, что Андогский продолжительное время консультировался с японскими представителями и посетил множество японских генералов. Об этом же сообщали из академии доверенные лица Парфенова Чудинов и Гущин.
Военный совет, вероятно ознакомившись с докладом Парфенова, распорядился о реэвакуации академии в центр Советской России, но сначала в Благовещенск. При этом лидеры краевых большевиков по вопросу об эвакуации высказывали различные мнения. Так, Б. Н. Мельников просил Парфенова повременить. Однако Парфенов сообщил ему о результатах наблюдения за Андогским, после чего было решено отправить один из эшелонов в Амурскую область. Метания академического персонала вызывали неудовольствие властей. В итоге Парфенов подготовил проект приказа по военному и морскому ведомству о расформировании академии. Офицеров по расформировании предполагалось зачислить в резерв чинов штаба войск впредь до откомандирования в воинские части. Преподавателей планировали отправить в Москву, в распоряжение академии Генштаба РККА. Имущество также подлежало отправке в Москву, а типография – в Благовещенск. Отправку первого эшелона, не дожидаясь утверждения приказа, Парфенов наметил на 4 апреля.
4 апреля Андогский вновь пришел к Парфенову и попытался отстоять эшелон, но ничего не добился. Отправка состава намечалась на 22 часа. Тогда Андогский запросил у Парфенова распоряжение Троцкого по поводу академии, но и эта уловка не сработала.
От возвращения в Советскую Россию академию спасло лишь резкое обострение военно-политической ситуации в Приморье. Попытка вывезти академию в Амурскую область совпала с японским вооруженным выступлением 4–5 апреля 1920 года. Готовившийся к отправке эшелон на станции Первая Речка был окружен японцами, охрана разоружена и заменена японской. Намечавшаяся эвакуация оказалась сорвана. Избежать захвата эшелона японцами помогло обращение профессора Медведева к чехословацкому командующему генералу С. Чечеку с просьбой взять имущество под международную охрану. Чехословаки выставили караул у библиотеки, не позволив завладеть ею японцам. В результате этих событий Андогскому пришлось снять с униформы красную звезду, а вопрос о реэвакуации отпал.
Для противодействия японцам в академию из Инструкторской школы были присланы винтовки и патроны, однако до боев не дошло, а оружие по требованию японцев пришлось сдать. После событий 4–5 апреля российская военная власть в Приморье перешла к представителям академии. Экстраординарный профессор академии генерал Болдырев с 7 апреля стал командующим сухопутными и морскими силами Временного правительства Дальнего Востока, а его начальником штаба 13 апреля стал штатный преподаватель академии генерал Антонович.
22 апреля был издан приказ по академии, в котором предписывалось сосредоточить все учреждение и его имущество на Русском острове. Личный состав предполагалось использовать для работы в правительственных учреждениях.
Младший персонал академической типографии и после выступления японцев требовал отправки в Советскую Россию, хотя бы морским путем. 20 апреля Н. А. Гущин, Б. М. Чудинов и А. К. Заколупин составили соответствующий доклад на имя уполномоченного РСФСР на Дальнем Востоке В. Д. Виленского-Сибирякова, обещая свое полное содействие. Впрочем, шансы типографских работников чего-либо добиться в изменившейся обстановке были невелики.
Судьба имущества академии так и не была определена. Часть его оставалась в вагонах, загнанных в 5‑й тупик 16‑го причала во Владивостоке. Здания, в которых разместилась академия, находились в крайне запущенном состоянии, во многие окна нужно было вставлять стекла, требовалось убрать мусорные ямы, провести телефон, приобрести необходимый инструмент. К тому же академия расквартировывалась в трех районах, отдаленных друг от друга на несколько верст.
Весной–летом 1920 года имущество академии было перевезено на Русский остров – поросший широколиственными лесами гористый остров в заливе Петра Великого к югу от Владивостока. По свидетельству недоброжелателей академического начальства, большевизированных Гущина и Чудинова,
все лето почти весь личный состав… провел в абсолютном ничегонеделании, занимаясь собиранием грибов, рыбной ловлей, свиноводством, птицеводством и другими видами хозяйства, предпринимая экскурсии по острову и получая другие виды дачных удовольствий и развлечений, имея в своем распоряжении автомобиль, экипажи и лошадей, аккуратно получая из государственного казначейства свое содержание, а из интендантства все виды пищевого и вещевого довольствия, ничуть не обременяя себя ни трудом, ни мыслью, [ни] заботами о сохранении «казенного» имущества, которое было в буквальном смысле свалено в сырую, протекавшую сверху и снизу казарму, далеко расположенную от места расквартирования ответственных за это имущество лиц, находясь под присмотром всего нескольких человек.
Только со временем, после детальной ревизии всего имущества академии, можно будет точно установить степень попорченности всей громадной библиотеки, карт и т. д., подвергавшихся влиянию особенностей климата на Русском острове, беспрерывным странствованиям из города в город, из помещения в телеги, из телег в вагоны, из вагонов в баржи и т. д., на всем громадном протяжении от Петрограда до Владивостока.
Что-то из имущества академии за время многократных эвакуаций было повреждено или утрачено. Однако речь шла о единичных предметах. Так, в апреле 1921 года, при вскрытии ящиков с музейным имуществом, было обнаружено, что оно отчасти испорчено. В целом же имущество музеев и архива академии не распаковывалось до его возвращения в Москву в 1923 году, что свидетельствует о понимании Андогским и его окружением временного характера пребывания на Русском острове.
В связи с успешным наступлением РККА на польском фронте академическое начальство было готово признать большевиков, но затем вернулось на прежние позиции. Поведение академического руководства в этот период представляется противоречивым и непоследовательным, хотя, возможно, такое лавирование было тогда единственным способом выживания. При этом низшие служащие считали начальство источником контрреволюционных настроений и полагали, что вывоз академии в советский центр мог бы даже оздоровить обстановку в Приморье.
10 июня 1920 года Андогский из Владивостока отправил письмо в Москву своему товарищу, бывшему генерал-майору Д. К. Лебедеву, служившему в Красной армии. В нем начальник академии выразил готовность отправить вверенное ему учебное заведение в Советскую Россию. Возможно, письмо было написано для подстраховки. Опыт сотрудничества с большевиками, видимо, расширил кругозор начальника академии, дав ему представление о новых методах государственного управления и о том, что большевики были отнюдь не только кровавыми палачами, какими их изображала белая пропаганда.
Из письма Андогского следует, что он пытался отстаивать русское достояние от притязаний японцев. В обстановке разгрома белых на всех фронтах начальник академии допускал возможность передачи академического имущества в советский центр. Не исключено, что впечатление на него произвели открытие в Москве в сжатые сроки Академии Генштаба РККА и большая военно-научная работа, которая велась военспецами в Советской России, в частности в журнале «Военное дело». Однако это письмо в июле было изъято в Чите контрразведкой атамана Г. М. Семенова. Позднее оно было использовано врагами Андогского в целях дискредитации начальника академии – ведь оно непреложно свидетельствовало, что генерал даже после реабилитации в белом лагере продолжал сотрудничать с красными.