А потом сам слег, парализовало его. Поначалу надеялся: встану, мол, но вскоре понял: не встанет. Все говорил мне:
— Пора, Лешенька, куда уж... — и тут же: — А вот рукопись надо прочесть, обещал.
— Было ощущение, что перед смертью он стал видящим. Человеком с космическим сознанием. Это так не вязалось с его материализмом...
— Он был глубоко верующим.
— Что вы говорите?!!
— Да, да. Я понял это давно. Шуткой этак начинает повторять: «Отче наш, иже еси на небеси...» Все христианские заповеди он знал назубок, говорил, что их в гимназии выучил. Теперь я понимаю, что и жить он старался по ним.
— По вере был христианин?
— Истинный.
— В церковь ходил?
— Нет. Как можно было! — ректор вуза, курируемого ЦК КПСС! Боялся. Если и начинал о вере, то все вроде шуткой. Однажды мы, молодежь, ерничали на тему Бога. Он повернулся к нам с улыбкой: «Ну нас в гимназии такое было. Мы пытали учителя Закона Божия: «Отче, если Господь всемогущ, может он сделать такой камень, что сам поднять не сможет?» А учитель строго отвечает: «Господь может все». Так дед удерживал нас от богохульства — не прямо, а иносказательно... Однажды он предложил мне, как бы играя:
— Сегодня, кажется, Прощеное воскресенье. Зайдем к маме, попросим у нее прощения?
Пришли, я — бух на колени:
— Евгения Владимировна, простите за все, что было!
Старуха этак по голове моей: прощаю, прощаю... А я нутром почувствовал — не понравилось ей, что ерничаю. Но тут Георгий Александрович подошел: «Мамочка, прости за все» — и сказал это серьезно.
— Прощаю, прощаю... — уже по-другому ответила она.
— Сам дед умел прощать многое, — завершает беседу Киселев и с задумчивой улыбкой покачивает головой, словно вспоминая что-то важное.
Николай Павлович Алешин, академик
К заведующему кафедрой «Технология сварки и диагностики», академику РАН Николаю Павловичу Алешину я пришел после ритуала посвящения в студенты и последующего собрания профессоров и преподавателей в Большом зале Дома культуры МГТУ.
Разгоряченный, я вытянулся на стуле в крошечной приемной. Зашел крупный мужчина, знакомый мне в лицо. Мы разговорились, не называя друг друга по имени.
— Вы к Николаю Павловичу?
— Поговорить о Георгии Александровиче.
— Я отвечал за техническое обеспечение создания памятника Георгию Александровичу.
— Того, что скульптор Лев Кербель делал?
— Вы с ним не знакомы? (Отрицательно качаю головой.) Кстати, у него в мастерской стоят два бюста Елисеева. Удивительное портретное сходство, а сверх этого — одухотворенность. Юный, со взглядом, устремленным в небо. А Георгия Александровича Кербель при жизни не видел. Навезли мы ему кучу фотографий: глаза его, уши его, но — и близко не Николаев...
— Символично, что двух ректоров ваял один скульптор. Жесткий администратор вышел в мраморе одухотворенным, а исполненный духа — не похожим на себя...
— Если вы думаете, что Николаев не был жестким человеком, то глубоко ошибаетесь. Я простой доцент, но помню: когда дело касалось существенных интересов коллектива — у-у-у. Железно проводил свою линию, правда, манеры мягкие.
На переднем плане Н.П. Алешин, Г.А. Николаев и президент АН СССР академик А.П. Александров в МВТУ. 1985 г.
Профессор В.И. Стеблов, академик Г.А. Николаев и профессор С. Пивовар на конференции по сварке. Германия, 1983 г.
Академик Н.П. Алешин — преемник Георгия Александровича на посту заведующего кафедрой сварки. 1992 г.
Развить тему мы не успели: Алешин освободился. Мне он был рад. Сел напротив и с удовольствием стал описывать состояние дел на кафедре.
— Самой дорогой наградой за пять лет моего руководства кафедрой было то, что на Ученом совете сказали недавно: на кафедре сохранился николаевский дух.
— По-николаевски доверяете своим заместителям?
— Обязательно. Я в правительственных учреждениях часто бываю, а они внутренними вопросами занимаются. И, представьте, ни одного конфликта!
— Значит, не разбежался народ?
— Ни в коем случае! Всех сохранили и еще набираем.
— А кабинет Георгия Александровича сохранился?
— Его не трогаем, это святое. Хотим там сделать мемориальную комнату.
— Заведующим вы стали еще при Николаеве?
— Да, он просил. И Елисеев меня уговаривал. Я не хотел поначалу — Георгий Александрович был еще в силе. Потом согласился при условии, что Николаев останется научным руководителем кафедры с сохранением кабинета и оклада.
— В последнее время вы много с ним разговаривали?
— Очень. Особенно у меня дома. Там мы все Пасхи отмечали. Георгий Александрович был верующим человеком...
— Мне говорил об этом Алексей Иванович Киселев...
— Вот-вот. У меня дед мог и выпить.
— ?!
— Обычно я говорил: «Мне покрепче, а вам, Георгий Александрович, — кагорчика...» — «Кагорчика, Николай Павлович? — Алешин мастерски копирует деда. — Пожалуй, давайте кагорчика...»
Однажды я повез его к себе на родину, за триста километров, в Рязанскую губернию. Искупал в святом озере. Тут и разговорились мы с ним по вопросам веры. (Я с детства глубоко верующий, не по моде.) В тот вечер Николаев выпил кагорчику и всю жизнь свою рассказал, и как веровать начал.
— В гимназии?
— Раньше. В 1907 году... Ему четыре года было. Дед его по отцовской линии сидел в тюрьме...
— По уголовному делу или политическому?
— По политическому. И в камеру было явление Богородицы, которая сказала, что в семнадцатом году будет большая беда в Москве, а вы спасайтесь. Вот они с мамой и уехали из Москвы! Да...
— Не забуду, как дед возвращался из Мексики после того, как читал там лекции. Перед отъездом я говорю: «Георгий Александрович, у вас ботинки как лыжи, носки загнулись, один каблук отвалился. Купите себе новые». — «Хорошо, голубчик, куплю».
Возвращается. Едем в машине.
— Заедемте-ка в Минвуз, — дед вынимает из кармана толстую пачку валюты, гонорар за лекции. — Надо сдать... Там (поднимает палец вверх) все видят (КГБ имел в виду).
Смотрю — на нем те же чоботы.
— Георгий Александрович, ну хоть ботинки-то вы могли себе купить?
— Знаете, голубчик, а эти удобные. Не жмут.
Алешин прочитал, как Алексей Киселев рассказывает о своем поступлении в МВТУ, и оторвался от записок:
— У меня была похожая ситуация. В 1962 году после машиностроительного техникума я поступал в МВТУ на сварку. Между защитой диплома и вступительными экзаменами было дня четыре. Я получил одну тройку и недобрал балл. В списках зачисленных себя не нашел. Что делать? Особых знакомств я в Москве не имел. Родом из глухой рязанской деревни Нармушадь, отца в 1942 году убили на фронте... Мне и говорят: сходи к Николаеву.
Георгий Александрович принял, выслушал. Посидите, говорит, у секретаря. Смотрю, бежит председатель приемной комиссии, роняя папки на ходу. Слышу сквозь дверь: «Молодой человек с отличием окончил техникум, сдал все экзамены, а вы его не принимаете! Если останетесь формалистом, нам будет трудно вместе работать».
...Пролетели годы учебы. Алешин — заместитель секретаря бюро ВЛКСМ факультета МТ.
— Комсомольские секретари на факультете были личности: Чеботарев, Володя Скворцов, но последующего секретаря я в глаза раскритиковал на факультетском собрании: «Не видишь людей, не умеешь с ними работать». Вышел крупный скандал. «Большой» комитет решил не рекомендовать меня для распределения в МВТУ.
Николаев вызвал вузовского секретаря ВЛКСМ и сказал коротко, как отрезал:
— Знаете, пока я ректор, я сам буду решать, кого мне оставлять на кафедре, а кого — нет.
Так он второй раз определил мою судьбу.
Третий раз это случилось несколько лет спустя. Я был уже заведующим лабораторией, кандидатом наук. Первые годы моего брака были счастливыми, родился сын. Со временем начались проблемы, и я подал на развод. В один прекрасный день получаю повестку в суд. Как не проживавшему в течение шести месяцев с семьей, мне грозило лишение права на жилплощадь и автоматическое выселение из Москвы. Суд вынес решение о моем выселении. Я подыскал работу во Владимире, но тут подключился дед, который узнал о происходящем от ребят с кафедры. Ничего не говоря, он стал нажимать на какие-то клавиши и за два дня до срока выезда вручил мне ордер на комнату в эмиэтэушном доме! Ему пришлось использовать все свое влияние ректора и депутата Верховного Совета...
Однажды мы крупно поссорились с ректором А.С. Елисеевым. Прихожу к Николаеву, сообщаю: сцена вышла, видно, не работать мне в МВТУ. И добавляю:
— Пойду в священники...
— Голубчик, — спрашивает Николаев, — вы хоть литургию знаете?
— И литургию, и все службы...
Тут Николаев и поведал мне один случай:
— Однажды в Америке сопровождавший меня профессор говорит: «Мистер Николаев, я должен перед обедом помолиться». А я ему провел литургию на латыни и старославянском, и он с час стоял ошарашенный...
— Но в церковь-то Николаев не ходил?
— Не пропустил ни одного крестного хода!
— Невзирая на все ограждения милиции и комсомольские оперотряды?
— А что? «Комсомольцев не пускают, — Алешин опять копирует деда, — а мы с Иван Иванычем — два старичка, на нас и внимания не обращают...»
С Иваном Ивановичем Макаровым они были закадычные друзья. Тот был самородок из рабочих, дед уважал его за золотые руки.
— Николаев — это эпоха... Он — потрясающий. У Буденного очередная внучка поступала в институт. Выбор пал на Бауманский. Дело было в 1965 году, Николаев только стал ректором. Семен Михайлович приехал к нему, а Николаев стал валять дурака.
— М-м-м, боюсь, возможности наши ограничены... Так что ничем не можем помочь...
Маршал пошел пятнами. После беседы в таком духе он быстро уехал, а дед потер руки: надо с него слупить миллионов двенадцать на строительство... Слупил!
Тактик был выдающийся! Заседания Сварочного совета вел как дирижер. Острые углы обходил по лезвию ножа. Чувствует, что нарастает большая склока, спохватывается: