и им. И.В. Курчатова. В филиале ИАЭ в Пахре были созданы первые мощные лазеры для военных целей.
Велихову понравилась идея создания технологического лазера. Нам передали комплект чертежей. Дело двинулось с мертвой точки. Георгий Александрович действовал решительно. Он выделил для лазерной лаборатории лучший зал кафедры сварки, буквально вышвырнув оттуда старые газорезательные машины. На недовольство сотрудников внимания не обращал. В 1979 году первый в МВТУ мощный СО2-лазер заработал. И сразу пошла лавина интереснейших научных характеристик.
Теперь не было дня, чтобы мы не встретились с Георгием Александровичем для обсуждения результатов.
Надо сказать, что Николаев чрезвычайно трепетно относился к своей роли научного руководителя. Не позволял использовать свое имя, если не вложил прямого труда. Однажды мы с ним подали в Госкомитет по печати заявку на книгу «Основы лазерной обработки металлов». Договорились, что будем писать книгу вдвоем. Георгий Александрович взял на себя изучение иностранных источников: «Мне это будет легко, голубчик». Но он не оценил степень своей административной занятости. Когда я подготовил рукопись, он не раздумывая вычеркнул свою фамилию, хотя обсуждал со мной буквально каждое положение, каждый этап лазерных работ!
Георгий Александрович во всем был такой. Из трехсот с лишним опубликованных мною работ он числился соавтором всего в двух или трех! Одна из таких работ — статья объемом 30-35 страниц — была напечатана в «Докладах Академии наук». Николаев пошел на соавторство только потому, что в основе лежал его доклад на президиуме Академии. Кстати, этот его доклад — блестящий! — был воспринят с огромным вниманием. И результатом стало то, что нам выделили здание на Спартаковской улице, а наши исследования включили в тематику Госкомитета по науке и технике.
И вы знаете, Сережа, что сильнее всего влияло на окружающих? Не то, что он говорил, а что и как делал!
1980 год был отмечен мощной волной развития в области лазерной обработки металлов. Нашу работу выдвинули на Государственную премию. Будущее сулило блестящие перспективы. Но в 1981 году Георгий Александрович идет на беспрецедентный шаг — создает новую кафедру и самое продуктивное из своих направлений отдает мне! Ни умом не понять, ни сердцем, ни чувствами... Казалось бы — такие дивиденды ожидали его как заведующего! Наверное, был какой-то высокий замысел, который тогда (да если честно, и сейчас) я не могу постичь. Ведь направление стремительно развивалось, а Георгий Александрович сам, понимаете, сам инициировал его отделение от себя. Это невообразимо... Надо близко знать Николаева, чтобы понять это...
Григорьянц умолкает. Некоторое время он думает о чем-то, явно взволнованный, потом продолжает:
— Евгений Павлович Велихов звал меня своим замом по науке в Шатуру, где выстроили крупный лазерный центр. С кем мне посоветоваться? Конечно, с Георгием Александровичем.
— Поступайте, как считаете нужным, — ответил он. — Для меня вы останетесь талантливым ученым, дорогим учеником. Но имейте в виду: пока вы человек внешний, для Велихова вы желанны, а когда перейдете к нему в штат, ваше положение изменится... Поработайте-ка с ним пару лет по совместительству.
Так я и сделал. И действительно, со временем все вошло в свою колею.
— Мы с Георгием Александровичем часто ездили в Ленинград, — продолжает Григорьянц, — исследовать причины разрушения подводных и надводных судов. Однажды он предложил мне выехать в субботу вечером, чтобы побродить в воскресенье по «Детскому Селу», как он выразился. Я вызвался позвонить директору ЦНИИ «Прометей», чтобы тот заказал гостиницу, прислал машину на вокзал...
— Не, не, не, никакой машины, Александр Григорьевич! А гостиницу мы с вами и так достанем.
Приезжаем утром в Ленинград, идем в одну гостиницу, другую — мест нет.
— Знаете что, поедемте-ка в Царское Село, а вечером поселимся...
Целый день мы бродили по царскосельским аллеям, приезжаем в гостиницу — мест нет. Я хотел объявить, что со мной — Герой Труда, академик, но Георгий Александрович категорически был против и меня оборвал.
Наконец согласился на то, чтобы я предъявил наши командировочные удостоверения. Нас поселили. А наутро я объяснялся с директором ЦНИИ «Прометей», будущим академиком Горыниным. Он очень обиделся, что его не предупредили о приезде высокого гостя.
Однажды вечером Георгий Александрович пригласил меня в одну ленинградскую семью. Нас встретили муж, жена, дочь — традиционная русская интеллигентная семья... Дочь только что окончила институт. Жена, давняя знакомая Георгия Александровича, была потомком Суворова. Ее мама и Евгения Владимировна в двадцатые годы летом с детьми ездили на Кавказ, в Сочи... Николаев стал вспоминать, растрогался...
Вернувшись в гостиницу, Георгий Александрович сказал о том, как умирал его учитель гимназии, всеобщий любимец.
— Мне кажется, Александр Григорьевич, что сознание не пропадает, остается бессмертным. Не в том смысле, что мы помним о человеке, а в прямом — сознание умершего человека живет где-то в бесконечности...
— У меня было много бесед с Георгием Александровичем на религиозные, мистические темы, — продолжает Григорьянц. — Его чрезвычайно занимало все, что выходит за рамки обычных представлений. Как-то он передал мне материалы об НЛО, стал говорить о том, как это интересно.
Я несколько раз присутствовал на семинарах «НОМО» («Человек»), где мои коллеги занимались изучением сверхвозможностей человека.
Георгий Александрович постоянно задавался вопросами, что же такое душа, дух, плоть, каковы их отношения. Десятки раз он заговаривал о том, почему на девятый и сороковой день проводят поминки, почему девятый день отличается самой высокой биологической активностью тела умершего.
Были и темы, которых Георгий Александрович редко касался. Должен присутствовать момент доверительности. Семья — для него святое. В минуты душевной близости Георгий Александрович рассказывал о детских впечатлениях или о том, как в тридцатые годы они с мамой жили в «Черном доме»:
— Почти каждое утро, в пять или шесть часов, во двор въезжала машина госбезопасности. Громко хлопали четыре двери — гэбисты выскакивали из машины и шли в подъезд. Мы с мамой сидели в коридоре и ждали. У ног мамы лежал рюкзачок с теплыми вещами... Стучат сапоги... Где остановятся они сегодня?
— ...О Георгии Александровиче надо писать, — продолжает Григорьянц, — надо говорить, чтобы следующие поколения стали хоть чуть-чуть похожи на этого великого человека.
Я встречался со многими учеными — Б.Е. Патоном, Е.П. Велиховым, А.И. Целиковым и другими крупными исследователями. Но все они по своим личным качествам уступали Георгию Александровичу. Все лучшие качества характера были присущи ему.
Однажды садимся в поезд, Георгий Александрович снимает пиджак. На нем сморщенная, поблеклая, видавшая виды белая рубашка.
— Приезжаем в Ленинград и идем в магазин покупать вам новую рубашку, — говорю я.
— Чем вам не нравится моя рубашка, Александр Григорьевич? Есть на ней хоть одна дырка?
— Да посмотрите, у нее и ворот стерся.
— А я подтяну галстук — и не видно...
Гляжу, на коленях тоненький портфельчик.
— Георгий Александрович, а где же плащ, помните, я просил, чтобы вы не забыли?
Он открывает портфельчик и с гордостью показывает свернутую в трубку болонью:
— У меня такой замечательный плащ, вы не представляете, какой он удобный.
— Такие уже не носят, они не модные...
— Голубчик, да причем здесь мода, если это удобно? Вот вы свой плащ сверните и засуньте в портфель — не получится...
Григорьянц вздыхает.
— Все великое построено из простых, иногда житейских мелочей. И когда они нанизываются одна на другую, проступает великий человек, со своими слабостями и силой.
Поразительно! Широта и щедрость по отношению к окружающим и скопидомство по отношению к себе... Георгий Александрович часто давал в долг рабочим. Приходит парень:
— Георгий Александрович, хочу купить холодильник, не могли бы вы дать денег на два-три месяца?
— Возьмите двести рублей.
Через два месяца человек приносит деньги. А Георгий Александрович ему: «Оставьте их себе, они вам еще пригодятся». Он доволен: убедился, что человек обязательный и с совестью у него все в порядке.
Казалось бы, мелочь? Но в ней проявляется весь человек. Ведь это был не показной поступок — в Училище никто не знал и не догадывался...
— Алексей Киселев вспоминает Николаева как святого человека.
— Он и есть святой. Я понимаю теперь, что живут такие люди среди обычных людей, и только позже их признают святыми. Они живут простыми категориями: добра, любви, прямых замыслов — и воспринимаются бесхитростными чудаками.
Помню, готовились мы к докладу на конференции. В течение нескольких дней я приходил в ректорский кабинет за полчаса до начала рабочего дня. Шура Наседкина, секретарша, знала о наших сборах, и в одно прекрасное утро приносит нам чай и два-три персика на блюдечке:
— Угощайтесь...
— Шура, — взгляд Георгия Александровича озаботился, — откуда эти плоды?
— На рынке купила.
— Шура, они ведь очень дорогие...
— Георгий Александрович, вы же оставили мне деньги на хозяйственные расходы, вот я и купила.
— А, ну ладно, а то ведь вы знаете, я таких дорогих подарков не могу принять...
Близкие порой воспринимали его поведение с беспокойством. Помню, рисовал мне графики: по вертикали разные болезни, по горизонтали — прожитые годы «Смотрите, Александр Григорьевич, в 50-60 лет наблюдается среднестатистический пик инфарктов миокарда, в 70 лет — инсультов, а потом кривая болезней сходит на нет. Так что мне уже ничего не страшно, я все пики миновал...»
Мы организовывали лазерные школы в Эстонии, Ростове Великом, Усть-Ноорусе, Звенигороде, где был пансионат ЦК ВЛКСМ. И везде как штык был Георгий Александрович. Он прилетал, открывал школу, присутствовал на первых заседаниях, и на следующее утро мы его провожали. Больше чем на день ему редко удавалось вырваться.